4
По одной из улиц Ташкента быстро шел человек в Войлочной шляпе.
Пройдя городским садом, он остановился у большого дома со стрельчатыми мавританскими окнами, украшенными сверху белой мозаикой.
Человек оглянулся, шмыгнул в подъезд и, нащупывая в потемках ступеньки, поднялся на второй этаж. Тут он прильнул ухом к двери направо и осторожно стукнул три раза.
Внутри зашевелились. Было слышно, как за дверью кто-то сопел. Потом глуховатый голос тревожно спросил:
- Кто?
- Свои, - тихо отвечал человек.
Щелкнул ключ, дверь растворилась.
Держа лампу над головой, в прихожей стоял полный пожилой мужчина со свисающими по углам рта тонкими усами. Узкий кавказский ремешок с серебряным набором врезался в его большой рыхлый живот.
- Здравствуй, Сайд! - сказал вошедший.
- Касымов?! А я думал, кто стучит? - Саид-Абдулла поставил лампу на маленький столик и лихорадочной дрожью потер пухлые руки.
- Ты что, испугался? - спросил Касымов.
- Валла! Испугаешься, когда такое…
В соседней комнате двинули стулом.
На молодом, но уже помятом лице Касымова отразилась тревога.
- Кто это? - спросил он с беспокойством в голосе.
- Начальник милиции Каттакургана.
- А зачем он здесь?
- Он теперь наш.
- Кто поручился?
- Маймун.
- Маймун? А-а. Ну, это верный человек. - Касымов, успокоившись, снял кожаные калоши с плотно обтягивавших ноги ичигов и, шурша шелковым в полоску розовым халатом, прошел в соседнюю комнату.
Со стула поднялся угрюмый смуглый человек огромного роста, при шашке и в шпорах, одетый в суконную гимнастерку, бриджи и высокие сапоги.
- Улугбек? - спросил Касымов.
- Точно так, господин прокурор, - отвечал Улугбек хриплым голосом, блеснув черными глазами из-под сросшихся на переносье густых нависших бровей.
- Где вы раньше служили?
- Я был юз-баши в войсках его высочества эмира Бухары, господин прокурор.
- Вот как!.. Ну что ж, это хорошо, - заметил Касымов. Он благожелательно поглядел на Улугбека, подумав, что такие люди сейчас очень нужны.
- Мы не будем задерживать Улугбека, - сказал Саид-Абдулла. - Ему надо сегодня возвратиться в Каттакурган, а поезд идет через час. Ты не возражаешь, Касымов? Нет? Улугбек, вы свободны…
Улугбек приложил руку к широкой груди, молча поклонился и, звеня шпорами, вышел из комнаты.
- Страшный человек, - заключил Касымов, когда за Улугбеком захлопнулась дверь.
- Он был палачом у эмира… Это, конечно, только для нас… А для них, - Саид-Абдулла усмехнулся, - а для них он камбагал. Касымов, ты посиди, покури, я сейчас… - Покачивая широкими бедрами, Саид-Абдулла прошел в соседнюю комнату.
Касымов взял папиросу из лежавшего на столе портсигара, закурил и стал думать о только что полученной из руководящего центра иттыхадистов директиве. Директива эта требовала усилить вербовку джигитов в отряды муллы Абдукахара и проводить своих людей в органы власти.
В те тяжелые времена среди коренного населения Туркестана было очень немного грамотных людей, поэтому приходилось с невероятным трудом выискивать и подбирать национальные кадры. Подавляющая часть грамотных принадлежала к имущим классам и к революции относилась враждебно.
Этим, то есть отсутствием грамотного населения, и пользовались иттыхадисты. Под видом людей, преданных революции, они проникали на руководящие посты и своими преступными действиями саботировали мероприятия революционных властей, компрометируя в глазах народа республиканские учреждения.
В последнем Касымов уже преуспел. Он осуждал честных дехкан, активно встававших на путь своего освобождения.
Жалобы на неправильное судопроизводство попадали к Касымову, как к прокурору. Используя свое право, он Осуждал бедняков жалобщиков, а жен их тайно продавал в Восточную Бухару.
Сейчас он обдумывал другое, более сложное дело, исполнение которого нужно было возложить на вполне надежного человека. За этим, собственно, он и пришел к Саид-Абдулле.
Касымов притушил папиросу, откинулся на спинку стула и стал оглядывать стены. Обстановка большой, в два окна, комнаты, сочетала два стиля - азиатский и европейский.
Рядом с окованным жестью бухарским сундуком стояла никелированная с шарами кровать; среди развешанных по стенам узорных вышивок висела картина, изображавшая пляску вакханок. По мягкому ковру были разбросаны набитые ватой подушки. В углу, левее буфета, была сложена делая стопа стеганых одеял.
Большая сорокалинейная лампа, висевшая под потолком, отбрасывала светящийся круг на ковровую подушку и лежавший на ней коран и маузер, над которыми приносили клятву вступающие в организацию иттыхадистов.
- Извини, я немного задержался, - заговорил Саид-Абдулла, входя в комнату и держа в руках по бутылке вина. Он поставил бутылки на стол, достал из буфета стаканы и тарелку с ломтиками сушеной дыни.
- Ну, что нового в городе? - спросил он, разливая вино и присаживаясь напротив Касымова.
- Нового? - Касымов пристально посмотрел на приятеля. - Ты ничего не слышал о земельной реформе?
- Нет. А что?
- Хотят отобрать у баев землю и поделить ее между дехканами, как это сделали русские большевики.
Полное, широкое в скулах лицо Саид-Абдуллы покрылось багровыми пятнами. Маленькие глаза засверкаи под низким лбом.
- Валла! - задохнулся он от ярости. Некоторое время он не мог говорить, а только размахивал руками… - Проклятые байгуши!.. Проклятые собаки! - заговорил он, овладевая собой. - Мало мы их пороли и вешали! Мало морили клопами!.. Нет, как только я подумаю, что они устроили в моем загородном доме приют для своих сопливых детей, у меня внутри все начинает дрожать! Какую бы казнь я им придумал! Сам бы эмир содрогнулся!..
Касымов с усмешкой смотрел на него.
- Не горюй, друг, наша победа близка.
- Победа? Какая, к шайтану, победа! За эти два года народ узнал учение большевиков, и заставить байгушей выступить против них невозможно… А! Да что толковать! - Саид-Абдулла с досадой махнул рукой.
- Ты забываешь о Восточной Бухаре, - спокойно заметил Касымов. - Революция туда еще не дошла. Это первое. Там нет ни заводов ни фабрик. Значит, нет и рабочих, а это самое главное. Учти также, что народ в Бухаре предан шариату… Послушай, на днях я говорил с Али-беем.
- А разве он еще здесь?
- Нет. Он уехал в Восточную Бухару. Там он поднимет народ и вместе с армией придет сюда.
- Ты верно говоришь?
- Да.
- Валла!.. А где он достанет оружие?
- Оружие дают наши друзья.
- Кто?
Касымов молча развел руками, считая подобный вопрос совершенно излишним. По его мнению, и так было ясно - кто друзья, кто враги.
Мрачное лицо Саид-Абдуллы прояснилось. Он поднял голову и с минуту, бормоча что-то, смотрел в потолок. Потом он провел ладонями по лицу и обратился к Касымову:
- Вот уже сорок лет я живу, и только сейчас почувствовал, что такое настоящая радость. Валла! Ну, держись, байгуши! Клянусь тенью отца - я сделаю из них красную розу!
- Али-бей требует от нас помощи, - сказал Касымов.
- А чем мы можем помочь?
- Надо устрашить народ и показать, что мы сильны.
- Да, но над этим надо еще хорошенько подумать.
- Думать некогда. Время не ждет.
- Гм… Валла! В таком случае надо устроить налет на Ташкент.
- Нельзя. Большой гарнизон.
- Ну, тогда на Каттакурган. Там много наших.
- Это другое дело, - согласился Касымов. - И это сделаешь ты.
- Не знаю, сумею ли я… - начал было Саид-Абдулла.
- Сумеешь! - Касымов нахмурился. - За этим я к тебе и пришел… Поедешь завтра же в Каттакурган и договоришься с Маймуном. У него есть список на девяносто шесть мусульман. Все они опасные люди. Они работают на хлопковом заводе. Всех их уничтожить. Понятно? Свяжетесь с Абду-Саттар-ханом. Его отряд в триста джигитов поможет вам. Налет на город организуете в базарный день. Ясно?
- Ясно.
Касымов некоторое время молчал.
Сможет ли этот вялый, изнеженный человек выполнить столь важное поручение? Подумав, успокоился: основная тяжесть ляжет на Абду-Саттар-хана, а Саид-Абдулла будет лишь присутствовать при налете как представитель центра иттыхадистов.
- Теперь второй вопрос. У главнокомандующего войсками ислама убит главный казначей. Мулла Абдукахар просил подыскать ему подходящего человека. Наша организация постановила послать казначеем тебя.
- Меня?! - Саид-Абдулла вскочил, опять сел, снова вскочил и махнул на Касымова обеими руками. - Что ты? Что ты, Касымов?! У меня жена, дети… Да ты что? Смеешься?
- Нет. Я говорю совершенно серьезно. А ты, видно, решил загребать жар чужими руками, как это делают некоторые наши друзья? Нет, друг, так дело не пойдет. Организация вынесла это решение, и ты обязан выполнить его. Ты торговый человек, считать умеешь, а в дальнейшем будешь у нас министром финансов. Все. Мне пора.
Касымов поднялся, пожал руку ошеломленному Саид-Абдулле и вышел из комнаты.
5
В то время как иттыхадисты развивали лихорадочную деятельность по организации басмаческих шаек в Западной Бухаре, прибывший под Байсун Энвер-паша приступил к выполнению своего плана.
На совете собранных им беков Восточной Бухары было решено созвать народ и объявить ему свою волю.
Глашатаи - джарчи, получившие указания беков, разъехались по дальним кочевьям, кишлакам и аулам. На базарах, в караван-сараях - всюду, где только представлялся случай, они говорили о скором возврашении эмира и призывали людей спешно идти к аулу Ташчи, где народу будет объявлена воля старейшин.
Эти сообщения посеяли тревогу и страх. Люди тронулись с мест.
На лошадях, ишаках, а кто победнее - пешком они ехали и шли в аул Ташчи, расположенный в широкой котловине среднего Бабатага. Они спешили послушать, что скажут им созывавшие их старейшины и сам "ученый" мирза Мумин-бек, который, как говорили, только что возвратился со свидания с Богадур-ханом, бывшим эмиром бухарским.
Растянувшись змейками по головокружительным кручам, ехали коренастые наездники локайцы. Вслед за ними легкой походкой горцев шли люди из Дарваза, Каратегина, Бальджуана и Гарма. Преодолев снеговые вершины среди облаков и туманов, они прошли крутым берегом Вахша и на пятые сутки пути подходили к месту сборища. С гор Гази-Малик спускались таджики. Навстречу им, обливаясь потом, поднимались из Сурханской долины кунградцы, дурмены, белуджи.
К восходу солнца в широкой котловине возле аула Ташчи, близ юрты, в которой совещались старейшины, собралось несколько тысяч людей. Расположившись пестрыми толпами, люди толковали между собой и обменивались новостями, услышанными на последних базарах. В жарком воздухе стояли гомон и гул.
Тут же, у вбитых в землю приколов, стояли привязанные за ногу подседланные лошади.
Внезапно из ущелья показались вооруженные всадники. Впереди на рослом сером жеребце с золотой сбруей ехал Ибрагим-бек. Его смуглое немолодое лицо с горбатым носом, подстриженной черной бородой, начинающейся от самых ушей, и чуть опущенными усами было обычным лицом локайца, и только глаза, посматривавшие с холодным презрением, выдавали в нем человека, привыкшего к власти. За ним с развернутым малиновым знаменем скакали конвойные в черных и красных чалмах. Дальше ехали вооруженные всадники в перехваченных кожаными патронташами халатах. Они били в бубны и пели боевые песни.
Не доезжая до юрты, Ибрагим-бек остановил свой отряд и слез с лошади. Два нукера бросились к нему. Он передал им поводья, подошел к юрте, откинул шелковую занавеску, заменявшую дверь, и, пригнувшись, вошел в юрту. Напротив входа, у стены, завешенной ковром, сидел Энвер-паша. Рядом с ним поместился бывший правитель Локая Абдул-Рашид-бей. Это был сухой старик лет восьмидесяти, с впалыми щеками. Казалось, он втянул их нарочно. Его маленькая, высохшая голова, покрытая огромной белой чалмой, была насажена, как на копье, на сморщенную тонкую шею. Приложив ладонь к заросшему седыми волосами хрящеватому уху, он с видимым вниманием слушал мирзу Мумина, тучного человека с оплывшим лицом, который, изредка прихлебывая чай из стоявшей перед ним пиалы, неторопливо читал фармон - повеление эмира бухарского. Ибрагим-бек, обменявшись молчаливыми приветствиями с присутствующими, присел рядом с Абдул-Ра-шид-беем.
Почти все находившиеся в юрте люди были знакомы ему. Здесь собрались представители родовой знати - богатейшие беки и баи, хозяева тысячных табунов, стад и плодородных полей - владыки Локая, Присурханья, Дарваза, Каратегина и Гарма. Ранее они вели интриги друг против друга, а теперь эти люди собрались на совет, чтобы договориться и найти меры борьбы с революцией.
Чтение фармона продолжалось еще со второго намаза. Ибрагим-бек слушал, нахмурясь, и с досадой поглядывал на Энвер-пашу. Ему не хотелось делить с кем-либо военную власть, а тем более с турецким пришельцем. Но эмир писал, что властью аллаха назначает Энвер-пашу главнокомандующим войсками ислама, и повелевал всем курбаши подчиняться ему.
Ибрагим-бек наблюдал из-под приспущенных век, стараясь определить, какое впечатление на присутствующих производит послание эмира. Его зоркие глаза внимательно останавливались на каждом из собравшихся здесь. Яркие лучи солнца пробивались сквозь крышу, освещая бородатые лица, пестрые халаты, золотые насечки на шашках. Все лица хранили спокойно-сосредоточенный вид.
Вдруг бек насторожился. Только теперь он заметил, что в глубине юрты небрежно полулежал, облокотясь на подушку, не старый еще человек в намотанной по-афгански желтой чалме. Тонкой пилочкой он чистил длинные ногти. Его бритое бронзовое от загара лицо с мощной челюстью показалось беку знакомым. Такие лица ему приходилось встречать в Афганистане среди ференги.
Почувствовав на себе пристальный взгляд, незнакомец поднял голову. Глаза их встретились. Ференги чуть приподнял левую бровь, отвернулся и с устало-скучающим видом принялся снова обтачивать ногти. Ибрагим-бек оглянулся на сидевшего позади него ишана и, кивнув на незнакомца, тихо спросил:
- Кто он?
- Ференги, - ответил ишан. - Шох-саиб имя ему.
Ибрагим-бек помрачнел, стал слушать мирзу Мумина, читавшего, казалось, бесконечный фармон. Эмир писал, что собирает новые отряды и скоро перекинет их в Бухару. Слова эмира о том, что в ближайшие дни в Бухару прибудут турецкие офицеры в помощь "священным войскам", были встречены Ибрагим-беком с явным неудовольствием. Не выдержав, он шепотом выругался. Абдул-Рашид-бей взглянул на него через очки и укоризненно покачал головой.
В конце послания эмир требовал денег, лошадей и баранов, необходимых для содержания двора и закупки оружия.
Мирза Мумин-бек, кончив читать, с важным видом свернул фармон в трубку.
Некоторое время все молчали.
Потом Абдул-Рашид-бей поднял руки, вполголоса прочел короткую молитву, провел ладонями по бороде и, соединив кончики пальцев, проговорил глухим голосом:
- Во имя аллаха милостивого и милосердного! - Он приложил руку ко лбу и груди. - До наших ушей донесся ветер слухов о том, что в Священной Бухаре русские кяфиры вместе с мусульманами, отвернувшимися от шариата, хотят лишить нас имущества и раздать бай-кушам нашу землю… С давних пор для нас, избранных аллахом, пашут сотни и тысячи дехканских кошей. Это было освящено обычаями, это было скреплено шариатом. Но мы чем-то прогневали аллаха, и он отвернулся от нас. Теперь перед нами два пути: или бросить наше имущество в жадную пасть голодного народа, или именем аллаха заставить мусульман взять оружие и защитить нас… Кто скажет?
- Известно ли народу, что неверные хотят отобрать у нас землю? - спросил старый ишан Исахан, поглаживая длинную белую бороду.
- Нет. Об этом знают только свои люди. На днях из Ташкента приехал один человек. Он привез эту весть, - сказал Абдул-Рашид-бей.
- Червь сомнения точит меня, - сказал другой ишан, медленно перебирая янтарные четки. - Найдем ли мы силы для сопротивления? Не лучше ли покориться судьбе? Может быть, мы сумеем договориться с кяфирами и отдадим им только часть своего имущества?
Энвер-паша смотрел то на одного, то на другого ишана. Его смуглое лицо побледнело. Он медленно встал. Солнечный луч упал на красную турецкую феску. Зеленым пламенем вспыхнули, засверкали изумруды на изогнутой шашке.
- Что я слышу? - заговорил он прерывистым голосом. - Кто вы - локайцы или трусливые шакалы? Или вы хотите отдать без боя земли отцов? Стыдитесь, мусульмане! Вы что же, хотите отдать свое имущество и пасти скот у неверных?..
Услышав это, сидевшие в юрте беки схватились за оружие. Послышались возмущенные возгласы.
- Я слышу голоса в защиту того, что благородно и свято, - подхватил Абдул-Рашид-бей. - Хвала аллаху! Значит, есть еще люди, готовые вступиться за эмират против безбожных мятежников… Я знал, что иначе и быть не может. Я хотел убедиться, есть ли среди нас достойные люди, способные встать во главе войск эмира. А силы мы найдем… - Он попытался подняться. Ишаны бросились к нему и подняли под руки. Опираясь на них, Абдул-Рашид-бей подошел к выходу и откинул занавеску. Котловина была полна народу.
- Вот та сила, которая поможет светлейшему эмиру возвратиться в священную Бухару, - сказал он, простирая руку вперед.
- Поднимется ли народ? - с сомнением в голосе шепнул один ишан другому.
- Народ слеп, - также тихо ответил ишан Исахан, оглаживая белую бороду.
Некоторое время длилось молчание.
- Мы объявим народу священную волю хазрета, - властным голосом заговорил Абдул-Рашид-бей, стуча посохом о пол. - А если кто-либо не выполнит его повеления и не выйдет на войну против неверных, то мы разрешим их кровь проливать, имущество предавать разграблению, жен их считать разведенными, а детей отнимать и продавать в рабство. Да! Только так можно будет заставить народ встать под знамена священной войны… Призовите ко мне дервишей, - распорядился он, обращаясь к ишанам. - Я объявлю им волю хазрета.
Народ прибывал. С Присурханья появлялись все новые люди. Вместе с ними джигиты Ибрагим-бека пригнали ослов, нагруженных мешками с рисом.