- А ну, дядя, позволь! - Она смело потянулась к весам, собираясь взвесить свой лук.
- Ты что? Куда? Нельзя! Нельзя! - забормотал торговец, прикрывая весы руками, словно их собирались отнять у него.
- У, жмот! - девчонка кинула на торговца презрительный взгляд. - А ну его! Пойдемте к другому. Вот к этому. К старичку.
Старый узбек только что взвесил сушеные груши, когда девочка, ни слова не говоря, положила лук на его весы.
- А ну, ставь два фунта! - решительно распорядилась она.
Ошеломленный старик молча повиновался.
- Не тянет, - девчонка мотнула кудрявой головой. - Ставь четверку… Нет, много. Восьмушку давай… А четверку сыми. Ах, дедушка, какой вы непонятливый!.. Так. Два фунта с походом, - объявила она. - Шестнадцать двадцать с вас. Давайте деньги.
Получив требуемое, девчонка скрылась в толпе.
- Ох и девка боевая! Такая не пропадет! - смеялся рябой парень, наблюдавший всю эту картину.
Старик и Даша подошли к торговке, продававшей баранину.
- Смотри, Дашенька, не эту ли ножку нам взять? - спросил старик, показывая на прилавок.
- Берите, берите, хороша баранина! - нараспев заговорила толстая торговка. - Молодой барашек и жирный. Уж лучше моего товара на всем базаре не сыщешь!
- Каждый свой товар хвалит, - сказал рабочий.
- А уж этот товар и не хваля каждый увидит, - подхватила девушка. На ее красивом, загорелом лице мелькнула улыбка. - Только дорого просите, а у нас и так расходы большие.
- К свадьбе готовимся. Красавицу вот свою выдаю, - пояснил старик.
- Дочка?
- Внучка моя.
- Ну, для невесты я уступлю, - весело заговорила торговка. - Ишь, какая глазастая да пригожая. - Она потянулась было к весам, но вдруг замерла, насторожившись, - Смотрите-ка! Горит, что ли, где?
Даша оглянулась. На окраине города поднимался высокий столб белого дыма.
- У хлопкового завода горит, - определил стоявший рядом человек с русой бородкой.
- Эва хватил! - возразил рябой парень. - Хлопковый завод - вон он. А это… - Он не договорил. Вдали рассыпались выстрелы и послышался быстрый конский топот.
- Басмачи! - пронесся чей-то панический крик.
Народ бросился в стороны. Топот и выстрелы раздавались все ближе.
Торговки заметались, не зная, то ли бежать, то ли оставаться на месте.
В эту минуту на базарную площадь хлынули конные.
- Бей! Режь! - кричали они.
- Даша.!! Дашенька!! - отчаянно крикнул старик, увидев, как чернобородый всадник на скаку схватил девушку и поднял ее на седло.
Старик бросился было за ней, но тут же упал, сбитый с ног лошадьми.
Уже теряя сознание, Даша увидела, как кудрявая девчонка хватала яблоки с чьего-то лотка и, прицеливаясь то вправо, то влево, с криком швыряла ими в бандитов.
Оставив опустевший базар, басмачи поскакали к хлопковому заводу, откуда доносились частые ружейные выстрелы.
Абду-Саттар-хан сидел под порталом мечети и молча смотрел на рабочих, которых нукеры подводили к нему.
Желтая, намотанная по-афгански чалма покрывала его бритую голову. Из-под распахнутого халата был виден английский френч с большими карманами.
Тут же находился и новый казначей Саид-Абдулла, в пылу воинственного задора прицепивший шашку в богатых кованых ножнах.
Седой ишан в белой чалме проверял по списку схваченных рабочих. Он то оглядывался на стоявшего рядом муллу, который то и дело шептал ему что-то, то Подносил список к подслеповатым глазам.
- Кто тут Максум? - спросил он, опуская список и поднимая взгляд на рабочих.
Из толпы выступил молодой широкоплечий узбек.
- Я Максум, - сказал он с достоинством.
Стараясь не выдать волнения, он перебирал пальцами край рваного халата.
Ишан подошел к Абду-Саттар-хану и, понизив голос, сказал:
- Таксыр, этот тот самый байкуш, который говорил, что шариат хорош только для баев и что скоро всем баям будет конец.
Абду-Саттар-хан пристально посмотрел на молодого рабочего. Узбек нахмурился.
- Забить палками! - коротко приказал Абду-Саттар-хан. Два нукера бросились к молодому рабочему, схватили его под руки и поволокли из толпы…
Покрытых кровавыми ссадинами, избитых людей подводили к Абду-Саттар-хану. Он делал знак. Помошники палача отгибали обреченному голову. Тучный палач с медно-красным лицом, держа в руках широкий, остро отточенный нож, не спеша подходил, молча смотрел на свою жертву тяжелым взглядом убийцы и сильным взмахом ножа вершил свое страшное дело…
Вскоре расправа была закончена.
Абду-Саттар-хан приказал поджечь хлопковый завод.
Толпы нестройно едущих всадников, нагруженных узлами с добычей, потянулись из города. Некоторые везли в хурджунах головы казненных, чтобы выставить их в кишлаках для устрашения народа.
8
Пройдя Джизак, пассажирский поезд быстро шел в сторону Каттакургана.
В прицепленном к хвосту поезда товарном вагоне находились люди и лошади. Здесь были Лихарев, его ординарец Алеша, богатырского склада молодой сибиряк, и джигит Мухтар.
Разложив скромный завтрак на кипе прессованного сена, они молча закусывали хлебом с вяленой воблой.
Лихарев еще в Ташкенту успел поговорить с Мухтаром и уже хорошо знал историю молодого джигита.
Мухтар был уроженцем кишлака Сины, что под Юрчами, где жил с матерью и маленьким братом. Накануне революции он был брошен навечно в яму денауским беком Нигматуллой за то, что, заступившись за старика соседа, побил сборщика податей. Помощь пришла неожиданно. Произошла революция. Эмир бухарский вместе со двором бежал в Восточную Бухару. Прибыв в Денау, знать стала хватать по кишлакам красивых девушек и подростков, чтобы увезти их за кордон. Народ восстал. Кто-то сгоряча поджег дворец бека. Узникам зиндана предстояло задохнуться в дыму. Но тут подошли мусульманские отряды дехкан-добровольцев и Первая кавалерийская бригада, преследующие эмира бухарского. Комбриг Мелькумов приказал обследовать дворец. Узники были спасены, и Мухтар тут же вступил в мусульманский отряд. Такова была несложная история молодого узбека.
О судьбе своего отца он, как и его мать, не знал ничего. Как-то отец был вызван во дворец бека и не вернулся. Возможно, что он, как и многие дехкане, был убит и скормлен огромным сомам, которых Нигматулла развел в дворцовом пруду.
При тех страшных нравах в этом не было ничего удивительного. Жизнь человека в Бухаре не стоила ничего. Так, несколько лет назад, еще до революции, при переправе через Амударью близ Керков затонул каюк, вмещающий до трехсот человек. Русские солдаты самоотверженно спасали погибающих. Начальник гарнизона запросил керкинского бека о количестве погибших. Вскоре пришел характерный ответ:
"…Несчастие произошло по воле аллаха, и погибло столько людей, сколько хотел аллах, но пусть этот случай не беспокоит начальника, так как у эмира народ не считанный, и несколько людей больше или меньше в ханстве - никакого значения для него не имеет…"
Поэтому продажа в рабство за кордон за невзнос налога или избиение до смерти палками лишь по прихоти бека были делом обычным…
Поезд шел под уклон. Часто постукивали колеса. Вагон дрожал и покачивался.
Хайдар, могучий локайский жеребец Мухтара, первый раз ехавший поездом, беспокойно постукивал копытами. Но его новые товарищи - крупный рыжий конь Лихарева и такая же рослая лошадь Алеши - не тревожились. Для них это было привычно.
Мухтар подошел к жеребцу и, ласково шепча что-то, стал поглаживать крепкую шею Хайдара.
Поезд так круто затормозил, что Алеша, сидевший на седле, опрокинулся навзничь, а Лихарев схватился за стойку. Только один Мухтар устоял на своих сильных ногах. В стороне паровоза слышались голоса. Лихарев выглянул в открытую дверь. Поезд стоял на разъезде. Пассажиры выбегали из вагонов. Среди них крутился, размахивая руками, какой-то всадник в чалме.
"Что-то случилось", - подумал Лихарев. Он приказал Алеше пойти узнать, чем вызвана остановка…
Алеша долго не возвращался. Лихарев хотел было сам направиться в голову поезда, но тут позади пронесся заливистый гудок паровоза. Потом послышались все приближающиеся глухие звуки. Лихарев прислушался. Да, несомненно, их нагонял поезд.
Недоумевая, Лихарев приоткрыл противоположную дверь. Мимо него в облаке дыма и гари прогремел паровоз, покатились товарные вагоны. В открытых дверях мелькали смуглые вооруженные люди в чалмах, тюбетейках, суконных шлемах. Меж ними виднелись конские морды в уздечках с блестящими бляхами. Мелькнула платформа с двумя горными пушками. И снова потянулись вагоны с бойцами в малиновых бескозырках какого-то полка туркестанской конницы.
С железным грохотом пронесся последний вагон, и поезд, все уменьшаясь, скрылся за поворотом пути.
Придерживая шашку согнутой в локте рукой, подбежал Алеша.
- Ну что? - спросил Лихарев.
- Басмачи, товарищ комбриг! На Каттакурган напали, - отвечал ординарец с тревожным выражением на своем скуластом лице с чуть приплюснутым носом. - Хорошо, оттуда милиционер прискакал, поезд остановил, а то бы в самую гущу влетели. Чисто беда!.. Эшелон туда прошел с войсками.
- Я видел, - спокойно сказал Лихарев. - А ну, влезай! - Он подал руку Алеше и помог ему забраться в вагон.
Прошло много времени, пока поезд с частыми остановками, словно крадучись, подошел к Каттакургану.
Небольшое здание станции с выбитыми окнами казалось покинутым. Всюду были видны следы разрушения. На перроне блестели груды битого стекла. Пахло гарью. Сиротливо валялся сорванный колокол. У главного входа лежал уже прибранный труп железнодорожника с обрезанными ушами. В стороне хлопкового завода стояло густое облако черного дыма…
…На следующее утро поезд наконец прибыл в Карши. В этот же день Лихарев с Алешей и Мухтаром выехали в Гузар.
Комбриг Мелькумов оказался коренастым человеком кавказского типа с открытым смелым лицом.
Широкие, стрелками к вискам, черные брови и подстриженные к углам рта усы придавали ему решительный вид. Сбитая на затылок папаха, с проломом посредине, обнажала его лоб, широкий и чистый.
Лихарев вошел к нему как раз в ту минуту, когда Мелькумов гонял лошадь на корде, а сейчас он стоял перед Лихаревым и, заложив руки за спину, смотрел на него твердым взглядом темно-карих, казалось, немигающих глаз.
Лихарев доложил о прибытии.
- Очен хорошо! - сказал Мелькумов, не выговаривая мягкого знака. - В самый раз прибыли. Собственно говоря, я уже предупрежден о вашем назначении.
Он провел Лихарева к себе, усадил в кресло, неизвестно как попавшее сюда, и стал знакомить его с последними событиями.
Лихарев узнал, что Энвер-паша с главными силами расположился в кишлаке Каферуне, что под Байсуном, и, видимо, готовится к наступлению. Им созданы базы огневых припасов в ряде пунктов так называемой военной дороги, идущей из Каршей в Душанбе. Армия укомплектована турецкими офицерами - эмигрантами, бежавшими из Турции после свержения султана. Ходят слухи, что Энвер-паша ждет какую-то тяжелую артиллерию на слонах, обещанную ему эмиром бухарским.
- Собственно говоря, в эту слоновую артиллерию Я не верю, - засмеялся Мелькумов. - Видимо, Энвер взял курс на устрашение.
- Как бы то ни было, товарищ комбриг, но противник серьезный, - сказал Лихарев. - Возьмем хотя бы соотношение сил.
- Это конечно, - согласился Мелькумов, - Соотношение примерно один к десяти. Моя бригада с мусульманским отрядом - тысяча восемьсот сабел. Третья стрелковая дивизия пойдет левой колонной, полторы тысячи штыков. У Энвер-паши одиннадцать тысяч, у Ибрагима - пять. Преимущество в артиллерии. У меня две батареи.
Он взял стул, присел напротив Лихарева и стал расспрашивать его, что происходит в Фергане.
Лихарев отвечал со свойственной ему сдержанностью. Слушая его, Мелькумов скользил взглядом по приятному лицу нового командира полка с серыми спокойными глазами. Отдельные слова он произносил с некоторой запинкой, но это обстоятельство отнюдь не портило произношения, а, наоборот, придавало его речи какой-то особый оттенок.
- А у меня тут случай был, - сказал Мелькумов, когда его собеседник ответил на последний вопрос, - Вы помните: Княз Курбский от царского гнева бежал, С ним Васка Шибанов стремянный…
- Помню, - отвечал Лихарев, несколько пораженчный подобным вопросом. - Это у Алексея Толстого.
- Так вот у меня на днях Курбский был.
- Однофамилец?
- Прямой потомок. Бывший ротмистр. Кавалергард.
- Удивительно! - Лихарев развел руками. - Как же он сюда попал?
- А кто его знает! Приходит вместе с женой. Оба такие высокие… А физиономии византийские, иконописные. Ничего не скажешь - красивый народ. Вот он мне записку подает. Начальник штаба фронта пишет, не смогу ли я использовать подателя товарища Курбского? А где его исползоват? Эскадрон дат? Значит, надо кого-то снимат с эскадрона. А у меня, знаете, какие комэски! Что будешь делат? И говорю ему: "Вам бы лучше в штабе устроиться". А он: "Нет, я, говорит, строевой".
- Ну и как же вы с ним, товарищ комбриг?
- Отправил обратно. Дал им на дорогу хлеба, консервов. Собственно говоря, я мог бы его устроит, но лучше уж как-нибуд без князей повоюю…
В дверь постучали.
- Войдите! - сказал Мелькумов.
Вошедший адъютант подал телефонограмму, которую комбриг тут же прочел. Командующий фронтом приказывал Первой кавалерийской бригаде немедленно выступать под Байсун…
9
Энвер-паша находился в плохом расположении духа. На днях у него было столкновение с Ибрагим-беком. Локаец открыто выступал против турка и за глаза ругал его самыми скверными славами.
- Какой он правоверный мусульманин?! - запальчиво говорил Ибрагим-бек своим курбаши. - Разве вы не слышите, как скрипят его сапоги? В них зашита свиная щетина! И такой человек хочет командовать священными войсками ислама!
Слова эти были услужливо переданы Энвер-паше.
- Хорошо, - сказал тот, - в таком случае пусть рассудит афганский хан, кому из нас командовать мусульманской армией. И если он отдаст предпочтение Ибрагим-беку, то я немедленно покину Восточную Бухару.
Прошло уже несколько дней со времени посылки делегации в Афганистан. Возвращение ее ожидалось с часу на час.
В эту минуту Энвер-паша, сидя в юрте, был занят просмотром списков только что прибывших из Турции офицеров. В большинстве они были бывшими офицерами 1-й гвардейской дивизии, оказавшими жестокое сопротивление мятежникам при свержении султана. На них можно было целиком положиться. Терять им было нечего. Удача их была тесно связана с удачей Энвер-паши.
Тут же в юрте находился Даньяр-бек, плотный, бравого вида лезгин лет сорока, с черной бородкой. Ранее он командовал мусульманским отрядом, но изменил и, с коварной внезапностью разоружив батальон стоявшего в Душанбе стрелкового полка Красной Армии, перешел к Энвер-паше. Теперь он пользовался особенным благорасположением турка.
Энвер-паша знал многих из прибывших к нему офицеров по мировой войне. Он взял карандаш и, делая пометки в списке, стал распределять офицеров по полкам и отрядам.
Занятие это было прервано сообщением о возвращении мирзы Мумина, главы посланной в Афганистан делегации.
Мирза Мумин был тот самый полный человек с пухлым лицом, который передсборищем в Бабатаге ездил на свидание с эмиром бухарским и привез его фармон.
Он появился в юрте вместе с двумя сопровождавшими его делегатами.
Энвер-паша послал за Ибрагим-беком. Но тот, видимо, стоял за стеной, уже ожидая этого приглашения, и тут же вошел. Войдя, он едва кивнул Энвер-паше и, скрестив руки и закинув голову, стал молча ждать оглашения послания Амануллы-хана, эмира афганского.
Юрта наполнялась албаями и старшими чинами штаба. Пришел Селим-паша, дядя Энвера, старик-генерал с завесом орденов на груди. Следом за ним вошли албай Ахмет-бей, высокий сухой человек, исполнявший при Энвер-паше обязанности начальника штаба, и Оман-бей - квартирмейстер. Последним пришел поддерживаемый под руки, считавшийся святым старик Исахан.
Теперь все были в сборе.
Энвер-паша подал знак мирзе Мумину.
Мирза не спеша надел очки, достал из полевой сумки бумагу и стал читать ее вслух.
Без обычной на Востоке витиеватости Аманулла-хан отвечал на общее послание Энвер-паши и Ибрагим-бека.
Он писал, что знает Энвер-пашу как образованного человека, а Ибрагим-бек вообще ему не известен.
- Но скажите, во имя чего вы воюете? - читал мирза Мумин. - Разве может муха воевать со слоном? Мы дружим с русскими и не будем оказывать вам ни прямой, ни косвенной помощи…
Мирза Мумин снял очки и обвел выжидающим взглядом собравшихся.
- И это все? - спросил Энвер-паша.
- Да, господин.
На каменном лице Энвер-паши выразилась озабоченность. Задумавшись, он опустил голову, но тут же поднял ее. Во всяком случае, в послании афганского хана предпочтение отдавалось ему. "Что-то скажет теперь Ибрагим-бек?" Долго сдерживаемое раздражение прорвалось в нем. Бледнея" от волнения, он повернулся в ту сторону, где раньше стоял Ибрагим-бек, но того уже не было в юрте.
Снаружи послышались дробные звуки конских копыт. Потом покрывало, заменявшее дверь, приоткрылось, и вбежавший в юрту нукер упал к ногам Энвер-паши.
- Встань! - сказал тот. - Говори!
Нукер поднялся, приложил руки к груди и, не смея поднять глаз, сказал, что к Байсуну подошел Якуб-командир с большим войском.
Это сообщение несколько озадачило Энвер-пашу. Через своих лазутчиков он знал, что еще два дня тому назад бригада Мелькумова стояла в Гузаре, проводя учебные стрельбы. Ничто не говорило о предполагающемся выступлении. И вот она уже в непосредственной близости. А еще не все отряды подошли к Каферуну. Надо было выиграть время для сосредоточения сил. Решение, как всегда, пришло неожиданно. Энвер-паша приказал собравшимся, кроме Даньяр-бека, оставить его, потому что он хочет молиться богу.
В действительности это было не совсем так. Оставшись с Даньяр-беком, он расстегнул френч, снял с груди медальон и вынул из него крошечный, величиной о усеченную спичечную коробку, александрийский коран. Там же находилась такая же маленькая лупа. Коран можно было читать только через нее.
Энвер-паша, изредка поднимая глаза к потолку, мельком прочел одну суру из корана и убрал все на место.
Даньяр-бек тоже сделал вид, что помолился; он пошептал что-то и провел руками по лицу, соединяя пальцы внизу бороды.
Когда начальник штаба албай Ахмет-бей, удивленный наступившим в юрте молчанием, заглянул в шелку, он увидел, что Энвер-паша, поджав ноги, писал что-то в блокноте. Рядом с ним сидел на ковре Даньяр-бек.