* * *
Надо признать, что, хотя Юсуф к тому дню прожил на свете почти три десятка лет, он еще ни разу не участвовал ни в одной жестокой битве. Однажды он защищал крепость под началом своего дяди Ширку, да и то чужую, но никогда вокруг него не кружился яростный вихрь смерти, не звенели сабли, не ломались копья, не падали всадники, не грызлись друг с другом кони, клубы пыли не пахли кровью. И сам он еще ни разу не рубил врагов направо и налево, сидя в седле, не пробивался сквозь них, как сквозь заросли тростника и никогда не покидал поля брани в одеждах, отяжелевших и покоробившихся от чужой крови.
И вот оно - самое невероятное признание: султан, покоривший двенадцать стран, никогда не любил сражения и войны. Вспомните о том, как в ночь рождения его пуповина упала между саблей и каламом. И только отец заметил, что - чуть, на волос, ближе к каламу.
Юсуф ожидал, что Всемогущий Аллах позволит ему стать факихом и не менее мудрым кади, наконец - везирем умного эмира или самого атабека, а в конце жизни даже сделает его мудрым вали. Но среди своей родни он не хотел об этом заикаться, ибо его отец недолюбливал законников, а дядя - тот просто поднял бы его на смех, что он и так делал всякий раз, если замечал племянника с книжкой в руке.
Вероятно и даже несомненно то, что дядя, смеясь, тоже исполнял волю Аллаха, раз Всемогущий в один прекрасный день, а вернее - вечер, и далеко не прекрасный, послал посреди пустыни навстречу Юсуфу безумного франка с копьем наперевес.
Юсуфу казалось, что на кончике вражеской пики уже сверкает не закатный луч солнца, а капля его собственной крови. Ибо нельзя было сомневаться и в том, что франк выдержал в своей жизни не один десяток таких поединков. К тому же он был лучше защищен.
И тогда Юсуф вспомнил один прием игры в поло, которым он прекрасно владел. Можно было отнять мяч у соперника, "нырнув" с седла глубоко вниз и при этом резко развернув коня - так, чтобы конь невольно отпихнул в сторону коня соперника. А почему бы при этом приеме нанести удар не по маленькому мячику, катящемуся по земле, а - снизу вверх, по голове противника?
Когда от быстроты сближения закатная искра на кончике франкского копья вытянулась в молнию, Юсуф нырнул прямо под нее и ткнул своей пикой вверх и чуть вправо.
Наконечник с визгом скользнул по вражеской кольчуге, пика "провалилась", раздался треск. Юсуфа дернуло в сторону, словно сам франк потащил его за обломок копья, и он, не удержавшись верхом, распластался на земле.
Мигом позже послышался глухой удар в стороне.
Живо вскочив на ноги, Юсуф первым делом увидел грузного коня, потерявший своего седока. Вернее, то был черный абрис коня на парче пустынного заката. Оказалось, что глухой раскат грома ознаменовал падение соперника.
Судорожно вздохнув и так же судорожно выхватив саблю, Юсуф побежал к поверженному кафиру, лежавшему на спине и бесстрастно глядевшему в небеса. Втайне Юсуф надеялся, что тот пьян. Известно, что пьяный и пустыню переплюнет, и тысяча для него - не войско. А франки нередко заливали себе в глотку перед битвой целый бурдюк храбрости. Осторожно подступив к врагу, Юсуф даже немного склонился над ним и принюхался.
- Говорят, в этой местности водится лев, - вдруг совершенно спокойно проговорил франк на чистом арабском языке, и Юсуф отскочил от него, как от проснувшегося льва.
- Я решил поохотиться на него, но мне не повезло. Ты не видел его, славный воин? - спросил франк.
Юсуф не знал, что ответить.
Франк стал приподниматься и заскрежетал зубами от боли.
Пика Юсуфа прошла под правой рукой франка и, скользнув по броне, легла на его левую руку, державшую щит, чуть выше сгиба локтя. При стремительном встречном движении прочное древко сломало франку кость предплечья и, треснув само, ударило его по голове, рассекши скулу и висок. На миг противник Юсуфа потерял сознание и вывалился из седла.
- Редкий прием, но не слишком удачный, - заметил франк. - Но сегодня тебе повезло… - И он добавил как ни в чем не бывало: - Искусный воин, не мог бы ты мне помочь подняться?
Не выпуская из руки сабли, Юсуф помог покряхтывавшему врагу встать на ноги и все заглядывал ему в лицу, пытаясь разгадать тайну, что с каждым вздохом, с каждым ударом сердца все сильнее мучила его.
Франк был как франк. Светлоглазый, преклонных лет, с негустой седоватой бородою.
- Благодарю тебя, воин. Ты весьма благороден для своего племени, - снова заговорил он, морщась. - Это видно по чертам твоего лица и взгляду, в котором нет обычной для детей пустыни дикости. Ты хочешь о чем-то спросить меня? - наконец удивился он тому, как пристально рассматривает его Юсуф.
Юсуф очень хотел задать вопрос, но сдержался.
- Позови своих слуг, кафир, - сурово повелел он франку. - Пусть они заберут тебя и окажут помощь своему господину.
Франк остолбенело уставился на врага. Тогда Юсуф оставил его и отступил на шаг.
Франк сначала издал какие-то нечленораздельные звуки, словно решил прочистить горло, потом здоровой рукой поправил на голове шишак и наконец проговорил, так и не совладав с недоумением:
- О таком благородстве, верно, не должен знать твой султан… но обязан узнать мой король. - Он покосился на клубившийся неподалеку отряд туркмен. - Да, битва будет нелегкой… Так как твое имя, алмаз чести?
- У нас не принято произносить свое имя после заката, - ответил Юсуф, - когда приходят злые духи пустыни.
Франк еще раз покосился на темный "рой" туркмен и согласно кивнул:
- Хороший обычай.
И он знаком подозвал своих оруженосцев. Те, не взяв в руки никакого оружия, поспешили на помощь к своему господину. Они опасливо поглядывали на Юсуфа, сверкая глазами, но тот убрал саблю и, сев на своего коня, шагом тронулся к отряду.
- Я запомнил тебя и надеюсь отблагодарить, - услышал он позади голос франка. - И пусть тот пустынный лев станет твоей добычей.
Юсуф запретил воинам рассказывать о своем необыкновенном поединке, однако, встретившись с дядей, сам не утерпел и спросил его:
- Часто случалось, чтобы франки в меньшинстве нападали на гораздо превосходившие их силы?
Масляный огонек слабо освещал только левую половину лица эмира, и Юсуф увидел, как дядя вместо сабли взмахнул своей левой бровью.
- Случалось, - признал он. - Как-то в Антиохии их заперли со всех сторон. И вот сотня обезумевших от голода кафиров открыла ворота и с дикими криками ринулась на мосульцев. Рассказывают, кафиры были похожи на джиннов… Может, то и были настоящие джинны или ифриты в образе франков… Мосульцы не ожидали такого напора и дрогнули.
- Пока мы не начнем побеждать их, будучи в меньшинстве, мы не можем надеяться на то, что Всемогущий Аллах благоволит к нам и дарует победу в джихаде, - сказал Юсуф.
Бровь эмира Ширку опустилась низко, превратившись в тяжелую тучу.
- Значит, через два дня, когда они подойдут, ты победишь франков в меньшинстве, - грозно проговорил эмир. - А я со своим меньшинством разобью орды египтян, что прячутся у них за спинами.
На этот раз Всемогущий Аллах явно выказал благоволение к своему верному слуге, дабы разом развеять его тревоги и сомнения, уже становившиеся опасными для Блага Веры. Эмир Ширку и вправду оставил своему племяннику всего одну треть войска, велев ему принять на себя лобовой удар рыцарской конницы. Однако он посоветовал ему применить старый бедуинский прием, не слишком редкий и столь же нередко приносивший удачу умелым хитрецам.
Когда двумя днями позже тяжелое франкское воинство с грохотом горного обвала понеслось на неприятеля с северной стороны света, Юсуф приказал воинам показать франкам конские хвосты и двинуться рысью на юг. Мираж победы, смешавшись с пылью удиравшей от франков конницы, сразу затуманил им глаза. Рыцари ударили в галоп, углубились в темное облако… и всем тяжким весом железа, мышц, костей и глупых голов, прикрытых железными шишаками, врезались в нагромождение повозок. Юсуф оставил повозки у себя в тылу и при мнимом отступлении совершил легкий маневр: туркмены перед самыми повозками разлетелись в стороны, как стаи ласточек, а грузные рыцари уже не смогли остановиться, внезапно увидев перед собой неожиданное препятствие. Затрещали копья и ребра, и полдюжины рыцарей было раздавлено насмерть вместе с конями.
В этот миг туркмены уже налетели на врага с флангов. Потеряв боевой порядок, ошеломленные франки, двинулись назад, ибо надеялись нырнуть в гущу египтян и перевести дух, однако наткнулись на пики эмира Ширку. Дядя Юсуфа уже успел разогнать всех египтян, как мух, пригревшихся на теплой стене.
Победа была полной. Франки сдались. Было их около трех с половиной сотен, а египтян - тех не менее трех с половиной тысяч.
- Это лишняя обуза, - считал дядя Ширку. - За всех выкупа не будет. Забери самых знатных, остальных - под нож.
- Когда франки убивали пленных, они вскоре всегда бывали побеждены, - хмуро отозвался Юсуф, немного озадаченный тем, что среди пленных не нашел франка, битва с которым произошла двумя днями раньше.
Эмир Ширку как обычно, если не взмахивал саблей, то взмахивал бровями.
- Если бы сам атабек и его везирь не уверяли меня, что в твоих устах - слова самого Аллаха… - хрипло пробормотал он; потом, как конь, помотал головой и наконец, хитро прищурившись, посмотрел на племянника. - Посмотрим… Делай, как знаешь. Вот тебе повеление эмира: бери пленных, бери половину войска и живо иди на север. Займешь Александрию и будешь ею править до моего прихода. Пора взглянуть, на что ты годен и так ли уж проницателен атабек.
- А куда денешься ты, дядя? - полюбопытствовал Юсуф.
- А я пока соберу здешний урожай абрикосов, - усмехнулся Ширку. - Последний совет: поторапливайся.
Салах ад-Дин достиг Александрии и ворвался в город, так удивив жителей своим появлением, что никто, даже городская стража, не только не направили в его сторону копья, но даже не выругались толком. Впрочем, этот город богатых торговцев всегда предпочитал откупаться, а не защищаться. Они и попытались откупиться от захватчика, не зная, что он не любит дороги, сражения и деньги, а потому ушли от него в еще большей растерянности. Эта общая растерянность позволила Салах ад-Дину закрепиться в городе - тем более что он запретил своим воинам "собирать абрикосы в местных садах" - и основательно приготовиться к осаде. Осада не заставила себя долго ждать. Пока Ширку носился по Египту, собирая дань и поймать его было не легче, чем - порыв пустынного ветра, к Александрии подошли два свежих войска: египетское и франкское.
Франки поначалу горели желанием отомстить за поражение в пустыне и первыми полезли на стены, пустив вперед своих тюркоплей Однако их первый приступ был отбит с такой легкостью, что франки решили на время уступить дорогу египтянам. Юсуф с грустью заметил, что в Александрии повторяется история с защитой Бильбайса. Только теперь обороной командовал он один и за помощью приходилось посылать уже не к атабеку в Дамаск, а к самому дяде Ширку.
Ответов от дяди, который все никак не мог утолить своей алчности в египетских оазисах, не поступало целых два месяца. Как и в Бильбайсе, провиант и желание туркмен воевать не на конях посреди простора, а на каменных стенах шумного базара, постепенно иссякали. Торговцы замыслили тайно открыть ворота, однако Юсуф вовремя почуял неладное. Собрав "эти толстые животы, покрытые парчой", он сумел изрядно устрашить их картинами зверств, которые крестоносцы всегда учиняли в захваченных городах. Торговцы покряхтели, попускали ветры и, наполнив дом кади, где было собрание, вонью своих утроб, разошлись. Юсуф без тени радости подумал, что еще неделю город простоит; по крайней мере не падет у него за спиною, когда он будет стоять на его стене, лицом к врагу.
И вдруг снова, как и под Бильбайсом, франки первыми предложили мир и прислали своего представителя на переговоры. К счастью, перед самым началом переговоров до Салах ад-Дина дошла от торговцев удивительная весть: эмир Ширку вихрем налетел на Каир и осадил его как раз тогда, когда на помощь к осаждающим Александрию двинулось египетское подкрепление. Верно, дядя думал не столько о помощи племяннику, сколько о собственной славе и об оправдании похода. Что вернее сохранит расположение атабека: доклад о грабеже мелких селений или же - о доблестной осаде малыми силами самой столицы Фатимидов? Но именно этим расчетом он добился наилучшего результата: удивленный налетом Шавар не долго думая предложил "отступную" как самому эмиру, так и франкам.
Пока Салах ад-Дин делал хмурый вид, будто раздумывает над условиями франков, предложивших небольшой выкуп за своих пленных, ему доложили, что к воротам подъехал какой-то знатный кафир с рукой, висящей на повязке.
Юсуф глянул вниз со стены и невольно обрадовался: это был тот самый, недавно поверженный им в пустыне рыцарь. Юсуф приказал своим воинам сосредоточиться у городских ворот, а потом повелел открыть их и выпустить пленников пешими, без всяких условий обмена.
Как некогда Ширку в арьергарде своего войска, вслед за отпущенными франками выехал он сам.
Бывший противник с приветливой улыбкой двинулся ему навстречу, словно не замечая своих.
- Полагаю, доблестный воин, теперь нет никакого смысла скрывать друг от друга свои имена, - сказал он и представился.
Оказалось, что Юсуф "редким и малоудачным приемом" одолел недавно Онфруа Торонского, одного из самых знатных и рассудительных кафиров, коннетабля Иерусалима и приближенного короля Амори Первого. Франк пригласил Юсуфа в свой стан разделить с ним мирную трапезу.
Во время трапезы кафир был очень предупредителен и выказывал своему бывшему сопернику различные знаки внимания. После дюжины отвлеченных вопросов и фраз, он вдруг заговорил гораздо тише:
- Король осведомлен о твоем удивительном благородстве, алмаз чести. Ныне я имею особые, тайные полномочия посвятить тебя в рыцари, то есть ввести в круг воинов самой благородной крови и самого высокого достоинства. Ты получил бы право говорить даже с моим королем на равных, ибо он такой же рыцарь, как и прочие, не выше и не ниже.
Нельзя сказать, чтобы Юсуф слишком изумился такому предложению. Он попросту не знал, что с ним делать, поскольку никогда не был склонен искать в подарках судьбы земные выгоды.
- Не думаю, что Аллах желает, чтобы я принял такое предложение, хотя благодарю, - ответил Салах ад-Дин.
Франк научился на Востоке улыбаться, как старый мудрый дервиш.
- Я не предлагаю тебе сменить свою веру, - все так же тихо и вкрадчиво произнес он. - Я просто предлагаю тебе вступить в общество самых доблестных воинов мира, воинов, для которых главным является закон чести. А ведь воины из тех, для кого честь главное достоинство, уважают в друг друге все, даже - иную веру.
- Разве они перестанут при этом воевать друг с другом? - вопросил Салах ад-Дин, не в силах представить такое возможным, и смутно подозревая, что подобные этим слова - о том, что вера не самое главное, - говорил некогда Иблис Адаму и Еве.
- Напротив! - вновь лукаво, но отнюдь не презрительно усмехнулся франк. - Им воевать друг с другом одно удовольствие. Победить такого противника почетно, оказаться побежденным - совсем не позорно.
- Как полагает гостеприимный хозяин, на чьей сторону станет Бог в таком поединке? - спросил Юсуф.
- На сторону самого сильного. И - самого благородного, - тихо, но твердо ответил франк.
- Значит, по-вашему вера для особо доблестного воина все же не главное?
Франк пристально посмотрел на собеседника, и глаза его похолодели.
- Главное! - громко сказал он. - Главное. Вы верите в Аллаха, а мы - в Иисуса Христа. Когда мы побеждаем, то уверены, что Бог был на нашей стороне, а если нынче терпим поражение, то признаем, что Бог попустил его по нашим грехам. Выходит, Иисус Христос при нашем поражении был заодно с вашим Аллахом. Но назавтра мы вновь побеждаем, и тогда вы думаете, что Аллах отступил от вас из-за ваших грехов. Если бы испокон века побеждала только одна из сторон, тогда все было ясно - вот они, безгрешные воины, ангелы во плоти, от которых никогда не отворачивается Бог. Но так не бывает. Мы никогда не знаем наверняка, чьи грехи будут перед сражением признаны на небесах более тяжкими - наши или ваши - и кому достанется поражение. Зато честь всегда на виду. Цена чести всегда ведома нам лучше, нежели цена наших грехов. Честь роднит сильнее крови. Даже врагов.
- Сильнее крови… - невольно повторил Салах ад-Дин, пытаясь скорее обдумать слова франка и дать на них кафиру достойный ответ.
- Доблестный воин принимает предложение? - вновь спросил франк, видя замешательство гостя.
Юсуф, не отводя взгляда, покачал головой и вновь поблагодарил Онфруа Торонского.
- Жаль, - вздохнул тот. - Хотя я всегда знал, что вера и особенно кровь своего родного племени для вас дороже, чем честь… хотя честь вы тоже цените. И у меня есть доказательство… Я хотел отблагодарить тебя за твой поступок наибольшей из доступных мне наград. Ты не принял ее. Я не в обиде. Но в таком случае я отблагодарю тебя одним секретом. Мне известно то условие, при котором вы всегда будете нас побеждать… и Бог всегда будет на вашей стороне. Я сообщу тебе, лев пустыни, эту тайну только потому, что не верю в ее пользу. Вы не сможете применить ее в качестве своего непобедимого оружия. Ты выслушаешь меня?
- Полагаю, что внимать речам хозяина - долг всякого гостя, - осторожно ответил Салах ад-Дин.
- И вот я вновь убеждаюсь, что тебе в радость блюсти законы чести, - улыбнулся франк и, прищурившись, посмотрел в сторону стен Александрии.
- Сомневаюсь, что славный воин разбогател, повелевая этим рынком, - вздохнул он. - Скорее всего успел нажиться один только мухтесиб…
Салах ад-Дин был весь внимание, ибо невольно ожидал подвоха. А франк перевел взор на своего гостя и вновь задал необычный вопрос:
- Скажи мне, славный и благородный воин, есть ли на землях последователей пророка Мухаммада войско, состоящее из одних эмиров? Представь себе целое войско - сотню или тысячу всадников! - и все до одного эмиры.
Юсуф, по правде говоря, и представить себе такое не мог, а когда изо всех сил попытался, то не смог сдержать улыбки. Франк конечно же приметил ее.
- Я о таком никогда не слышал, - ответил Юсуф. - Такого войска быть не может.
- А почему не может? - сделал удивленный вид Онфруа Торонский.
- Уже потому, что не бывает эмира без собственного войска, которым он предводительствует. На то он и эмир, чтобы иметь войско, хотя бы малое. Каждая вершина имеет под собой свою гору и, выходит, неизбежно отделена от другой вершины значительным расстоянием. Если десять вершин собрать в одно место, то они перестанут быть вершинами и превратятся всего лишь в груду камней.