8
- Что, аль проспал хозяин? - осведомился старший конюх Рабаузе. Он забрался на фуражный ларь и постукивал о его стенку деревянными башмаками. - Пора корм задавать…
Два десятка лошадей повернули головы ко входившему Отто и тихо, призывно заржали. Но они знали своего господина, Даятеля Благ, и не возлагали надежд на Отто. Разочарованно отвернув головы, они продолжали шарить в соломе, побрякивая недоуздками, и только Сивка еще усерднее забила копытом.
- Сейчас придет, - ответил Отто, садясь рядом с Рабаузе. - Он давно встал.
- Что это он сегодня Сивку забыл покормить? - удивился Рабаузе. - Хозяин все об ней старается. - Он рассмеялся. - Думает, я не знаю, а я его уловку давно раскусил.
- Не наша это печаль, Рабаузе, - сказал Отто. - Лошади отцовы, и корм отцов - пусть делает, что хочет.
- А я разве что говорю, Оттохен? - возразил старый конюх. - Я только сказал, что он кормит ее потайности - и тут уж меня не собьешь. У хозяина свои любимцы, хоть он и уверяет, будто справедливее его на свете нет.
- Меня это не касается, - сказал Отто уклончиво. - Я делаю, что отец велит.
- Так я про то и говорю, Оттохен, - ухмыльнулся старик. - Ты-то ведь тоже не ходишь у него в любимцах.
С минуту оба молча сидели на ларе. Потом Рабаузе кашлянул и толкнул Отто в бок.
- Манок ты мне вырезал?
- Не успел еще. Я ведь не во всякое время могу этим заниматься. Отец мне напрочь запретил.
- Уж ты для меня постарайся, - попросил Рабаузе. - Пускай это будет Аяксова морда - я на нем семь лет проездил, сам знаешь, - с вызвездью на лбу.
- Сделаю, - сказал Отто. - Вот только выберу время.
- Видишь, Отто, опять ты забыл мне напомнить, чтобы я тебе не тыкал. Отец ведь мне настрого запретил.
- Я не забыл, мне просто неприятно все время напоминать.
- Вот то-то и оно, - с чувством отозвался Рабаузе. - Кабы вы сами желали, чтоб я вам "вы" говорил, я бы уж как-нибудь запомнил. Но ты ведь этого не хочешь.
- Опять вы сказали "ты", Рабаузе!
- Вот видишь! Отец, конечно, прав, - не годится, чтобы старший конюх хозяйскому сыну тыкал. Тебе уже не десять лет, как когда як вам поступал, а все двадцать пять…
- Двадцать четыре.
- Ну, двадцать четыре. - И Рабаузе задумчиво постучал башмаками о стенку ларя. - Двадцать четыре! Как бы тебя опять не забрали в солдаты…
- Уж с этим-то я покончил. Одного раза хватит.
- А если война, а?
- Какая там еще война!
- А ты читал вчера экстренные выпуски? Сербы, слышь, убили австрийского кронпринца! Теперь непременно воевать будем.
- Какое нам дело до сербов! Где они хоть живут?
- Этого я и сам не знаю, Оттохен! Будто где-то на юге… - И Рабаузе неопределенно махнул рукой в сторону конюшни.
- Видите! Какая уж там война! Снова помолчали.
- Если хозяин сейчас не придет… - опять затревожился Рабаузе, - мне надо лошадей кормить. Извозчики должны выехать минута в минуту. Пошел бы поглядел, Оттохен!
- Отец сказал, что сейчас придет.
- Я и сам его позову, Оттохен, если ты боишься.
- Не советую, Рабаузе, отец вот-вот должен прийти.
- Что у вас там? Или опять бушует? Отто кивнул.
- Снова-здорово, с утра пораньше! По какому же случаю?
- Да ничего особенного…
- Поди в кухне горшок не на месте стоял? Больно горяч хозяин - ни себя, ни других не жалеет! Тебя, Оттохен, он совсем замордовал.
- Не беда, на сколько-то меня еще хватит. А хорошо бы в самом деле война, по крайней мере из дому вырвусь. Мне уж и то охота маленько вздохнуть, не ждать каждую минуту новой трепки.
- В солдатах тоже по головке не гладят, Оттохен!
- С отцом не сравнять!..
- Эге! Да скандал-то, похоже, сюда пожаловал! Пошли, Оттохен!
И Рабаузе бросился к выходу из конюшни.
- А не лучше ли подождать здесь? - нерешительно протянул Отто. Но он все же последовал за старшим конюхом.
9
Хакендаль шел по двору, толкая перед собой Эриха, полуодетого, в одних штанах и исподней рубахе. Из окон с любопытством выглядывали испуганные женские лица. Упорствуя, сын доконал отца, и тот себя не помнил от бешенства.
- Так ты в студенты метишь?! - Старик так наподдал Эриху, что тот еле устоял на ногах. - Для меня ты дерьмо! Дрянь последняя! Вор!!
- Я этого не потерплю! - надрывался Эрих. - Я не позволю…
- Хозяин! Прошу вас, хозяин! Этак вы соседей переполошите! - в испуге уговаривал старый конюх.
- Поглядите на него, Рабаузе! - кричал бывший вахмистр, обезумев от горя и досады. - Этот барчук, мой сын, прокутил за вечер восемьдесят марок и считает, что все в порядке!.. Руки по швам, когда к тебе обращается отец! Я тебе покажу, кто здесь хозяин! Сегодня же заберу из гимназии…
- Ты этого не сделаешь, отец!
- То-то, что сделаю! И сегодня же, не откладывая!
- Успокойтесь, хозяин! Придите маленько в себя! Оттохен, проси и ты отца!
- Отец…
- Отец!
- Да, да, отец! Только поздно хватился, голубчик! Кричи хоть до завтра "отец", ничего тебе не поможет. Был у тебя, голубчик, отец, да весь вышел! Теперь у тебя не отец, а хозяин, и я тебя научу слушаться!
- Хозяин…
- Я и сам знаю, что хозяин, а теперь я и ему хозяин! Пошел в конюшню, стервец, с этого дня ты младший конюх и, клянусь, у тебя будет вдоволь работы - чистить лошадей да выгребать навоз…
- Этого ты не дождешься, отец! Я скорее убегу из дому, чем дотронусь до навозных вил!
- Хозяин, хозяин, опомнитесь! Такого смышленого малого…
- Смышленый-то он смышленый - да только до чего? До воровства! Ничего не поможет, Эрих! Марш в конюшню!
- Не пойду я в конюшню!
- А я говорю - пойдешь!
- Ни за что!
- Ты, значит, отца не слушаешь?
- Не пойду в конюшню. Не дотронусь до вил!
- Эрих! Не выводи меня из себя! Ступай в конюшню, берись за работу, слушайся, а через год поглядим!
- Через год? Ни одного часа, отец, ни одной минуты!
- Не пойдешь, значит?
- Ни за что!
Отец задумался. Теперь он был почти спокоен.
- Оттохен, уговори ты Эриха, - молил старик Рабаузе. - Образумь его! Какой там год! Отец и месяцем обойдется, да что там - неделей, пусть только увидит, что Эрих смирился.
- Эрих… - неуклюже начал Отто.
- Ах, отвяжись! - огрызнулся Эрих. - Мокрая курица! Оттого, что ты голову гнешь, отец себе все и позволяет.
- Ну, пошли! - крикнул Хакендаль, словно ничего не слышал. - Пошли! - Он схватил сына за локоть. - Марш!
- Не пойду в конюшню! - уперся тот.
- Пошли! - повторил отец и потащил Эриха за собой, но на этот раз назад к дому. - Отто, сбегай за ключом от подвала.
Отто бросился выполнять приказание.
Что такое? - спросил сбитый с толку Эрих.
- Пошли! - повторил отец.
Они вернулись к дому, но вместо того, чтобы подняться на второй этаж, стили спускаться в подвал.
- Вот, - сказал отец и распахнул низенькую дверь. - Сиди здесь, пока не опомнишься. Клянусь, Эрих, я тебя не выпущу, пока с тебя не сойдет дурь.
- Сюда? - спросил Эрих, словно глазам своим не веря, и заглянул в темный, черный, забранный решетками подвал. - Ты меня запереть хочешь?..
- Посидишь, пока не опомнишься. Я не уступлю!
- Ты этого не сделаешь, отец, ты не имеешь права!
- Увидишь, что сделаю! Давай ключ, Отто! Входи, Эрих! А, не хочешь, марш в конюшню - работать!
- Отец! - взмолился сын, вцепившись в дверную раму. - Послушай, отец, ради бога, хоть один этот раз - уступи! Я, может, вел себя легкомысленно. Обещаю тебе, больше этого не будет, я исправлюсь!
- Вот и исправляйся - в конюшне!
- Ни за что!
- А в таком случае - марш!
Сильным пинком он втолкнул сына в подвал и захлопнул дверь. Тот изнутри навалился на нее с криком:
- Отец! Отец!
Отец повернул ключ в замке.
В дверь забарабанили кулаками,
- Тиран! Живодер! Палач! - вопил сын не своим голосом.
- Пойдем, Отто, кормить лошадей, - сказал отец и стал подниматься по ступенькам.
- Ты слишком строг, отец! - пролепетал Отто.
- Что такое?! - вскинулся на него отец и остановился. (Из подвала по-прежнему доносились крики.) - Что такое?! А со мной, по-твоему, хорошо поступили? - И он сурово воззрился на сына. - У меня, по-твоему, не болит душа? Пошли, Отто, лошади заждались!
10
Поднимаясь по ступенькам подвала впереди своего сына Отто, отец кряхтел и отдувался совсем по-стариковски.
- Ну и ну, - бормотал он себе под нос. - Нечего сказать, дожили!
Однако, выйдя во двор, он приосанился. Почти обычным властным тоном гаркнул на женщин, выглядывавших из окна:
- Делать вам, что ли, нечего? А ну-ка за работу! Лица за окном мгновенно исчезли. Хакендаль вошел в конюшню.
- Все в порядке, Рабаузе?
- В конюшне-то все в порядке, хозяин! - ответил Рабаузе, - единственный намек, какой он себе позволил.
Весь следующий час работы было невпроворот; обычная молчаливая суетня - ровно в половине седьмого надо было отправлять лошадей в дневной рейс.
И все же Отто, урвав минуту, нет-нет да и прислушивался с порога конюший к тому, что творится в подвале. Оттуда не доносилось ни звука, но это отнюдь не означало, будто Эрих покорился отцу. Что Эрих покорится, было так же трудно ожидать, как то, что отец смягчится. Тяжело вздохнув, возвращался Отто к своей работе. Он замечал, что и Рабаузе чаще обычного выглядывает в дверь конюшни, и только отец делал вид, будто ничего не случилось.
Не раньше чем стали возвращаться ночные извозчики, вышел Хакендаль во двор. Как и всегда, он сам беседовал с каждым, сам проверял показания счетчика, сам забирал и записывал выручку. В эту ночь она была особенно велика, седок так и валил. Пролетки не застаивались на стоянках. Хакендаль принял в кассу кучу денег и приободрился: что ни говори, а не все еще потеряно, дела идут!
Он велел Рабаузе засыпать ночным коням лишнюю порцию овса и спросил старика извозчика:
- Куда тебя нынче носило, Виллем?
- В городе невесть что творится, - отвечал извозчик. - Только и разговору, что про убийство эрцгерцога. Меня три раза гоняли к Шерлю, где вывешивают телеграммы. Убийцу-то поймали, господин Хакендаль, он из этих скубентов, только имя я запамятовал. Тут же, говорят, выпил яду, да его, вишь, вывернуло наизнанку…
- Так, значит, студент, - протянул Железный Густав. - И из-за такого дерьма люди ночью покою не знают! Ему бы задницу расколошматить, да так, чтобы кровь фонтаном, вот что ему надо! Сразу казнить, он и не почувствует, его надо сперва хорошенько помучить! Да что там, нынче и наказывать как следует не умеют.
Старик извозчик оторвался от своей работы, - он чистил синие суконные подушки для дневной смены.
- Вы думаете, господин Хакендаль? А мне сдается, вот уж чего на свете хватает. Да и все у нас делается черёз крик, по команде, а ведь человек не машина, он тоже в некотором роде живое дыхание, со всякими чувствами…
Однако старый Вильгельм выбрал неудачное время для своих рассуждений; в эту самую минуту во двор вкатил его коллега Пипграс; несмотря на ясное летнее утро, верх его пролетки был поднят, а фартук натянут до отказа, словно на улице ливмя лил дождь. Но тут не в дожде было дело…
- Вот, господин Хакендаль, - начал Пипграс, спустив ноги с козел на высокое колесо пролетки, и, пыхтя, сдвинул с шишковатого лба свой лаковый цилиндр с номером. - Тпрру, не балуй, Оттилия! Этой стерве лишь бы до жратвы добраться. Вот, господин Хакендаль, судите сами, что мне оставалось делать? Часу в нервом ночи садится ко мне эта пара, - езжай, говорит он, мимо Лертерского вокзала до Тиргартена, а там все прямо, покамест я не постучу. А мне и невдогад, что он с мухой, только замечаю, седок не стучит и не стучит. А я все еду и еду и нет-нет да и спрошу - не хватит ли? И ничего, никакого ответа, а когда я наконец придержал лошадь, смотрю, оба дрыхнут, да как дрыхнут, сердечные! Хоть тряси его, хоть на ухо кричи, он только бормочет что-то не разбери-поймешь, не добьешься, где у него и дом-то.
- Вечно у тебя такие истории, - взъелся на него Хакендаль. - Немедленно разбуди, рассчитайся, да гони их с моего двора!
И он отступил в сторону.
- Эх, господин Хакендаль, - с упреком возразил извозчик. - И как у вас сердца хватает? Ведь это же дети, невинные дети, на них поглядеть - душа радуется, что у отца, что у матери… Ведь это та самая любовь, про какую в песенниках пишут…
Продолжая приговаривать своим дребезжащим голосом, Пипграс не спеша опустил верх пролетки и отстегнул кожаный фартук…
Собралось уже множество зрителей. Ночные извозчики, уставшие после дежурства, и выспавшиеся за ночь дневные извозчики. Отто и Рабаузе тоже не отказали себе в удовольствии поглядеть на представление. (Старик Пипграс и правда частенько выкидывал такие номера.) Женщины в доме и те учуяли, что во дворе что-то происходит, и снова выглядывали из окон вместе с тринадцатилетним Малышом.
Им представилось в самом деле трогательное зрелище, приятно было смотреть на спящую пару. Если оба и были навеселе, садясь в пролетку, то сейчас они спали совсем как дети. Ее головка, как и полагается, покоилась у него на груди, и оба крепко держались за руки, словно даже и дебрях сна и в чаще сновидений боялись заблудиться и потерять друг друга.
Зрители молча наблюдали прелестную картину. Дав им время наглядеться, Пипграс сказал примирительно:
- Ну как, господин Хакендаль, кажись, я не соврал? Сердце радуется, как подумаешь, что есть еще такое в имперской столице Берлине, где шлюхи на Фридрихштрассе наступают друг дружке на пятки! Ну, да в Берлине чего только нет…
Кто скажет, какие мысли и чувства пробудил у старого Хакендаля вид юной пары? Ведь и он был когда-то молод, и он видел, что то была еще детская любовь, легкое, бестревожное чувство…
Зря только Пипграс прошелся насчет шлюх, которые на Фридрихштрассе наступают друг дружке на пятки, - Хакендалю, возможно, вспомнилась дочь, что тайком шляется в кафе, пользующееся дурной славой, а также сын, от которого этим утром разило гнуснейшими духами. Одним прыжком подскочил он к пролетке, тряхнул спящего за плечо, да как заорет:
- Хватит спать! Вон с моего двора, сопляк!
Но прежде молодого человека проснулась его юная подруга. Она подняла голову и увидела чужой двор, все эти обращенные к ней чужие лица мужчин, глядевших - кто с испугом, кто с досадой и осуждением. Девушка не знала, что эти чувства относятся к грубому наскоку Железного Густава, и приняла их на свой счет.
Она схватила своего дружка за руку и сорвала его с сидения.
- Проснись, Эрих, куда это мы попали? - И бегом к воротам, подобрав длинные юбки и таща за собой своего Эриха.
Услышав имя Эрих, Хакендаль совсем взбеленился и бросился за юной парой, честя ее на чем свет стоит. А по другую сторону бежал извозчик Пипграс, он не ожидал для своей шутки такого финала и теперь упрашивал на ходу и грозился:
- Что вы делаете, хозяин? Ведь господа еще не заплатили! Остановитесь, господин хороший, и уплатите что следует по таксе!
А юная девушка со своим спутником все прибавляли шагу, убегая от зловещих видений действительности в свежее лазоревое июньское утро…
Первым остановился старый Хакендаль. Он стал в воротах у каменного столба, увенчанного золотым шаром, утер взмокшее лицо и, словно очнувшись, уставился на окружающих. Но все в замешательстве от него отворачивались, каждый спешил заняться делом, настоящим или мнимым.
В молчании прошел Железный Густав через весь двор; он только негромко бросил на ходу: "Управишься один, Отто!" - и скрылся в доме.
И тотчас же все пришло в движение, все шептались и шушукались, но особенно толпился народ вокруг запыхавшегося Пипграса. Он так и не догнал молодую пару - этой ночью любовь катали бесплатно.