Как только за хозяевами закрылась дверь конторы, Даниель попросил точило и принялся точить ножницы. Пока точило посвистывало, он повернулся к Кристофферу и прошептал:
- Говорят, будто твоя хозяйка вышла в море в непогоду? Одна, вот храбрая! Что случилось-то?
Если у Кристоффера и был наготове ответ, сообщить его Даниелю он не успел, его внимание привлекло что-то за окном.
- Четырехвесельная лодка! - сказал он и быстро вытер прилавок передником.
Незнакомый человек вошел в лавку и поставил на прилавок саквояж, весь в пятнах, и положил рядом большой плоский пакет.
- Пасторша из Стейгена просила передать это фру Крог.
Кристоффер постучал в дверь конторы и просунул внутрь голову:
- Тух приехали от пасторши из Стейгена.
Сара Сусанне медленно встала и вышла в лавку, в голове у нее билась только одна мысль. Теперь она пропала.
Она сразу узнала пасторского работника и поздоровалась с ним. Плоский пакет был тщательно завернут в брезент и перевязан прочной веревкой. Портрет. Урсула прислала ей портрет!
Она кивнула работнику, откашлялась и поблагодарила его.
- Что нового в Стейгене? - спросила она, как велел обычай. Работник опустил голову.
- Пастор Йенсен... он умер два дня назад...
Портрет в брезенте стоял возле прилавка. Наверное, он был не тяжелый. Сара Сусанне подумала, что могла бы сама отнести его домой. Окружающие звуки вдруг исчезли. Глаза перестали слушаться. Они перебегали с предмета на предмет. На цинковое ведро, висевшее под потолком на ручке швабры. На черпаки. На грозно раскрытые ножницы, висевшие на железном кольце. На полки с чашками. На коробки со стеклами для керосиновых ламп. На полки с рулонами ткани и клеенки. На конце рулона с белой тканью были пятна. Как это могло случиться?
Почему она здесь стоит?
Она видела только открывавшиеся и закрывавшиеся рты стоявших в лавке людей.
Удивленные глаза. Недоверчивые лица.
Работник стоял слишком близко, для его слов уже не было места. Сара Сусанне не хотела их слышать.
- Он занемог. Доктор думал, это оттого, что пастор выходил в море в непогоду и промок. Но вышло хуже. Гораздо хуже. Все кончилось так быстро, - прошептал он.
Так или иначе, но Саре Сусанне удалось поднять руку, она прикоснулась к плечу работника.
- А как пасторша? - с трудом спросил Юханнес.
- Не знаю... Она ведь одна осталась со всем этим, бедняга. Видишь, как получилось, сестра и мать пастора уже уехали на зиму в Берген. Утром приехала их дочь, Лена. Пасторша молодец... готовит похороны. Народу будет тьма. Мы все готовы помогать ей, но от этого мало проку... потому что она, как я считаю...
- От чего пастор умер? - тихо спросил Кристоффер.
- Доктор думает, что у него был тифоид или как он там называется... От этой хвори уже многие померли.
Кристоффер отвернулся к полкам. Даниель открыл рот, но ничего не сказал. Они уже были наслышаны о тифе. Знали многих, кто умер.
- У него были боли? - спросила Сара Сусанне, схватившись за край прилавка.
- Еще какие! Царство ему Небесное! Страшная болезнь. Как-то раз я даже в хлеву слышал, как он кричал...
Сара Сусанне сама отнесла портрет и саквояж к себе в мансарду. Прислонила портрет к стулу, на котором обычно сидела. Но оставлять его там было нельзя. Она переставила его к стене за стулом и села. Подумала, что надо осмотреть вещи в саквояже.
На втором этаже из-за чего-то ссорились Агнес и Иаков. Она услыхала, как на пол упало что-то твердое, и Иаков заплакал. Потом Ане, смотревшая за детьми, бранила их.
Сара Сусанне не могла сидеть спокойно. Портрет стоял у нее за спиной. Она поставила его под окно перед стулом. Посмотрела на серый брезент, крест-накрест перевязанный просмоленной бечевкой. Узел был посередине. В конце концов она встала и убрала портрет в угол за спинкой кровати. И снова села на стул. И только тогда сообразила, что может поплакать, потому что одна.
Но это оказалось невозможно.
Окно.
Можно было долго смотреть в него.
Небу на юге не хватало света.
Она подтащила к себе саквояж и открыла его. Между вещами лежал какой-то пакет в серой бумаге. Сара Сусанне, не двигаясь, смотрела на него. Подарок? Но от кого? Взяв пакет в руки, она поняла, что это книга. Медленно развернула бумагу. "Дочь рыбачки" - и ни одного слова.
Юханнес поехал в Стейген, чтобы проводить пастора Йенсена в последний путь. Многие приехали в Стейген. И близко живущие, и далеко. Как будто только в этот день стало ясно, сколько людей обязаны ему. О нем написали в газетах, на Севере и на Юге. Что пастор был незаменимый человек и что он незадолго до смерти получил приход Серум в Акерсхюсе. Однако его вдова захотела, чтобы он был похоронен там, где был его приход, в Стейгене в Нурланде.
В замерзшей земле уже была вырыта могила, но об этом ничего не писали.
Завернутый портрет стоял за спинкой кровати в мансарде. В тот день, когда они его получили, Юханнес спросил, не должна ли Сара Сусанне его открыть.
- Я еще не могу... - проговорила она.
Он с удивлением взглянул на нее, но ничего не сказал.
Каждый вечер, лежа в кровати у него за спиной, она словно замыкалась. Каждое утро вставала и принималась за ждущие ее дела. Какой во всем этом смысл? Смерть?
Сара Сусанне заставляла себя принимать все таким, как есть. Людей. Бегавших вокруг детей. Животных. Пыталась заставить всех действовать слаженно. А себя - говорить то, чего от нее ждали. Строить планы. Следить, чтобы они приводились в исполнение. Потому что вдовой осталась не она.
Однажды она проснулась от крика пастора. Не от того, о котором говорил работник, когда привез портрет. В этом крике звучала радость. Задор. Сара Сусанне проснулась, думая, что он в комнате. И увидела темную стену.
- Не позволяй преходящему поглотить твою жизнь. Ты должна учиться, Сара Сусвнне! Учиться...
После обеда Сара Сусанне предупредила прислугу, что теперь по вечерам она будет читать им вслух. После того как закончатся работы в хлеву и дети будут уложены. Если кто-нибудь захочет послушать, милости просим в гостиную. И это сейчас, в разгар приготовлений к Рождеству! Она сама развела в большом кувшине сок с водой и попросила сестру Эллен, которая все еще была у них экономкой, выложить на большое блюдо лепешки-лефсе.
И они пришли. Работники. Кристоффер и Даниель из лавки. Никто не мог отказать себе в таком удовольствии. Выпить в гостиной стакан малинового сока с лепешкой! И не важно, что при этом им будут еще и читать вслух книгу, - ради такого случая можно выдержать и это!
Сара Сусанне не была уверена, что справится с чтением. У нее не было такого, как у пастора, голоса. Не было его способности заставлять людей слушать себя. Она должна была использовать что-то, чем, может быть, даже не обладала. Найти в себе то, что хотела бы скрыть. Но должна была обнаружить.
Должна была выбраться из этой неотвратимой пустоты.
Первые строчки оказались самыми трудными. Она смотрела на слова, которые ей предстояло произнести вслух. Но при первой же попытки услыхала, что они звучат не так, как нужно. Ей не хватало дыхания. На мгновение она остановилась. Невольно встала. Все смотрели на нее. Все. Ждали.
Она услыхала его голос. Низкий, отчетливый. Тайна в том, чтобы найти свой голос. Разве не это он говорил? Конечно это!
Она глубоко вздохнула и начала снова. И все получилось! Слова, слетая с ее губ, находили свой путь, как реки, текущие из переполненных горных озер.
Она читала!
Чудесным образом одно следовало за другим. Уже в первый же вечер во всех уголках Хавннеса говорили о Дочери рыбачки Петре. Как будто она сошла на их берег, чтобы отпраздновать с ними Рождество. После чтения Даниель пришел на кухню к женщинам. Спрашивал, предполагал.
- Как думаете, что будет дальше? Интересно, в книге написано про живых людей? Вы когда-нибудь слышали о ней? Откуда она, собственно, родом? Кажется, я с ней где-то встречался...
Эти вечера все преобразили. Придали цвет и блеск всем хлопотам перед появлением на свет младенца Христа. Хотя люди знали, чем все это закончилось. Голгофой и страданиями уже до самой Пасхи. Это был рассказ о жизни. О настоящей жизни, в которой могло случиться все, что угодно.
Теперь люди весь день ждали вечера и чтения вслух. Мужчины следили за тем, чтобы их рубахи были не слишком грязные, и меняли носки, чтобы от них не пахло.
Если что-то случалось, если приезжали постояльцы или работа требовала отмены чтения, усадьбу охватывало всеобщее недовольство. Работники вымолили, чтобы чтение отменялось, если кто-то из них не мог на нем присутствовать. Это стало правилом. Разумеется, обычный прогул в счет не шел. Из-за этого нельзя было лишать удовольствия остальных.
Даниель без устали повторял, что он и Петра в один день пришли в усадьбу. Правда, он пришел сюда по замерзшим вересковым болотам в худых комяках, а Петра прибыла морем. Но все равно это было не случайно.
- В этом виден перст Божий, - говорил он, подкручивая жидкие усики.
За три дня до Рождества они дочитали книгу, и им ее не хватало. Но для них нашлось утешение. Вечером на кухне раздвинули большой кухонный стол. На одном конце стола лежала газета "Трумсё Стифтстиденде", наконец доступная для служанок, кухарки и Даниеля. Даниель взял за правило помогать женщинам в тяжелой работе, хотя выданная ему записка Юханнеса обязывала его находиться на складе у Кристоффера. Однако теперь был уже почти вечер, и служанки читали вслух объявления. Перед Рождеством их было особенно много.
- Вы только послушайте! "Модный магазин Юстине Саннем предлагает шляпы и шляпки всевозможных фасонов, пеньюары и утренние капоты, большой выбор вуалей и других мелочей. Все очень дешево", - читала Нетте и мечтательно вздыхала, скользя пальцем с обломанным ногтем по фотографии дамы, выставившей ножку из-под утреннего капота.
- Мне на них наплевать! Прочти-ка лучше объявления книжных магазинов! - раздраженно попросила Мина.
- По-моему, сама уже решила, что мы будем читать - шепотом сказала Нетте и наклонилась над газетой.
- Почему ты так думаешь? - поинтересовалась кухарка.
- Она обвела карандашом объявление книжного магазина Холмбу! Тургенев, "Отцы и дети"! И "Иллюстрированные комедии" Хольберга, один спесидалер. Вот помяните мое слово: в Новый год она опять будет нам читать!
- Я так и знал! Так и знал! Таких женщин, как фру Крог, больше нет нигде. Ни в одной усадьбе, где я работал, а я поработал всюду, ни в одной усадьбе не было такой хозяйки! - воскликнул Даниель. Глаза у него блестели.
На кухне пахло мясом, луком и пряностями. Над маринадом поднимался одуряющий пар. Мясные рулеты уже были зашиты и лежали в корытце, красуясь синеватыми боками, изящным швом и обвязкой. Их слегка натерли селитрой, чтобы во время варки сохранился их естественный красный цвет. Но сначала их следовало выдержать в маринаде.
- Ладно, хватит разговоров! Вытрите стол. На него будет выложено тесто для печенья. Завтра дети должны печь фигурные пряники. Скамейки, стол и посуда должны блестеть! - скомандовала Мина и решительно сложила газету. Она была старшая и руководила всеми.
Даниель вздохнул. Перед уходом он вынес на крыльцо кастрюлю с горячим маринадом, маринад должен был остыть.
"Отцы и дети", думал он, скользя по дорожке к дому для работников. Так или иначе, а ему следует выучить буквы, чтобы он и сам мог читать. Нельзя всю жизнь оставаться неученым дурачком.
Рождество
Все всплеснули руками от восхищения. Два дня елка оттаивала в погребе, прежде чем ее подняли наверх и установили ее тяжелую ногу в ведро с водой, обернутое красной бумагой.
Никто в жизни не видел такого красивого дерева. Дети с благоговением смотрели на него. Взрослые восхищались совершенством иголок и стройностью ствола. Не говоря уже о том, как природа постаралась с ветками. Они были созданы как на выставку. Ровные и пушистые.
На кухне елкой восторгалась прислуга. Но Даниель только улыбался, когда его спрашивали, где он ее срубил. Вокруг было не так уж много таких стройных елок, и он привез ее откуда-то на лодке. Девушкам не терпелось узнать, откуда. Они даже предложили ему горячего какао в середине рабочего дня, словно он был приезжим постояльцем, и пытались правдой и неправдой выпытать у него эту тайну.
- Мне трудно объяснить вам, вы слишком плохо знаете побережье, - хитрил он.
Потом большими глотками выпил какао, и вокруг рта у него остались жирные коричневые "усы". Служанки ни на шаг не приблизились к решению этой загадки.
Даниель надел старую каскетку и собрался идти, но неожиданно словно что-то вспомнил:
- Что же я еще хотел сказать? Ах да... Я тут начал кое-чему учиться, помимо всяких там мелочей и рождественских елок. Кристоффер обещал обучить меня читать все буквы.
Девушки с удивлением переглянулись, будто такое не могло прийти им в голову.
Накануне сочельника Сара Сусанне, уложив детей спать, в одиночестве наряжала елку, двери в гостиную были закрыты. Елка доставала почти до потолка, и наряжать ее следовало бережно, чтобы она смогла простоять все рождественские праздники. Чтобы ее можно было выдвинуть на середину гостиной, когда вокруг нее будут водить хоровод, а потом задвинуть обратно в угол, дабы освободить место.
Она проверила клинья, вбитые Даниелем в ствол. Потом, одного за другим, взяла бумажных ангелов с блестками на крыльях и головках и влезла на стремянку. Цветные шары, которые Юханнес купил в Трондхейме в первый год, когда они жили в Хавннесе, следовало повесить на виду. Мишура в этом году была новая, потому что котята добрались до старой и попортили ее. Сахарных человечков и пряники, которые предназначались детям, следовало повесить пониже.
Когда дошла очередь до корзиночек, которые она плела вместе с Агнес и Иаковом, пока Юханнес ездит в Стейген на похороны пастора, Сара Сусанне сделала передышку. Ей было жарко, и она вспотела. Почему-то показалось странным, что она осталась жива. Не радостно как можно было подумать, а именно странно. И эта пустота... Как будто она потеряла много крови при родах В голове шумело, но, наверное, это было вызвано тем что она все время то поднималась на стремянку, то спускалась с нее.
Она вставила свечи в блестящие подсвечники и прикрепила их к веткам. Проследила, чтобы они находились подальше от украшений, которые могли вспыхнуть. Она всегда до смерти боялась зажженных свечей.
Венчать елку должно было стеклянное копье, которое вообще-то вешалось под лампой, но кто-то прикрепил к нему металлическую спираль так, что теперь его можно было надевать на макушку елки. К нему прикреплялись маленькие стеклянные "капли", которые должны были отражать свет. Эти "капли" она выпросила дома у матери и привезла их с собой. Когда-то отец купил их в Бергене. Они относились к тем вещам, которые напоминали ей об отце. Они редко видели отца. Арнольдус был почти взрослый, когда отец умер. Он редко вспоминал о нем. Мать прятала воспоминания об отце в своих вздохах. Его лицо превратилось в фотографию, висевшую дома на стенке. Сара Сусанне помнила, как сидела у него на коленях. Запах соли и табака. Когда отец говорил, у него шевелились ноздри и борода.
-- Девочки тоже должны уметь грести. - Ей казалось, что когда-то он произнес эти слова.
Может, потому, что недавно болезненно испытала это на себе?
Голос? Может быть. Какой у отца был голос, низкий? Или она вспомнила голос пастора Йенсена?
Днем в сочельник в Хавннес приехали фру Линд, сестра Анне София и Арнольдус с женой Эллен. Сара Сусанне не часто общалась с невесткой, постоянно извиняя себя домашними делами. Путь по морю тоже служил хорошим предлогом. В их последнюю встречу она заметила, что Эллен делает круг, чтобы, будто случайно, лишний раз пройти мимо зеркала. И что она постоянно болтает о мелочах, решить которые ничего не стоило. Казалось, будто у Эллен нет собственного мнения и она видит себя только глазами людей. И еще в зеркале.
Сара Сусанне любила, когда Арнольдус приезжал в Хавннес один, без жены. Но на Рождество это было невозможно. И она утешалась тем, что хотя бы увидит брата.
- Смотреть через окно на зажженную елку - это было как откровение! - сияя, воскликнула мать и, опершись на Анне Софию, позволила Юханнесу снять с себя шубу. Анне София была названа в честь матери и до сих пор жила с нею дома. Чему никто из братьев и сестер не завидовал.
У Арнольдуса в бороде был иней, он обнял Сару Сусанне с такой силой, что с бороды посыпались ледяные иголки.
- Я по тебе соскучилась, - сказала она, поднимаясь на цыпочки, чтобы дотянуться до него.
- Видишь, чем я теперь занят, - засмеялся он, показывая на маленького Нильса, сидевшего на руках у Эллен. Потом Эллен передала его Анне Софии. Было видно, что малыш привык переходить с рук на руки.
Эллен была невозмутима. Хотя малыш хныкал после долгой поездки и ему хотелось есть. Ее светлые волосы струились по плечам, щеки пылали от мороза.
Все, в том числе и Сара Сусанне, видели, что Эллен похожа на сусального ангела. Ослепительно златокудрого ангела, висевшего на елке.
Вечером все обитатели усадьбы водили хоровод вокруг елки. Дети - Агнес, Иаков, Сандра, Магда и Нильс. Работник - Ханс, Марен - скотница, Ане - няня, кухарка и две ее помощницы, Хенриетте - горничная, Кристоффер и Даниель, работающие в лавке, Эллен Линд, имеющая двойной статус экономки и сестры. А еще Арнольдус, его жена Эллен, рыбаки и фру Линд. Так или иначе, но места хватило для всех. Двери между комнатами были открыты, свечи на елке зажжены, от печек тянуло благовониями. Сласти и напитки предлагались всем, и хозяева по мере сил старались поддерживать общий разговор в столь разнородном обществе. Что прекрасно удавалось благодаря Арнольдусу и фру Линд.
Когда собравшиеся спели полагающиеся псалмы и обошли должным образом вокруг елки, Сара Сусанне взяла Библию и вышла на середину комнаты. Наступившая тишина показала, что обитатели этой усадьбы привыкли слушать, когда им читают вслух. Все ждали. Некоторые - опустив глаза, потому что на этот раз это был рассказ не о дочери рыбачки Петре, но о самом Иисусе Христе.
Сегодня чтица была более уверена в себе. Фру Линд этого не предполагала. До тех пор не предполагала.
Прислушиваясь к звучащему у нее в ушах голосу пастора Йенсена, Сара Сусанне читала Евангелие. Она не сбилась даже тогда, когда Сандра начала хныкать. И спокойно дочитала до того места, где говорится о том, как Мария сохранила в сердце слова пастухов. Но тут Даниель рухнул на колени перед печкой и глухо зарыдал.
Она замолчала. На минуту, пока Даниель не овладел собой и кивнул ей. Дрожащий палец показал ей строчку, на которой она остановилась. Откашлявшись, она продолжала чтение. Теперь уже до конца.
Рождественский вечер с его шумом и весельем подошел к концу. Работники ушли в свой дом, служанки вернулись к своим обязанностям на кухне. Остались только члены семьи. Из детей лишь семилетней Агнес и пятилетнему Иакову разрешили сидеть за столом со взрослыми. Остальных детей накормили на кухне и уложили спать. Арнольдус и Эллен хотели, чтобы для маленького Нильса было сделано исключение, но, к своему удивлению, Сара Сусанне не разрешила.