"Возле Лугдуна ко мне присоединится Лабиен со своим легионом, и я, во главе шести легионов и вспомогательных войск, поддержанных эдуйской конницей, двинусь по левому берегу Арара".
О своих намерениях он не сказал никому, точно опасался осуждения военачальников, но Лабиен, очевидно, что-то подозревал, потому что, когда Цезарь, сев на коня прощался с ним, спросил:
- Вождь, каковы твои намерения? Что задумал? Как должен я держать себя с Диаитиаком и Думноригом?
- Осторожно, Лабиен, осторожно.
И Цезарь поскакал, оставив друга в полном недоумении.
Преследование Цезарем гельветов озлобило галльские племена. Разбитый Дивиконом, римский полководец не отказался от мысли преследовать варваров, но, когда гельаеты стали просить мира, он с радостью согласился, приказав аллоброгам снабдить их хлебом, а эдуям - уступить им часть своих земель.
Насильственная политика Цезаря вызывала всеобщую ненависть. Даже римские военачальники не одобрили преследования гельветов, которые поддерживали популяра Думнорига. женатого на гелъветке, родственнице Оргеторига, вождя гельветских популяров. Разве Думнориг и Оргеториг не боролись за объединение галльских племен против Ариовиста? Но они не желали римского владычества, а Дивитиак, даже в Таллин, где положение было для всех ясно, продолжал кричать о гельветской опасности.
Цезарь вспомнил, что еще Метелл Целер склонялся к ангигельветской политике, и это было их общей ошибкою: Галлия ненавидела и презирала Цезаря и Дивитиака, популяры кричали об измене и продажности романофилов.
Желая восстановить утраченное положение. Цезарь распространил слухи, что Рим не посягает на целостность Галлии, а стремится освободить угнетенные племена из-под германского ярма.
Галлия поверила - и как было не верить, когда он созвал на совещание (concilium totius Galliae) представителей племен и обещал помощь?
Заняв Бесоитион, столицу сенванов, он назначил начальником конницы Публия Красса, сына триумвира, и, подавив бунт легионов, считавших вероломством войну с другом и союзником римского народа, выступил против конунга Ариовиста с одним X легионом.
- Я должен разбить германцев, - говорил Цезарь Публию Крассу накануне битвы с войсками Ариовиста, - и надеюсь, Публий, больше на тебя, чем на самого себя. Ты храбр и отчаянен. Да помогут тебе Марс и Беллона, которым ты воздвиг жертвенники в Бесонтионе!
После победы над Ариовистом Цезарь всю ночь писал эпистолы друзьям и на рассвете отправил гонцов в Рим.
"Гай Юлий Цезарь, полководец - Марку Лицинию Крассу, мужу консулярному и сенатору, - привет и добрые пожелания.
Благоприятно настроенная Фортуна способствует моим успехам. Вчера я разбил Ариовиста, конунга свебов. В начале битвы правое крыло, над которым я начальствовал, сломило ряды неприятеля, но левое, не выдержав натиска германцев, пришло в замешательство. Положение спас доблестный начальник конницы, твой сын Публий: он поспешил на помощь и способствовал общей победе. Хвала ему! Ариовист бежал за Рен. Впервые римские мечи отразились в зеленых волнах этой полноводной реки. Владычество Ариовиста над Галлией сломлено навсегда. Прощай".
А Помпею написал:
"Успехи мои велики, победы - громкогласны. Теперь Рим господствует над племенами, живущими между Нарбоинской провинцией, Гарумиой, верхним Реном и Секваной. Зная, что у галлов нет политического единства, а только единство веры, я обдумываю, чем привлечь на свою сторону друидов, под влиянием которых находятся Галлия и кельтская Британия. Соглядатаи доносят, что в руках друидов находятся школы и воспитание детей до юношеского возраста, что эти жрецы занимаются теологией и посвящают в ее тайны избранных; не гнушаются приносить человеческие жертвы, а судебная власть друидов и влияние на политику племен огромны.
Завтра отправляю легионы под начальствованием Лабиена в область секванов на зимние квартиры, а сам еду в Цизальпинскую Галлию.
Как живешь с моей дочерью? Довольны ли вы браком и не раскаивается ли Юлия в моем выборе? Буду рад и возблагодарю богов, если все у вас благополучно. Прощай".
IV
Рим радовался известиям из Галлии; победа над белгами, жившими между Реном, Секваной и Океаном, и над нервиями, одержанная с помощью Лабиена, продажа в рабство более пятидесяти тысяч адуатуков, - все это поразило Рим. Но когда Цезарь объявил римской провинцией всю Трансальпийскую Галлию и потребовал, чтобы сенат прислал децемвиров для принятия новой провинции и управления ею, - всеобщее ликование охватило столицу.
Посылая к Цезарю с поздравлением сенаторов, отцы государства возвестили народу о пятнадцатидневных благодарственных молебствиях богам, охраняющим Рим.
Цицерон сомневался, что Галлия завоевана, однако не предполагал, что обман Цезаря зашел так далеко. Только Красс, извещенный сыном, находившимся с одним легионом в Западной Галлии, знал больше всех. Он посмеивался над одураченными сенаторами, нобилями и всадниками, удивляясь в то же время наглости Цезаря, совершившего такой шаг, и ждал, чем кончится этот неслыханный обман. Он не сомневался, что объявление Галлии римской провинцией вызовет страшный мятеж свободолюбивых племен, и опасался за жизнь сына, которого горячо любил.
В этот день Красс получил от Цицерона пригласительную эпистолу на пиршество; уверенный, что там будет. Помпей, он решил отказаться под предлогом неотложных дел, не подозревая, что и Помпей поступит так же, - оба триумвира, несмотря на кажущийся мир, продолжали враждовать.
Цицерон вздохнул с облегчением: приличие было соблюдено, он позвал обоих мужей, и теперь радовался, что пир не будет омрачен напыщенностью. Помпея и заносчивостью Красса, что не придется заискивать перед ними и говорить любезности: он презирал их за то, что они не оградили его от издевок Клодия и не помешали отправить его, консуляра и оратора, в ссылку.
В таблинуме Цицерон беседовал с Тироном, который сидел за столом склонившись над свитком папируса.
- Здесь собраны, господин мой, все твои речи, а здесь, - он отложил свиток и взял два других, - начало "Об ораторе" и "О республике"… Скоро ли думаешь, господин, кончить эти сочинения?
- Не скоро, друг мой, - вздохнул Цицерон. - Когда я думаю, что мы живем во время произвола и насилий, мне становится грустно, и мысли не дают покоя…
- Господин, власть триумвиров не вечна. Клодий почти уже безвреден; противник его Милон…
- Милон?! - вскричал оратор. - Такой же наглец и ставленник Помпея, как Клодий - Красса и Цезаря.
- Это так. Но не уравновесят ли Клодий и Милон вражду триумвиров?.. - И, помолчав, прибавил: - Скажи, господин, верно ли, что голод в Риме усиливается?
- Не только усиливается, но достиг уже таких размеров, что необходима быстрая помощь. Боги одни ведают, чем все это кончится. Мне кажется, что для пресечения этого бедствия нужен муж, облеченный высшей властью и общим доверием. Как думаешь, есть ли у нас такой человек?
- Помпей?!
Цицерон молчал, точно не слышал возгласа вольноотпущенника. Вдруг встал, прошелся по таблинуму и, остановившись перед Тироном, сказал:
- Узнай, все ли готово к пиршеству. Думаю, хозяин этого дома благородный Нигидий Фигул не разгневается на меня за своеволие, допускаемое у него.
Тирон улыбнулся.
- Не беспокойся, господин мой! Хозяин любезен: зная о сожжении домов твоих плебсом, он предоставил свой дом, кроме верхнего помещения, в котором работает, в твое распоряжение. Сегодня он сказал благородной матроне, твоей супруге, что она может черпать из его кладовых нужное продовольствие, а из погреба - вина.
- Нигидий Фигул - лучший друг. Пусть воздадут ему бессмертные за все добро, которое он сделал мне!
Вышел из таблинума и, поднявшись по узенькой лестнице наверх, проник в помещение, напоминавшее атриум, с большим комплювием, через который проникал свет. Среди столов, загроможденных пергаментами и папирусами с римскими и греческими письменами, и амфор, наполненных жидкостями и травами, стоял высокий длиннобородый муж в одной тунике. В руке он держал этрусское зеркало, которое наводил на солнце, стараясь, чтобы лучи попадали в воду сосуда, стоявшего на невысоком треножнике.
- Привет тебе, дорогой Публий, - сказал Цицерон, с любопытством поглядывая на чашу и зеркало.
- Привет и тебе, Марк! - ответил Нигидий Фигул, продолжая одной рукой держать зеркало, а другой сыпать в сосуд серый порошок, который захватывал металлическим совком из вазы. - Отречение, отречение, отречение, - зашептал он, - умилостивление божества, жизнь и смерть - формы вечно сущего, неизменного…
- Что ты говоришь, Публий?
Нигидий Фигул искоса взглянул на Цицерона.
- Когда я думаю, что человечество мечется, воюет, грызется, богатеет и нищенствует, я смеюсь над ним! Ибо жизнь - это греза бессмертной души, ее сон, а смерть - настоящая жизнь, или пробуждение; поэтому земля, которая снится душе, не существует вовсе, а душа, приняв телесную оболочку, проходит через очистительное испытание… Единый бог…
- Бог? Какой бог? - вскричал Цицерон. - Неужели это правда, что ты уверовал в единого бога иудеев и отрекся от наших богов?
Фигул помолчал. Потом тихо вымолвил, как бы с сожалением:
- В твоем голосе послышалась насмешка. Я знаю, ты подумал: "Верит в бога варваров!" Но ты забыл, дорогой Марк, что о единстве божества учил также премудрый Сократ…
Он взял Цицерона под руку и подвел к столу. На разостланном куске пергамента были крупно начертаны греческие числа.
- Видишь? Это десятерица мудрейшего из мудрейших! Пользуясь ею, я проникну в потусторонний мир, вызову души Сократа, Платона и самого Пифагора! Я узнаю от них будущее, которое они прочтут не в книгах Фортуны, как мыслят многие, а которое увидят приближающимся к. земле, подобно тому, как местность бежит навстречу скачущему во весь опор всаднику. Все предопределено: и существование государств, и войны, и рождения великих полководцев, тиранов, писателей, и забвение многих, и возвеличение иных после смерти!
- Всё повторяется? - шепнул Цицерон.
- Всё. Мы жили сотни раз и будем жить…
- Зачем?
- Чтобы совершенствоваться. И когда душа станет равной божеству, она окунется в Хаос, чтобы омыться в нем, ибо представление о земле исчезнет, воспоминания изгладятся и начнется новая жизнь в воспоминании вечно движущегося Космоса…
- Не понимаю, - сказал Цицерон. - Учение Пифагора о вечном круговороте не есть ли красивый софизм, придуманный философом, который, очевидно, боялся смерти? Страшась бесследного исчезновения, он впал в теорию пентаграммы, создал тетрактиду, давшую десятерицу, и построил учение, как некий могущественный царь - великолепный город…
- Вот сосуд с водою, - перебил его Нигидий Фигул, - я направляю лучи солнца, чтобы освятить ее, и, когда вода, очищенная светом, станет прозрачной в себе, я позову непорочных детей, усыплю их блеском этого зеркала и буду беседовать с душами мудрецов. Хочешь присутствовать при этом таинстве?
- Нет, - отказался Цицерон. - Сегодня, как тебе известно, у меня пир, и, если ты, ученейший муж, соблаговолишь почтить нас своим присутствием, мы будем счастливы и возблагодарим богов за их милость!
- Пока соберутся гости, я успею совершить таинство, а потом буду рад провести несколько часов в обществе твоих друзей…
На пиршестве Цицерон старался быть веселым, но это плохо ему удавалось. Всё его раздражало: и Теренция, одевавшаяся не по возрасту, и её грубые остроты, и умный разговор Аттика с Туллией, любимой дочерью, которая утверждала, что родина Гомера - Смирна, а не какой-либо иной город, доказывая свою правоту ссылкой на ионическую речь в поэмах великого певца и полузабытые свидетельства ученых греков. Но всё это были только придирки, главной же причиной раздражения являлись безвыходность, в которой он очутился после возвращения из изгнания, и необходимость, вопреки убеждениям, поддерживать триумвиров.
"Пойти на службу к врагам, которые меня предали в руки Клодия? Поддерживать их, заискивать перед ними и унижаться? О боги, до чего я дожил?! Прав Варрон, величая их трехглавым чудовищем, а я должен смириться перед ними, иначе они меня уничтожат или вновь отправят в изгнание!"
Мысль о скитаниях на чужбине была невыносима. В Фессалонике он чуть не сошел с ума, лишенный возможности заниматься политикой, выступать перед толпой на форуме, разлученный с близкими и друзьями. Общественная деятельность на пользу отечества была Архимедовым рычагом, приводившим в движение всю его жизнь, и, если рычаг не работал, жизнь останавливалась, увядала, чтобы, захирев, отмереть.
Но теперь общественная деятельность вновь открывалась перед ним: он был знаменит, как во время заговора Катилины (сам Помпей Великий заискивал перед ним), и знал, что нельзя не покривить душой, иначе месть триумвиров повергнет его в беды.
- Почему не поехал я в Галлию легатом при Цезаре? - мучительно шептал он, потирая переносицу, что служило признаком раздражения. - Там бы я жил спокойно, отличился, и не страшны были бы мне триумвиры… Но ведь Цезарь - триумвир! Везде они! Всюду их тяжелая могущественная лапа!
Примирение Помпея с аристократией, вызванное стремлением устранить Клодия от снабжения продовольствием Рима, а затем рост влияния триумвира на государственные дела испугали Цицерона. Нужно было выбирать между двумя сословиями, и он не колебался; решил скрепя сердце добиваться в сенате закона, который предоставил бы Помпею сроком на пять лет высший надзор за гаванями и рынками республики.
- Помпей будет заботиться о снабжении Рима хлебом, Клодий не посмеет ему мешать, - говорил Цицерон друзьям, - и голод в государстве прекратится. Все-таки лучше надменный Помпей, чем наглый Клодий!..
Аттик пожал плечами.
- Клодий распространяет слухи, что голод был искусственно создан Помпеем, который стремится к царской власти. Клодий угрожает выставить свою кандидатуру в эдилы и кричит на форуме, что не допустит, чтобы сенат вознаградил тебя за разрушенные дома и виллы.
Цицерон побледнел.
- Но разве у нас нет Милона? - сказал он. Конечно, есть. Милон женат на Фавсте, дочери Суллы, и он со всем и головореза ми сильнее Клодия, однако многие сенаторы готовы поддерживать не Милона, а Клодия, чтобы ослабить могущество триумвиров.
- Верно, Клодий откололся от триумвиров, - согласился Цицерон, опустив голову, но тотчас же поднял ее: - Да будет проклята борьба за власть! - воскликнул он сдавленным голосом. - Пусть боги тяжко покарают мужей, злоумышляющих против отечества!
V
Поддержанный Цицероном, Помпей получил надзор за хлебной продажей в республике и проконсульскую власть: в его распоряжение перешли государственная казна, войска и корабли; пятнадцать легатов были выделены ему в помощь.
Помпей деятельно принялся за обеспечение Рима продовольствием. Корабли подвозили хлеб со всех концов земли, и голод прекратился. Но Красс, ненавидевший Помпея, злоумышлял против него. Узнав, что во дворце Помпея остановился изгнанный из Египта восставшим народом царь Птолемей Авлет и что Помпей хлопочет о восстановлении его на престоле, Красс стал тайно работать против триумвира. Сначала он распространил слухи, что сто александрийских послов, отправившихся в Рим с целью обвинения Птолемея, убиты в дороге сикариями Помпея, а затем, добиваясь назначения в Египет, поручил Клодию возобновить нападки на него.
В следующем году борьба возобновилась. Клодий привлек к суду Мнлоиа, обвиняя его в насилиях, и, когда поднялся Помпей, чтобы защитить своего сторонника, выступил Сальвий. Свист, крики, вопли, площадная брань не давали Помпею вымолвить ни слова.
Клодий поднял руку.
- Тише, квириты! - возгласил он. - Прежде, чем начнет Помпей Великий защищать грязного разбойника Милона, я хочу спросить: кто морит вас, квириты, голодом?
- Помпей, Помпей! - закричала толпа.
- Кто стремится отправиться в Египет?
- Помпей, Помпей!
- Кого следует послать?
- Красса, Красса!
- Горе тебе, Клодий! - вскричал Помпей, - Боги видят твою подлую работу, видят твою лживость, продажность и пусть воздадут тебе по заслугам!..
Клодий захохотал.
- Что мне твои боги, Помпей? Вот римский бог, - указал он на плебс, загромождавший форум, - и ему одному я служу! А вы, триумвиры, кто вы? Популяры? Не верю. Ты, Помпей, не первый раз перебегаешь к нобилям, а разбойник Милой найдет себе смерть где-нибудь на помойке рядом с вонючей падалью!
- Ха-ха-ха! Го-го-го! - гремел форум вслед взбешенному Помпею, который быстро удалялся, едва владея собою.
Триумвир вошел во дворец, оставив ликторов при входе, отстранил Юлию, бросившуюся ему навстречу, и заперся в таблинуме.
На душе было тяжело.
"Тогда… возвращаясь из Азии… я распустил легионы… А ведь мог бы стать единодержавным правителем Рима… Не решился… Хотелось спокойной жизни, домашнего уюта, семейной тишины…"
Стукнул кулаком по столу и выбежал на улицу.
- Пусть он враг, - шептал он, следуя за ликторами, - а всё же триумвир!
Красс, взбешенный нерадивостью скриба, не сумевшего взыскать с должника деньги, драл его за уши и бил по щекам, когда Помпей появился на пороге.
- А, это ты, Великий! - сказал Красс, отпуская раба, из глаз которого катились слезы. - Взгляни на этого бездельника, который разоряет меня! Он не учел синграфы, и я потерял пятьсот динариев! Я поступил с ним слишком человечно, а ведь следовало бы дать пятьдесят ударов!
- Что для тебя эти деньги? - презрительно пожал плечами Помпей. - Неужели Крез будет себе портить кровь из-за нескольких динариев?..
- Нескольких! - возмутился Красс. - Ты, видно, не расслышал, дражайший! Я сказал: пятьсот!
- Не время тратить время на это. Нам предстоит заняться более важными делами. Отпусти скрибов, прошу тебя.
Когда они остались одни, Помпей спросил:
- Давно получал известия от Цезаря? Что он делает? Где находится?
- А разве он перестал тебе писать?
- Нет, - смутился Помпей, - "о я не ответил на его последнюю эпистолу, и ои, очевидно, обиделся.
Красс усмехнулся.
Цезарь находится в Равенне. он часто разъезжает по Цизальпинской Галлии, чтобы творить суд, созывать знать на собрания, разбирать жалобы… Он заказывает италийским купцам оружие лошадей и одежды, - подняв толстый указательный палец, тихо сказал он, - вербует воинов, переписывается с римскими друзьями при помощи тайного алфавита, следит за событиями в республике, принимает почитателей и просителей, приезжающих ив Рима…
- А известно тебе, Марк Дициний, что аристократия злоумышляет против нас? Она ненавидит Клодия и поддерживает его…
- Знаю больше. Сенаторы во главе с Цицероном обсуждают, как отменить аграрный закон Цезаря. И я ждал Помпея Великого, чтобы он предложил первый, что делать.
- Мой совет - ехать к Цезарю… предупредить его…
- Ты прав. Обсуждение аграрного закона назначено, по предложению Цицерона, в майские иды, и, если мы не оглушим сенат сильным ударом, триумвират будет ниспровергнут. Не отправишься ли со мною?
- Нет, я должен ехать за хлебом в Сардинию и Африку.