- У меня за всю жизнь не было такого дня, как нынешний, - признался он. - Нет, я не преувеличиваю, разумеется, выдавались дни неожиданно приятные, однако этот исключительный. Что могло быть удивительнее вашего появления здесь, ведь мы принадлежим к разным мирам, разным планетам, разным космосам. Но теперь мы сможем узнать друг друга… Не пугайтесь, мы подойдем к делу творчески… Сейчас мы в сходном положении: он порвал с вами, а она - со мной! Нам обоим предстоит это пережить. Да черт с ними обоими - мы начнем новую жизнь… Будем говорить о других людях, не о них, разумеется, и поделимся секретами. Впрочем, вы своих наверняка открывать не захотите. Вы всегда были ужасно замкнуты. Но я все же попытаюсь уговорить вас открыться мне. Вы как моллюск, да, моллюск, внутри которого - жемчужина. Нет, не качайте головой, я в этом уверен. Как вам известно, моллюски не знают, что в их раковине таится жемчужина, нечто растет внутри нас без нашего ведома. Милдред, черт ее побери, говорила про вас… Проклятие, что же она говорила? Я забыл, но это было, разумеется, что-то очень хорошее. Вы будете учить меня мудрости, а я вас - рисованию, это единственное, чему я могу научить. Вероятно, вы станете великим художником, гораздо лучшим, чем я. Догадываюсь, вы услышали зов, Бенет оказался для вас тупиком, теперь вы свободны. Послушайте, я говорю совершенно серьезно, я не могу дать вам свободу - звучит это, конечно, претенциозно, а вот вы меня освободите. Вы же станете самим собой, таким, какой вы на самом деле, в вас ведь есть нечто сверхъестественное, разве я не прав? Вы обладаете столькими навыками, возможно, и кое-какими тайными… И вы молчаливы. Давайте пойдем куда-нибудь вместе, но только не на улицу, я вас отсюда не выпущу, по крайней мере пока, а то вы, как кошка или собака, можете заблудиться в городе. Там, наверху, я покажу вам своего кота, вернее, котов, нарисованных, конечно же… Кстати, сколько вам лет? Вы - как реинкарнация божества в виде птицы с подбитым крылом. Вам может быть, насколько я понимаю, и двести… Не обращайте внимания, мы с вами напьемся до чертиков… но станем свободны, преобразим этот дом, словно слуги-волшебники.
Джексон внимательно слушал его, не пропуская ни слова. Он испытывал глубокую привязанность к Оуэну с его большой головой и бледным лицом, полными губами, голубыми глазами, нередко приобретающими водянистый оттенок, с его крупным носом и вечно взъерошенными черными, вероятно крашеными, волосами. Измученный Джексон был в этот момент рад, что оказался пленником Оуэна, его слугой-волшебником. Преображение, о котором говорил Оуэн, началось с того, что они взобрались на самый верх, пройдя через другую гостевую спальню, в мансарде, где Джексон заметил еще одну кровать, но поставленную на попа, хотя разглядеть ее было нелегко за кучей самых разных вещей, наваленных как попало: за старой, изъеденной молью одеждой, поломанной мебелью, грязными, насквозь пропылившимися книгами с разорванными переплетами, камнями самых разных размеров, старинными сундуками и чемоданами, разбитыми вазами, рассыпающимися от старости альбомами с давнишними фотографиями, никому не нужными абажурами, осколками фарфоровой посуды любых форм и рисунков, коробками, набитыми бесчисленным множеством мелочей, стопками пожелтевших от времени газет, сломанными игрушками. Через все это Оуэн пробирался, расшвыривая вещи в стороны своими огромными ногами.
- Я называю все это своими существами, детьми Одрадека, ха-ха, - объяснил он осторожно следовавшему за ним Джексону, - маленькими божествами, колдовскими источниками моего вдохновения, рабами беспорядка. Иногда я наугад вытаскиваю отсюда одного из них, удостоившегося особой привилегии, и уношу с собой вниз. Вы не находите, что такой талисман может принести удачу?
Оуэн поднял с пола маленькую бронзовую черепашку без одной ноги и положил в карман.
- А теперь взгляните на это. - Он расчистил Джексону путь к окну, решительно раскидав все, что попадалось под ноги, - Посмотрите: красавец Лондон, осененный ясным синим небом, вон башня Почтамта - какая перспектива, очень удобно для самоубийства! А вон башня Музея естественной истории, очень веселенькая, мемориал Альберта, Альберт-Холл, дюжина кенсингтонских шпилей, Кенсингтонский дворец… Пойдемте вниз, осторожно, не наступите на стекло, держитесь за меня, вот ваша спальня. Я вижу, вы застелили постель, это добрый знак, а теперь давайте посмотрим "Ужасы", я включу свет. Ладно, вижу, вас это не забавляет, а я живу их темными страстями, эти искаженные существа… Хорошо, оставим это, пойдемте вниз, я покажу вам свою кровать с балдахином на четырех столбиках, а потом - несколько настоящих картин. Вот мастерская, взгляните на разные варианты японского кота. Вижу, вы устали. Сейчас, только откопаю несколько портретов старых друзей и больше не буду вас мучить. Вот Милдред в молодости. Эдвард со своим отцом, а здесь - с братом Рэндаллом, вы знаете эту жуткую историю, неудивительно, что бедняга Эдвард… Да, это все мои работы, я вовсе не так молод, а вот Анна с Брэном, когда он был младенцем, как печально, что Льюэн так и не дожил до рождения сына…
Неожиданно услышав голос Мэриан в телефонной трубке, Бенет чуть не лишился чувств от удивления и радости. За короткое время разговора на него обрушилась масса информации: у Мэриан все в полном порядке, она совершенно счастлива, звонит вместе со своим австралийским женихом из аэропорта… Да, австралиец, жених, аэропорт, они собираются пожениться немедленно, там, ей очень неловко, что она не дала о себе знать раньше, она надеется, что не причинила слишком много неприятностей и беспокойства. Здесь в разговор вмешался австралийский жених, однако Бенет не понял того, что он говорил. Смех. Снова голос Мэриан: "Да, теперь я с мужчиной, которого люблю и буду любить всегда, всегда! Милый Бенет, я очень надеюсь, что вы нас навестите… пора идти, целую, целую".
Бенет сел, держась за сердце, по его щекам сползло несколько слезинок, но он тут же зашелся счастливым смехом. Отсмеявшись, схватился за телефон. Ему доставляло огромное удовольствие сообщать друзьям приятную новость, однако длилось это недолго. Его собеседники с готовностью переняли у него эстафету, а он позвонил Эдварду и испытал облегчение от того, что телефон не ответил. Бенет спросил у Анны, не позвонит ли она Эдварду попозже, но она как раз собиралась уходить. Тогда он обратился с той же просьбой к Розалинде, которая заверила его, что непременно дозвонится до Эдварда. А Бенет опять загрустил. Джексон.
Бенет очень скоро раскаялся в том, что оставил Джексону столь резкое письмо. Ему было стыдно за свой гнев и нетерпимость, беспокоило, что подумают об этом поступке другие. Понимал он также, что Джексона охотно и без промедления подберут! Словом, он сделал из себя посмешище. Ну и поделом: ведь он сам лишил себя не только ценного помощника, но потенциального советчика и друга. Он совершил грубую ошибку и не видел способа исправить положение. Джексон, вероятно, уже стал чьим-то слугой - слугой в особом смысле - возможно, Анны Данарвен, или Оуэна, или Эдварда, или Розалинды, или Мокстонов, или Кэкстона, или сумасшедшего Александра, или Элизабет Локсон, которая давно проявляла к Джексону повышенный интерес, только она, кажется, все еще в Италии… Впрочем, Италия - самое что ни на есть подходящее место для Джексона! А возможно, к настоящему времени он уже бесследно растворился в недрах Лондона, того Лондона, в котором Бенет его никогда не найдет. Господи, что бы сказал дядюшка Тим… как дядюшка Тим был прав!
Где теперь Джексон? Бенет стал вспоминать, при каких обстоятельствах впервые увидел его, шаг за шагом он воскрешал в памяти этапы их такого странного знакомства. Вот он встречает Джексона возле моста, и тот следует за ним до самого дома, потом обращается к Бенету: "Не могу ли я вам помочь?" - в этот момент их взгляды скрещиваются. Бенет вспомнил те глаза. Потом то, как Джексон коснулся его руки, давая понять, что деньги ему не нужны. Или он хотел этим жестом сказать что-то другое? Быть может, это было нечто гораздо большее? Сигнал, впустую посланный Бенету? Потом, позже, в темноте, опять голос Джексона: "Испытайте меня, я многое умею". Почему тогда эта фраза показалась Бенету неестественной, словно перед ним был актер? Затем, когда Бенет переехал в Тару и почти забыл о призрачной фигуре, настойчивый проситель явился вновь, на сей раз Бенет увидел его поверх плеча дядюшки Тима! Тревога и осуждение дядюшки Тима, когда Бенет закричал на незнакомца. И наконец, тот вечер, когда он впустил Джексона в дом. Почему он так поступил? Нет, это дядюшка Тим впустил его, сурово (насколько это было для него возможно) отчитав Бенета за то, что тот "не берет Джексона на работу". А почему, собственно, Бенет должен был взять его? Но разве Джексон не именно такой и даже гораздо более полезный и талантливый, каким хотел казаться сам Бенет? Может, то и впрямь был в некотором роде перст судьбы?
Да, тут приложил руку дядюшка Тим. Он обожал этого парня. И с этим ничего нельзя было поделать. Лишь в тот час - перед мысленным взором Бенета, словно вспышка молнии, мелькнула картина смерти дядюшки Тима - на очень короткий миг они с Джексоном сделались невероятно близки. Ах, если бы Тим был здесь! Вероятно, подумал Бенет, Джексон и в самом деле принадлежал Тиму, и за Бенетом он следовал ради Тима и мирился с Бенетом ради него.
"Однако я увидел его первым", - напомнил себе Бенет и тут же вынужден был мысленно признать, что такой подход грешит собственничеством. Так или иначе, теперь все это в прошлом, и, честно говоря, его отношения с Джексоном всегда были, мягко выражаясь, неловкими. Сейчас Бенет должен был бы испытывать облегчение. Если бы только он не написал то злое письмо. Ведь можно было сделать все вежливо, даже выразить сожаление. "Тем не менее я все же не думаю, что он готов пойти в услужение к кому-то из них - это было бы подло, - решил Бенет. - А так часто отсутствовать в сложный для меня момент все равно непростительно с его стороны… Но, может, он действительно искал Мэриан? Впрочем, в любом случае он наверняка лгал или что-то скрывал… Уж не знал ли он все это время, где она?! И самое ужасное: что, если Мэриан с этим парнем увезли Джексона в Австралию?! Все они постепенно меня покидают, - думал он, - отпадают. Я не могу даже собрать компанию! Эдвард подавлен и зол, грозится продать Хэттинг. Оуэн со мной не разговаривает. Анна твердит, что вернется во Францию, как только Брэн пойдет в школу, и продаст свой лондонский дом. Милдред убежала в Индию. Когда я звоню Розалинде, та разговаривает едва ли не грубо и старается положить трубку как можно скорее. Хотелось бы знать, что… Конечно, мы только-только оправились после истории с Мэриан, но теперь все это выглядит совсем по-другому! Эдвард и Розалинда - почему бы нет, разве это не совершенно очевидно? Во всяком случае, можно над этим поработать!"
Бенет сидел у себя в кабинете, пытаясь трудиться над рукописью о Хайдеггере, но мысли о Джексоне и остальных отвлекали его. Теперь собственная ошибка становилась ему все яснее: он был занят устройством брака Мэриан и Эдварда, а Мэриан взяла да и открыла дорогу Розалинде! И признаки взаимной симпатии стали видны с обеих сторон! Придя к Эдварду в тот ужасный день после сорвавшейся свадьбы, Бенет застал Розалинду у него в галерее. Вероятно, она была там уже давно и нежно утешала Эдварда! Подобные тайные поступки, разумеется, говорят о многом, но Эдвард из благородства, быть может с чувством сожаления, держал подобающую дистанцию. Однако теперь, когда Мэриан оставила поле битвы, он может открыть объятия Розалинде! Неудивительно, что та не хочет терять время на телефонные разговоры с Бенетом!
Конечно же, Розалинда испытала огромное облегчение, получив от Бенета сообщение о том, что Мэриан сбежала в Австралию с австралийцем. Она, безусловно, очень тревожилась за сестру. Но еще больше мучила ее другая проблема - Туан. Розалинда ждала три дня. Ожидание было похоже на агонию. Она со страшной душевной болью сдерживала все свои страстные желания и порывы, хотя от этого сердце ее рвалось на части. Все сердечные струны - чего никогда прежде не бывало - натянулись до опасного предела. В эти дни она часто сидела в кресле у окна, тяжело дыша и пытаясь заставить себя читать. Никогда еще она не ощущала такой боли. Наверное, именно так, зная, что смертен, чувствует себя умирающий, думала она. Поначалу она много плакала, потом просто сидела, чуть приоткрыв рот и уставившись на покоящиеся на коленях руки. Окно оставалось закрытым, и в комнате было жарко.
В первый день Розалинда ни разу не выглянула на улицу, смотрела лишь на вещи, находившиеся в комнате, и иногда - в книгу. (Это был роман "В поисках утраченного времени" на французском.) Изредка пробовала думать о живописи. Она бросила рисовать. Нужно будет начать снова - в самом ближайшем будущем. Только не было у нее другого будущего, кроме непроглядно темной бездны. К собственному удивлению, спала она хорошо, словно ее здоровый организм то ли до сих пор не получил тревожного сигнала, то ли вообще не был способен воспринимать смертельную боль. "Когда говорят "она умерла от любви", - думала Розалинда, - в сущности, не верят, что это возможно, по крайней мере верят очень немногие. Наверное, мало найдется людей, испытавших такую боль, которая действительно ставит человека на грань жизни и смерти… Хотя, вероятно, и я не умру… но дальнейшей жизни себе не представляю". Что было труднее всего в эти дни, так это сдерживать постоянную, мощную, острую потребность немедленно бежать к Туану. Однако какая-то высшая мудрость и интуиция подсказывали: нужно подождать. По истечении трех дней Розалинда поняла, что больше ждать не в силах.
Рано проснувшись, она полежала в кровати, свернувшись, словно змейка, и закрыв лицо руками, потом встала и медленно оделась. Еще накануне она выбрала наряд - очень простое коричневое платье из хлопка, свободное, с длинными рукавами, без всяких украшений. Она собиралась взять с собой также легкий прямой черный жакет, рассчитывая на теплую, солнечную погоду. Была суббота, это Розалинда тоже приняла в расчет. Сидя на краю неубранной постели, она посмотрела на часы, потом встала, окинула взглядом свое отражение в зеркале, поправила платье и пригладила блестящие светлые волосы, которые недавно остригла покороче, о чем теперь жалела. Веки были припухшими: она слишком много плакала. Розалинда приказала себе остановиться, больше плакать нельзя, и тут же ощутила новый прилив слез, которые едва сумела сдержать. Отвернувшись от зеркала, снова взглянула на часы: без малого восемь. Она заранее приняла решение идти пешком и теперь была готова отправиться.
Открыв дверь, Туан рассеянно произнес:
- А… привет.
Постояв немного в нерешительности, он направился в комнату, предоставив Розалинде самой закрыть дверь. В руках она держала черный жакет, который был на ней в прошлый раз. Розалинда повесила его на тот же стул, что и тогда. Туан посмотрел ей прямо в глаза.
- Зачем ты пришла?
- Ах, Туан, ты же знаешь…
- Опять все то же…
- Можно мне остаться совсем ненадолго? Не предложишь ли чашку чаю?
- Чаю? Хорошо, но…
- На улице жарко.
Туан отступил, она последовала за ним, обогнула диван и села на стул с прямой спинкой. Туан тут же исчез на кухне.
- Туан, не хлопочи, не надо чаю, вообще-то я хотела попросить лимонаду…
Он ничего не ответил, но вскоре появился со стаканом лимонада. Розалинда сделала глоток и поставила стакан на пол.
- Как продвигается твоя работа? - спросила она.
- Не очень успешно.
Он перенес стул в противоположный конец комнаты, но садиться не стал.
- Ты ведь пишешь о… О чем ты пишешь?
- О выдающихся мыслителях прошлого… Как ты знаешь, у меня есть и другая работа.
- Да, в магазине. Боюсь, мне о твоих мыслителях решительно ничего не известно.
- Мне тоже, то есть я сам очень мало знаю, я безнадежный ученый.
- Ничего ты не "безнадежный".
- Я хотел сказать, что весьма невежествен для ученого. Послушай, Розалинда… - Туан ходил теперь по комнате из конца в конец, - Ты прости меня, но твое присутствие меня смущает. Не могла бы ты уйти? Извини меня за тот ужасный рассказ. Я должен был сообразить, что ты не сможешь не только разделить, но даже понять…
- Ошибаешься, я понимаю, стараюсь понять.
- Ты создана для счастья и свободы, для того мира, в котором живешь. А я совсем другой. Надо же - я выставил напоказ свое горе, свой крест! Этого делать не следовало. Я много об этом думал. Ты жалеешь меня. Я очень хорошо ощущаю твою жалость, безграничную, как океан, но тебя просто ошеломила моя история, и жалость как последствие страшного потрясения ты приняла за любовь, за начало любви… Ты ошиблась. Твоя судьба принадлежит иному миру, и именно сейчас ты обрела по праву принадлежащую тебе в нем свободу…
- Почему именно сейчас? Ты имеешь в виду… О господи…
- Ты принадлежишь Англии с ее красивой и благородной историей. Здесь - ты дома, здесь - ты принцесса. Ты молода, свободна, перед тобой открыты все пути, ты сможешь стать счастливой в собственном мире, с людьми, подобными тебе. И теперь, когда Мэриан уехала…
- А Мэриан здесь при чем? Ты намекаешь, что теперь я могу выйти замуж за Эдварда?!
- Ах, как отчетливо я вижу, что твой мир - это не мой мир. Да, за Эдварда или за кого-то еще… Мне неприятно об этом говорить. О, Розалинда, как ты можешь!
Туан прекратил расхаживать по комнате и, сев на диван, закрыл лицо руками. Розалинда подошла и села рядом.
- Что ты хочешь сказать? Ты ведь не можешь не знать, не видеть, что я люблю тебя, только тебя…
- Я сказал тебе в прошлый раз, что…
- Как ты можешь вообще говорить об Эдварде! Неужели не способен отличить настоящую любовь? Я люблю тебя отчаянно, глубоко и буду любить до последнего вздоха, я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня. Пожалуйста, возьми меня за руку.
Туан сжал ее ладонь, но тут же выпустил.
- Не плачь, - сказал он. - А впрочем, плачь, если тебе так легче.
- У тебя нет носового платка? Я свой потеряла.
- Есть, только большой, вот возьми. Розалинда, ты еще ребенок. Мы слишком разные. Брак - это таинство, это трудная работа, требующая огромных усилий. Можно совершить ужасную ошибку, ошибку, за которую потом придется расплачиваться всю жизнь.
- Но только не в том случае, если люди любят друг друга так, как любим друг друга мы. Любовь все преодолевает. Я знаю, что ты меня любишь, Туан, я это вижу, и мы будем вместе, мы должны быть вместе, я хочу быть с тобой всегда…
Он оттолкнул ее, поднялся и снова стал метаться по комнате. Она наблюдала за ним, затаив дыхание, комкая в руке платок.
- Я говорил тебе о разных причинах, по которым мы не можем пожениться, даже если я тебя люблю, хотя на самом деле эта любовь нереальна и эфемерна. Должен сказать тебе еще кое-что: я пока ни разу не был ни с женщиной, ни с мужчиной.
- И я никогда не была ни с мужчиной, ни с женщиной.
- Я одержим своими внутренними проблемами и трудностями…