– Тише, тише, дорогая моя! – всполошилась миссис Хэмли. – Роджер очень славный. Ты просто ничего не понимаешь. Сквайр все равно начал бы расспрашивать его до того, как мы сели бы обедать – до того, как вошли бы в столовую. Да он и рассказал только то – мне, во всяком случае, – что Осборн очень нервничал и что если бы он боролся только за золотую медаль ректора, то оставил бы всех конкурентов далеко позади. Но Роджер говорит, что после такого провала он теперь вряд ли получит стипендию, на что так рассчитывал сквайр. Осборн был настолько уверен в успехе, что сквайр ничего не может понять и оттого злится… И чем больше он об этом говорит, тем в большее негодование приходит. Он носил это в себе два или три дня, а такое никогда до добра не доводит. А вот если он вспылит сразу, то потом быстро успокаивается и больше не растравляет себе душу. Бедный, бедный Осборн! Поначалу мне хотелось, чтобы он приехал прямо домой, а не заезжал к своим друзьям. Я думала, что смогла бы утешить его. Но теперь я рада, что этого не случилось, и будет лучше, если отцовский гнев немного остынет.
Высказав все, что накопилось у нее на душе, миссис Хэмли почувствовала себя лучше и немного успокоилась, а вскоре и вообще отослала Молли переодеваться к ужину. Поцеловав девушку на прощание, она сказала:
– Для любой матери ты стала бы сущим благословением, дитя мое! Ты умеешь утешить и посочувствовать и в горе, и в радости, и в моменты торжества – как на минувшей неделе, когда меня переполняло чувство собственного достоинства и уверенности в том, что все будет хорошо, – и в минуты разочарования. А теперь, когда ты окажешься вместе с нами за столом, это позволит избежать разговоров на больную тему. Бывают моменты, когда чужой человек в доме оказывает неоценимую помощь.
Молли раздумывала над словами миссис Хэмли, надевая в честь вновь прибывшего свое чересчур яркое и модное клетчатое платье. Ее подсознательная присяга на верность Осборну ничуть не поколебалась после того, как он провалился на экзамене в Оксфорде. Зато она буквально пылала негодованием, имея на то веские резоны или в отсутствие таковых, на Роджера, который привез домой дурные вести и выложил их, едва успев переступить порог.
Словом, в гостиную она спустилась, не испытывая к нему никаких теплых чувств. Он стоял рядом с матерью, сквайр еще не появился. Молли показалось, что мать и сын держались за руки, когда она отворила дверь, но она не была до конца уверена в этом. Миссис Хэмли шагнула ей навстречу и настолько тепло и ласково представила ее своему сыну, что Молли, неискушенная и простая душа, не знающая другого обхождения, кроме формальностей, принятых в Холлингфорде, едва не протянула руку тому, о ком столько слышала, – сыну своих добрых друзей. Ей оставалось только надеяться, что он не заметил ее порывистого движения, поскольку не сделал попытки ответить на него, а лишь молча поклонился в ответ.
Роджер оказался высоким и крепко сбитым молодым человеком, излучающим скорее физическую силу, нежели изящество или элегантность. Лицо у него было квадратным, со здоровым румянцем во всю щеку (как и говорил его отец), вьющиеся волосы – каштановыми, а карие глаза – глубоко посаженными под кустистыми бровями. У него была привычка прищуриваться, когда он всматривался во что-либо, отчего они становились еще меньше. Рот у него оказался большой, с чрезвычайно подвижными губами. Имелась у него и еще одна манера – когда его что-нибудь забавляло, то, вместо того что рассмеяться, он поджимал губы, пока наконец веселье не брало свое, и тогда черты его расслаблялись и он улыбался открытой солнечной улыбкой. В эти мгновения на румяном его лице белой полоской сверкали ослепительные зубы – единственная привлекательная черта в его краснощекой внешности. Эти два его излюбленных фокуса – привычка прищуриваться, словно сосредоточивая на чем-либо всю силу зрения, что придавало ему вид суровый и задумчивый, и странное подергивание губ, что служило предвестником улыбки, которая буквально озаряла его лицо, – разительным образом отличали его от остальных мужчин, которые умели быть или оживленными, или хмурыми. Но Молли, которая не отличалась особой проницательностью в своем отношении к чужаку в тот, самый первый, вечер их знакомства, он всего-навсего показался "мрачным и неуклюжим", да к тому же "человеком, с которым она никогда не найдет общего языка". Да и ему, судя по всему, не было решительно никакого дела до того, какое впечатление он производит на гостью своей матери. Он пребывал в том возрасте, когда молодые люди восхищаются сформировавшейся красотой больше, нежели лицом, которому лишь предстоит расцвести в будущем, и когда они ужасно смущаются, будучи не в состоянии найти подходящий предмет для разговора с девушками-подростками. Кроме того, голова у него была занята другими вещами, о которых он вовсе не собирался распространяться, изо всех сил при этом стараясь избежать тяжелого молчания, какое могло повиснуть за столом в обществе разгневанного и недовольного отца и робкой, вконец расстроенной матери. В его глазах Молли выглядела дурно одетой и неуклюжей девчонкой, с черными кудрями и интеллигентным личиком, которая могла помочь ему в решении задачи, поставленной им перед собой, – поддерживать жизнерадостную и пустую болтовню на протяжении всего вечера. Могла помочь – если пожелает, но она не пожелала. Его разговорчивость она сочла проявлением бесчувственности; его бесконечные разглагольствования о самых разных вещах вызывали у нее изумление и отвращение. Как он мог столь беззаботно болтать, когда его мать сидела рядом, словно на похоронах, почти ничего не ела и лишь безуспешно старалась проглотить слезы, то и дело наворачивающиеся ей на глаза. Или когда его отец грозно хмурился, не обращая ни малейшего внимания – поначалу, по крайней мере – на неумолчную трескотню сына? Неужели мистер Роджер Хэмли начисто лишен сострадания? Что ж, она покажет ему, что у нее-то оно имеется. Посему Молли отвергла ту роль, которую, как он надеялся, она возьмет на себя – роль респондента – и, возможно, засыплет его вопросами, и оттого он все больше и больше походил на человека, угодившего в непролазную топь. Один раз сквайр встрепенулся и обратился к дворецкому: ему понадобился внешний стимул – вино лучшего качества, чем обычно.
– Принесите бутылку бургундского с желтой этикеткой.
Голос его прозвучал негромко, у него не было сил изъясняться в привычной громогласной манере. Дворецкий ответил ему тем же тоном. Молли, сидевшая рядом с ними и хранившая молчание, расслышала все до последнего словечка.
– Прошу прощения, сэр, но у нас осталось всего шесть бутылок с такой этикеткой. Это любимое вино мистера Осборна.
Сквайр развернулся к нему всем телом и прорычал:
– Принесите вино с желтой этикеткой, как я уже сказал.
Дворецкий с поклоном удалился, явно недоумевающий и растерянный. До сих пор желания мистера Осборна в этом доме были законом. Если ему нравилось какое-либо определенное блюдо или напиток, место или комната, особое тепло или прохлада, его пожелания незамедлительно выполнялись, потому что он был наследником, утонченной натурой и самым умным изо всей семьи. Все те, кто работал на свежем воздухе, могли подтвердить вышесказанное. Если мистер Осборн желал, чтобы вон то дерево спилили, а вот это оставили, или у него имелся каприз на охоте, или он хотел, чтобы выполнили какую-то причуду относительно лошадей, – все это следовало удовлетворять немедленно, как если бы его слова и просьбы были законом. Но сегодня поступило распоряжение принести бутылку бургундского вина с желтой наклейкой – и его принесли. Молли, которая не пила вина и поэтому могла не бояться, что мужчины нальют ей бокал, отреагировала единственным возможным образом: чтобы выразить свою преданность отсутствующему Осборну – как бы при этом не был понят ее поступок, – она накрыла свой бокал ладонью, пока вино разливали по кругу и Роджер с отцом наслаждались его вкусом.
После ужина джентльмены задержались за десертом, и до ушей Молли донесся их смех, а потом она увидела, как они в сумерках вышли прогуляться. Роджер был без шляпы; сунув руки в карманы, он вышагивал рядом с отцом, который сейчас уже разговаривал своим обычным громким и жизнерадостным тоном, позабыв об Осборне. Voe, victis!
В результате молчаливой оппозиции со стороны Молли и вежливого равнодушия, граничащего с грубостью, со стороны Роджера они старательно избегали друг друга. У молодого человека нашлось великое множество занятий, для которых ее общество ему вовсе не требовалось, даже если бы она и обладала нужной квалификацией, чтобы предложить его. Но самое плохое заключалось в том, что, как она обнаружила, у него имелась привычка по утрам занимать библиотеку, ее любимое прибежище до того момента, когда туда приходила миссис Хэмли. Через день или два после его возвращения домой Молли отворила неплотно прикрытую дверь и обнаружила, что он перебирает книги и какие-то бумаги, которыми была буквально завалена обтянутая кожей столешница большого стола, стоявшего в библиотеке. Ей ничего не оставалось, как неслышно удалиться, дабы он не успел повернуть голову и заметить ее, сообразив, что это вовсе не одна из служанок. Каждый день Роджер выезжал верхом, иногда – вместе с отцом, чтобы осмотреть соседние поля, иногда – в одиночестве, чтобы промчаться галопом. Молли с радостью составила бы ему компанию в таких поездках, поскольку очень любила конные прогулки; после того, как она только прибыла в Хэмли, как-то сама собой возникла идея послать за ее платьем для верховой езды и серым пони. Но сквайр, поразмыслив, заявил, что он по большей части лишь неторопливо объезжает свои поля, на которых трудятся его арендаторы, и опасается, что такая медленная езда – десять минут неспешной скачки по пересеченной местности и двадцать минут последующего неподвижного ожидания, пока он даст указания своим людям, – покажется ей довольно скучной. И вот теперь, когда Молли могла бы выезжать с Роджером, не доставляя ему никаких неудобств, о чем она, разумеется, позаботилась бы, никто и не думал возобновлять предложение. Словом, жизнь в поместье Хэмли протекала куда приятнее до того, как он вернулся домой.
Отец заезжал проведать ее довольно часто; иногда, впрочем, случались и долгие перерывы, когда Молли начинала нервничать и спрашивала себя, уж не произошло ли с ним чего дурного. Но, появляясь вновь, мистер Гибсон неизменно называл веские причины своего отсутствия, и его привычная ласковая нежность, правом на которую, как чувствовала Молли, она обладает, и способность понимать смысл его слов и молчания придавали этим коротким встречам неизъяснимое очарование. В последнее время она все чаще спрашивала его:
– Когда я смогу вернуться домой, папа?
Не то чтобы она была несчастлива или чувствовала себя неловко и неуютно; Молли искренне привязалась к миссис Хэмли, стала любимицей сквайра и до сих пор не могла взять в толк, отчего это некоторые люди так боятся его. Что же касается Роджера, то он, хотя и не доставлял ей своим присутствием никакого удовольствия, однако же и не причинял особых неприятностей. Но, несмотря ни на что, ей хотелось поскорее оказаться дома. Причину своего стремления она затруднилась бы объяснить даже самой себе, но вместе с тем девушка понимала, что именно в этом и заключается ее самое сокровенное желание. Мистер Гибсон убеждал дочь и взывал к ее разуму до тех пор, пока Молли не надоело выслушивать его доводы о том, что она должна оставаться там, где находится, для ее же собственной пользы. Сделав над собой усилие, она постепенно перестала взывать к нему, заметив, что бесконечные мольбы лишь вызывают у отца раздражение.
А мистер Гибсон в отсутствие Молли дрейфовал к брачному союзу. Отчасти он отдавал себе отчет в том, что происходит, но при этом медленно плыл по течению и не проявлял особой активности. Впрочем, если бы умом он не одобрял того шага, к которому склонялся, и не верил в то, что второй брак станет наилучшим способом разрубить гордиев узел домашних неурядиц, то мог бы, не слишком утруждая себя, приложить необходимые усилия и легко избегнуть тех ловушек, что расставили ему обстоятельства. А между тем события развивались следующим порядком…
Леди Камнор, выдав замуж двух своих старших дочерей, взяла на себя роль дуэньи леди Гарриет, своей младшенькой, и вскоре обнаружила, что этот ее труд значительно облегчают родственники, а потому решила, что пора бы ей вспомнить о своем слабом здоровье. Впрочем, миледи была слишком энергичной особой, чтобы позволять себе такую роскошь постоянно, но тем не менее иногда она разрешала себе сделать перерыв в бесконечной череде ужинов, балов, приемов и прочих лондонских увеселений. Препоручив леди Гарриет заботам леди Куксхейвен или леди Агнессы Мэннерс, она удалялась в относительное уединение и покой своего поместья Тауэрз, где с головой уходила в благотворительность, которой вынуждена была пренебречь в суете и сумятице Лондона. Этим летом выдержка изменила ей раньше обыкновенного и она страстно возжелала деревенской тишины и умиротворения. Кроме того, она была уверена, что состояние ее здоровья требует к себе внимания более серьезного, нежели раньше. Впрочем, о своих тревогах она не обмолвилась и словом ни супругу, ни дочерям, приберегая свои откровения для мистера Гибсона. Леди Камнор вовсе не хотела отрывать младшую дочь от увеселений большого города, коими та наслаждалась от души, тем более что ее опасения насчет здоровья вполне могли оказаться надуманными. Но при этом ей не улыбалось оставаться одной на протяжении трех недель, или даже месяца, перед тем, как семья присоединится к ней в Тауэрз, особенно учитывая приближающееся ежегодное празднество для школьных попечительниц. К тому же и сама школа, и грядущий визит местных дам давно утратили для нее первоначальное очарование новизны.
– Четверг, 19-е число, Гарриет, – задумчиво протянула леди Камнор. – Как ты отнесешься к тому, чтобы прибыть в Тауэрз 18-го и помочь мне пережить этот долгий и утомительный день? Ты могла пробыть в деревне до понедельника и отдохнуть несколько дней на свежем воздухе, чтобы к остальным своим забавам и развлечениям вернуться посвежевшей и окрепшей. Я не сомневаюсь, что твой отец привез бы тебя. Собственно говоря, он и сам приедет непременно.
– Ах, мама! – сказала леди Гарриет, младшая хозяйская дочь, самая красивая из них, по мнению многих. – Я не могу приехать. Меня пригласили принять участие в катании на лодках в Мейденхеде 20-го числа, и мне ужасно не хотелось бы пропустить это приключение. А ведь есть еще бал у миссис Дункан и концерт Гризи. Прошу тебя, постарайся обойтись без меня. Кроме того, от меня тебе не будет никакого проку. Я не умею вести пустые провинциальные разговоры и совершенно не разбираюсь в местных нравах и политике Холлингфорда. Боюсь, что я лишь все испорчу и посею ненужные раздоры.
– Очень хорошо, моя дорогая, – со вздохом согласилась леди Камнор, – я совсем забыла о речной прогулке в Мейденхеде, иначе просто не стала бы просить тебя.
– Какая жалость, что каникулы в Итоне еще не начались, потому что тогда тебе помогли бы организовать празднества мальчики из Холлингфорда. Они такие обходительные и вежливые, эти маленькие зануды. Было так забавно наблюдать за ними в минувшем году у сэра Эдвардса, когда они принимали в доме своего деда такое же сборище обожателей, как и то, что ты собираешь у себя в Тауэрз. Я никогда не забуду, с каким серьезным видом Эдгар ухаживал за дамой в зловещей черной шляпке, просвещая ее на безукоризненном английском языке.
– А мне мальчишки нравятся, – заявила леди Куксхейвен. – С возрастом они станут настоящими джентльменами. Но, мама, почему бы тебе не пригласить к себе Клэр? Она тебе нравится, к тому же кто, как не она, может избавить тебя от необходимости изображать гостеприимство перед обитателями Холлингфорда, да и нам всем было бы неизмеримо спокойнее, знай мы о том, что она составляет тебе компанию.
– Да, Клэр подойдет как нельзя лучше, – согласилась леди Камнор, – но разве занятия в ее школе уже закончились? Мы не должны нарушать заведенный ею школьный распорядок, поскольку, боюсь, дела у нее идут не слишком хорошо. С тех пор как она покинула нас, ей просто ужасно не везет. Сначала скончался ее муж, потом она лишилась места у леди Дейвис, затем – у леди Мод, а теперь уже и мистер Престон сообщил вашему отцу, что она едва-едва сводит концы с концами в Эшкомбе, хотя лорд Камнор и позволил ей жить в доме бесплатно.
– Не представляю, как такое возможно, – заявила леди Гарриет. – Да, конечно, она не очень умна, но зато мила и полезна, да и манеры у нее очень приятные. Я бы сказала, что тот, кто не слишком требователен к образованию, был бы счастлив иметь ее гувернанткой.
– Что ты имеешь в виду, говоря о требовательности к образованию? Большинство из тех, кто держит гувернанток для своих детей, как раз весьма требовательны, – возразила леди Куксхейвен.
– Видишь ли, они и впрямь полагают себя таковыми, в чем я не сомневаюсь. Но вот тебя я называю требовательной, Мэри, а маму – нет, хотя сама она наверняка думает по-другому.
– Я решительно отказываюсь понимать, что ты имеешь в виду, Гарриет, – сказала леди Камнор, весьма раздосадованная заявлением свой беззаботной умницы дочери.