А Роджер оказался мягок и нежен если не в словах, то в поступках. Какой бы неразумной и преувеличенной ни представлялась ему скорбь Молли, она причиняла ей нешуточные реальные страдания, и юноша взял на себя труд облегчить их по-своему, что было весьма характерно для него. Тем же вечером он настроил свой микроскоп, а на маленький столик выложил все сокровища, собранные им во время утренней прогулки, после чего пригласил мать взглянуть на них. Разумеется, с нею пришла и Молли, на что он и рассчитывал. Он попытался заинтересовать девушку своими исследованиями, бережно раздувая первую слабенькую искорку любопытства, пока она не превратилась в желание расширить свои познания. Затем он принес книги по соответствующей тематике, переводя высокопарный и отчасти технический язык, коим они были написаны, на нормальную человеческую речь. Спускаясь к ужину, Молли думала о том, как вынесет все те долгие часы, что оставались до отхода ко сну, в течение которых она вольна говорить обо всем, кроме того, что занимало ее мысли. К тому же она опасалась, что уже успела утомить миссис Хэмли и прискучить ей их долгим послеобеденным tête-à-tête. Но вечерняя молитва и отход ко сну наступили гораздо быстрее ожидаемого; новое направление, которое приняли ее мысли, освежило ее, за что она была искренне благодарна Роджеру. Теперь оставалось дождаться завтрашнего дня, чтобы покаяться и принести извинения отцу.
Но мистеру Гибсону вовсе не требовались прочувствованные речи или слова. Он всегда-то избегал любого проявления чувств, а теперь, пожалуй, тоже понимал, что чем меньше будет сказано по вопросу, относительно которого они с дочерью не пришли к единому и безоговорочному согласию, тем лучше. Он прочел раскаяние в ее глазах, увидел, как сильно она страдает, и ощутил острый укол в сердце. Но он не дал ей выразить сожаление по поводу своего поведения минувшим днем, заявив:
– Ну, будет, будет. Довольно. Я знаю все, что ты хочешь сказать. Я знаю свою маленькую Молли, моего глупого маленького гусенка, лучше, чем она знает самое себя. Я привез тебе приглашение. Леди Камнор желает, чтобы ты провела следующий четверг у нее в Тауэрз!
– Ты хочешь, чтобы я поехала? – спросила она, чувствуя, как сжалось у нее сердце.
– Я хочу, чтобы вы с Гиацинтой поближе познакомились и научились любить друг друга.
– Гиацинта! – в полном недоумении повторила Молли.
– Да, Гиацинта! Глупее имени я еще не встречал. Но ее так зовут, и я должен называть ее этим именем. Я терпеть не могу имени Клэр, хотя так зовет ее миледи и все семейство в Тауэрз, а "миссис Киркпатрик" звучит чересчур официально и довольно глупо, учитывая, что она в скором времени поменяет фамилию.
– Когда, папа? – спросила Молли, чувствуя себя так, словно вдруг оказалась в чужом и враждебном мире.
– Не раньше Михайлова дня. – А затем, прислушиваясь к собственным мыслям, он продолжил: – Но самое плохое заключается в том, что она увековечила собственное донельзя аффектированное имя, назвав дочь в свою честь. Синтия! Честное слово, глупость человеческая границ не имеет. Я рад, что ты у меня просто Молли, дитя мое.
– А сколько ей лет… Синтии, я имею в виду?
– Да-да, привыкай к ее имечку потихоньку. Полагаю, вы с Синтией Киркпатрик – ровесницы. Сейчас она пребывает во Франции, в какой-то школе, обучается манерности и жеманству. Но она приедет домой на свадьбу, и тогда ты сможешь с нею познакомиться, хотя, по-моему, после этого ей предстоит вернуться обратно еще на полгода или что-то около этого.
Глава 11. Попытка подружиться
Мистер Гибсон полагал, что Синтия Киркпатрик должна вернуться в Англию, дабы присутствовать на свадьбе своей матери, однако у самой миссис Киркпатрик подобных устремлений не было и в помине. Ее нельзя было назвать решительной женщиной в полном смысле этого слова, но каким-то образом ей удавалось не делать того, что ей не нравилось, а вот то, что было ей по нраву, она делала всегда и неизменно, во всяком случае пыталась. Итак, когда мистер Гибсон завел речь о предстоящей свадьбе, она молча выслушала его предложение о том, что Молли и Синтия должны стать подружками невесты, но в душе яростно воспротивилась тому, чтобы иметь рядом с собой дочь, которая своей юной красотой будет лишь подчеркивать увядшие прелести матери. Поэтому, по мере того как дальнейшие приготовления к свадьбе начали обретать реальные очертания, она лишь укрепилась в своем мнении, что Синтия должна безвестной оставаться в Булони.
В ту первую ночь после помолвки с мистером Гибсоном миссис Киркпатрик отправилась в постель, предвкушая скорое замужество. Она смотрела на него как на освобождение от рабства, коим стало для нее содержание школы, причем школы убыточной, в которой учениц едва насчитывалось для того, чтобы оплачивать аренду, налоги, еду, стирку и приглашение учителей. Она не видела причины, по которой должна возвращаться в Эшкомб, разве что только затем, дабы завершить свои дела и уложить одежду. Она надеялась, что пыл и страсть мистера Гибсона заставят его настаивать на немедленной женитьбе и на том, чтобы она не возвращалась к своей каторжной работе директрисы, а оставила ее раз и навсегда. Миссис Киркпатрик даже мысленно составила прочувствованную и страстную речь, обращенную к нему, достаточно убедительную, чтобы поверить в нее самой и заглушить угрызения совести, которые непременно начнут терзать ее после того, как ей придется сообщить родителям своих учениц о том, что она не намерена возобновлять обучение и что им предстоит искать новое место учебы для своих дочерей всего лишь за неделю до окончания летних каникул.
Холодным душем для миссис Киркпатрик стал разговор за завтраком на следующий день, когда леди Камнор начала строить планы относительно дальнейших намерений и обязательств двух влюбленных не первой молодости.
– Разумеется, вы не сможете вот так просто взять и бросить школу, Клэр. Свадьба не может состояться ранее Рождества, но это и к лучшему. Мы все как раз соберемся здесь, в Тауэрз, да и дети получат удовольствие, когда съездят в Эшкомб и посмотрят, как вы выходите замуж.
– Думаю… боюсь… полагаю, мистер Гибсон не согласится ждать так долго. В подобных обстоятельствах мужчины склонны проявлять нетерпение.
– Какой вздор! Лорд Камнор рекомендовал вас своим арендаторам, и, я уверена, ему не понравится, если им придется столкнуться с какими-либо неудобствами из-за этого. Мистер Гибсон непременно согласится со мной. Он – человек крайне здравомыслящий, иначе не был бы нашим семейным доктором. Но оставим это. Скажите, как вы намерены поступить со своей маленькой девочкой? Вы уже все устроили?
– Нет. Вчера для этого совершенно не было времени, а когда человек пребывает в волнении, ему трудно думать обо всем сразу. Синтии уже почти восемнадцать, то есть она достаточно взрослая, чтобы стать гувернанткой, если он этого захочет. Но я так не думаю, он производит впечатление человека ужасно доброго и щедрого.
– Что ж, я обязана выделить вам время сегодня на обустройство кое-каких ваших дел. Не тратьте его на всякие сентиментальные глупости, вы для этого слишком взрослая. Вам нужно найти друг с другом общий язык, ведь, в конце концов, речь идет о вашем собственном счастье.
Итак, они действительно прояснили для себя несколько вещей. К вящему разочарованию миссис Киркпатрик, мистер Гибсон полностью поддержал леди Камнор в том, что она ни в коем случае не должна обманывать доверия родителей своих учениц. Несмотря на то что он явно пребывал в полной растерянности относительно того, что будет с Молли до тех пор, пока она не окажется под опекой его новой жены в их собственном доме, а домашние неурядицы доставляли ему с каждым днем все больше неудобств, мистер Гибсон был слишком благороден и даже не заикнулся о том, чтобы миссис Киркпатрик оставила школу ради него хотя бы неделей ранее. Он не представлял, насколько легко ему удалось бы решить эту проблему. Прибегнув к помощи своих женских штучек и ухищрений, миссис Киркпатрик вполне могла внушить ему, что он просто жаждет, чтобы свадьба состоялась не позднее Михайлова дня.
– Я не могу передать словами, Гиацинта, какое утешение и облегчение испытаю, когда вы наконец станете моей женой – хозяйкой в моем доме, защитницей и матерью для бедной Молли. Но ни за что на свете я не позволю себе нарушить ваши предыдущие планы. Это было бы неправильно.
– Благодарю вас, любовь моя. Как вы бесконечно добры! На вашем месте многие мужчины думали бы только о своих желаниях и интересах! Я уверена, что родители моих дорогих учениц будут восхищаться вами и изрядно удивятся тому, как близко к сердцу вы принимаете их интересы.
– В таком случае ничего им не говорите. Я ненавижу, когда мною восторгаются. Почему бы вам не сказать, что таково ваше собственное желание – руководить школой до тех пор, пока они не сумеют найти себе новую директрису?
– Потому что у меня нет такого желания, – осмелилась признаться она. – Я хочу сделать вас счастливым. Я хочу превратить ваш дом в такое место, где вы сможете чувствовать себя покойно и отдыхать душой и телом. А еще я очень хочу лелеять и растить вашу славную Молли, в чем, надеюсь, вы убедитесь, когда я стану ее матерью. Я не желаю приписывать себе достоинства, коих у меня нет. Имей я возможность говорить прямо и открыто, я бы заявила: "Добрые, славные люди, вы должны найти новую школу для своих дочерей к Михайлову дню, потому что после этого срока я должна буду уехать и осчастливить других". Мне невыносима мысль о том, как после долгих объездов промозглыми ноябрьскими вечерами вы возвращаетесь домой, а там некому встретить и обогреть вас. Ах! Будь на то моя воля, я бы посоветовала родителям поскорее забрать своих дочерей у той, сердце которой уже занято, а потому она не вкладывает его в свою работу. Хотя на любую дату до Михайлова дня я тоже не согласна – это было бы нечестно и неправильно, и я уверена, что вы не стали бы заставлять меня – вы слишком добры для этого.
– Что ж, если вы полагаете, что мы поступаем с ними по справедливости, то пусть будет Михайлов день, я только "за". Но что скажет на это леди Камнор?
– О! Я сказала ей, будто опасаюсь, что вы не захотите ждать дольше из-за ваших сложностей со слугами, а еще из-за Молли, с которой мне нужно как можно скорее найти общий язык.
– Это уж точно. Бедное дитя! Боюсь, известие о моей женитьбе несколько выбило ее из колеи.
– Синтия тоже будет очень взволнована, – заявила миссис Киркпатрик, не желая, чтобы ее собственная дочь отставала от Молли в глубине чувств и привязанностей.
– Мы обязательно пригласим ее на свадьбу! Они с Молли будут подружками невесты, – с неосмотрительной горячностью заявил мистер Гибсон.
У миссис Киркпатрик были свои планы на этот счет, но она сочла за лучшее не противодействовать ему в открытую, пока у нее не появится вполне веский предлог, равно как и иная причина, самым естественным образом проистекающая из будущих обстоятельств. Поэтому в тот раз она лишь улыбнулась и ласково пожала ему руку, которую держала в своих ладонях.
Остается только гадать, кто сильнее – миссис Киркпатрик или Молли – желал, чтобы тот день, который им предстояло вместе провести в Тауэрз, закончился как можно скорее. Миссис Киркпатрик и так уже устала от девочек в классе. Все трудности и неприятности в ее жизни так или иначе были связаны с девочками. Она была еще очень молода, когда стала гувернанткой, и потерпела поражение в борьбе со своими ученицами в первом же месте, в которое попала. Ее элегантная внешность и манеры, равно как и внешний лоск, а вовсе не характер и приобретенные знания и навыки, позволяли ей устраиваться куда лучше других; в некоторых семьях ее откровенно обожали и баловали; тем не менее ей постоянно попадались непослушные, упрямые, чересчур добросовестные, предвзятые, любопытные или попросту чрезмерно наблюдательные девочки. А она, еще до рождения Синтии, мечтала о сыне, наивно полагая, что, если трое или четверо лишних родственников, стоящих на его пути, умрут, он может стать баронетом. Но вместо сына, увы и ах, у нее родилась дочь! Тем не менее, несмотря на всю свою абстрактную неприязнь к девочкам и отношение к ним как к "стихийному бедствию всей ее жизни" (причем ее предубеждение и антипатия отнюдь не уменьшились оттого, что она держала школу для "юных леди" в Эшкомбе), миссис Киркпатрик действительно намеревалась окружить любовью и заботой свою падчерицу, которую смутно помнила как черноволосого заспанного ребенка, в чьих глазах светилось неприкрытое восхищение ею. Миссис Киркпатрик приняла предложение мистера Гибсона главным образом потому, что устала самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Впрочем, как мужчина он ей нравился – нет, пожалуй, она даже любила его в своей вялой и апатичной манере и намеревалась быть любезной и ласковой с его дочерью, хотя и склонялась к мысли, что ей было бы куда легче, окажись на ее месте сын.
Молли тоже собиралась с духом. "Я буду похожа на Гарриет. Я буду думать о других. Я не стану думать о себе", – повторяла она про себя всю дорогу до Тауэрз. Но в ее желании, чтобы день закончился поскорее, не было эгоизма, хотя она и жаждала этого всем сердцем. Миссис Хэмли отправила ее в поместье в собственном экипаже, который должен был дожидаться девушку там и привезти обратно. Миссис Хэмли хотела, чтобы Молли произвела благоприятное впечатление, и послала за ней, чтобы взглянуть на девушку перед тем, как та отправится в гости.
– Не надевай свое атласное платье – белый муслин подойдет тебе лучше всего, моя дорогая.
– Не надевать атласное платье? Но оно же совершенно новое! И мне его доставили сюда.
– Тем не менее я уверена, что муслин будет тебе больше к лицу.
Мысль о том, что девочка может надеть "что угодно, только не этот ужасный клетчатый атлас", неотступно преследовала миссис Хэмли. И вот благодаря ей Молли выехала в Тауэрз в несколько старомодном, следует признать, но исключительно изысканном и женственном наряде. Там ее должен был встретить отец, но его задержали дела, и ей пришлось свести повторное знакомство с миссис Киркпатрик в гордом одиночестве (причем воспоминания о страданиях, перенесенных некогда ею в Тауэрз, были столь свежи в ее памяти, словно это случилось только вчера). Что до миссис Киркпатрик, то она постаралась проявить себя с самой лучшей стороны. Она ласково взяла Молли за руку, когда обе уселись на софу в библиотеке после того, как с приветствиями было покончено. Время от времени она поглаживала ладошку девушки, мурлыча при этом всякие банальности и пристально вглядываясь в ее зардевшееся жарким румянцем личико.
– Ах, какие у тебя глаза! Совсем как у твоего дорогого папочки! Мы с тобой обязательно полюбим друг друга, не правда ли, дорогая? Ради него!
– Я постараюсь, – храбро ответствовала Молли, но закончить предложение почему-то так и не смогла.
– И волосы у тебя такие же, как у отца, – прелестные, черные и вьющиеся! – провозгласила миссис Киркпатрик, бережно приподняв один из локонов, упавших Молли на висок.
– У папы волосы уже поседели, – сказала Молли.
– Правда? Я не заметила. И не замечу никогда. Для меня он навсегда останется самым привлекательным мужчиной на свете.
Мистер Гибсон и впрямь был привлекательным мужчиной, и комплимент доставил Молли удовольствие, но она не смогла удержаться, чтобы не сказать:
– Тем не менее он неизбежно постареет и волосы его станут седыми. Думаю, он по-прежнему останется привлекательным, но это будет уже зрелая красота немолодого человека.
– Ах, в этом все и дело, милая! Он всегда будет красив. Некоторые люди с годами не меняются. И он так любит тебя, дорогая.
Краска бросилась в лицо Молли. Она не нуждалась в уверениях в отцовской любви от этой незнакомой ей женщины. Девушка вдруг почувствовала, что в душе у нее поднимается гнев, а ее самообладания хватило лишь на то, чтобы промолчать.
– Ты просто не знаешь, как он отзывается о тебе. "Мое маленькое сокровище" – вот как он называет тебя. Временами во мне уже почти готова проснуться ревность.
Чувствуя, как в ее сердце пробуждается ожесточение, Молли отняла у нее свою руку. Подобные речи вызывали у нее внутренний протест, но она стиснула зубы и постаралась "быть хорошей".
– Мы должны сделать его счастливым. Боюсь, что дома его многое раздражает, но теперь со всем этим будет покончено. Ты должна рассказать мне, – мягко произнесла миссис Киркпатрик, заметив, что глаза Молли затуманились, – о том, что он любит или не любит, потому что кому, как не тебе, знать об этом.
Лицо Молли чуточку просветлело. Разумеется, она знала об этом. Не зря же она наблюдала за отцом и любила его так долго и беззаветно, не сомневаясь ни мгновения, что понимает его лучше, чем кто бы то ни было другой. Хотя вопрос о том, как миссис Киркпатрик сумела понравиться ему настолько, что он захотел жениться на ней, оставался открытым, Молли предпочла отнести его к категории необъяснимых. А миссис Киркпатрик тем временем продолжала:
– У всех мужчин имеются свои причуды и антипатии, даже у самых благоразумных. Я знавала некоторых джентльменов, которых выводили из себя совершеннейшие пустяки, такие как, например, оставленная открытой дверь, или пролитый на блюдце чай, или небрежно наброшенная на плечи шаль. Вот, кстати, – она заговорщически понизила голос, – я знаю один дом, в который больше никогда не пригласят лорда Холлингфорда только потому, что он не вытер ноги об оба коврика в холле! А теперь ты должна рассказать мне о том, что больше всего не любит твой отец, и я, зная его прихоти и капризы, постараюсь не совершать подобных ошибок. Ты должна стать моей маленькой подругой и помощницей в том, чтобы делать ему приятное. Для меня станет настоящим удовольствием угождать ему во всем. Включая и мои платья… какие цвета ему нравятся более всего? Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы заслужить его одобрение.
Ее слова польстили Молли, а в голову закралась крамольная мысль о том, что отец, быть может, не так уж и ошибся в своем выборе, поэтому если она может помочь ему обрести новое счастье, то должна сделать это. И девушка крайне добросовестно принялась думать о желаниях и капризах мистера Гибсона, ломая голову над тем, что же более всего раздражает его в домашней обстановке.
– Думаю, – сказала она наконец, – что папа не слишком привередлив, но, полагаю, более всего раздражает его то, что ужин подается не вовремя, то есть ужин не готов к тому времени, когда он возвращается домой. Понимаете, ему часто приходится совершать долгие объезды, после чего предстоит новый обход, так что иногда выдается лишь полчаса свободного времени, а иногда – и того меньше, чтобы пообедать.