Они были чрезвычайно рады видеть ее, обеих переполняло любопытство. Весь этот долгий день им ужасно недоставало их юной гостьи, и они ежечасно, несколько раз кряду, обсуждали и прикидывали, кто и чем занят в эту самую минуту. А что делала Молли после полудня, вообще представлялось им неразрешимой загадкой. Тот факт, что леди Гарриет оказала девушке высокую честь, проведя с нею столько часов tête-à-tête, буквально угнетал их. Собственно говоря, одно это обстоятельство привело их в куда большее возбуждение, чем все остальные подробности бракосочетания, и они вспоминали о нем целый день. В конце концов, Молли начало казаться, что у леди Гарриет и впрямь есть некоторые основания высмеивать добрых жителей Холлингфорда за то обожание, которое они выказывали своим сеньорам. Девушка спрашивала себя, с каким же священным трепетом они примут леди Гарриет, если та действительно нанесет ей обещанный визит. Вплоть до сегодняшнего вечера ей и в голову не приходило скрывать возможность такого посещения, но теперь она решила, что не станет предупреждать о нем заранее, поскольку визит может и не состояться.
Но до того, как ее навестила леди Гарриет, к ней пожаловал еще один визитер. В один прекрасный день к ней заехал Роджер Хэмли с запиской от своей матери и осиным гнездом в качестве презента от себя лично. Его сильный голос долетел до Молли по маленькой лестнице, когда он спрашивал у служанки, отворившей ему дверь, дома ли мисс Гибсон. Девушка испытала одновременно прилив радости и раздражения при мысли о том, каких красок придаст этот визит фантазиям мисс Браунинг. "Лучше уж я вовсе не выйду замуж, – подумала она, – чем стану женой некрасивого мужчины, а дорогой мистер Роджер – настоящий урод. Не думаю, что его внешность можно назвать хотя бы заурядной". Тем не менее обе мисс Браунинг, которые вовсе не считали, что природная привлекательность молодых людей должна подчеркиваться исключительно доспехами и шлемом, сочли мистера Роджера Хэмли очень представительным молодым человеком, когда он вошел в комнату с раскрасневшимся лицом и, блеснув ослепительно-белыми зубами, одарил всех присутствующих улыбкой и вежливым поклоном. Он был шапочно знаком с обеими мисс Браунинг и вежливо болтал с ними, пока Молли читала коротенькое послание миссис Хэмли, в котором та выражала ей участие и передавала наилучшие пожелания молодым. Затем Роджер повернулся к ней, и, хотя обе мисс Браунинг обратились в слух, они не смогли подметить ничего примечательного ни в его словах, ни в тоне, которым они были сказаны.
– Как и обещал, я привез вам осиное гнездо, мисс Гибсон. В этом году в них нет недостатка, только на землях моего отца мы обнаружили семьдесят четыре штуки. А одному работнику, который зарабатывает себе на жизнь пчеловодством, ужасно не повезло – осы прогнали пчел из семи ульев, заняли их место и съели весь мед.
– Надо же, какие хищные животные! – воскликнула мисс Браунинг.
Молли заметила, как глаза Роджера лукаво блеснули – термин был употреблен совершенно неверно. Однако, несмотря на то что молодой человек обладал отменным чувством юмора, это не уменьшало его уважения к людям, которые забавляли его.
– Уверена, что они заслуживают адских мук куда больше бедных невинных пчелок, – заявила мисс Феба. – А со стороны человечества, которое кормится их медом, это вообще черная неблагодарность! – И она испустила тяжелый вздох, словно пораженная этой вселенской несправедливостью.
Пока Молли заканчивала читать записку, он объяснил ее содержимое мисс Браунинг:
– В четверг мы с братом и отцом собираемся на сельскохозяйственную выставку в Кэнонбери, и моя мать просила меня передать, что будет вам чрезвычайно признательна, если вы уступите ей мисс Гибсон на этот день. Она бы с радостью пригласила и вас, но состояние ее здоровья оставляет желать лучшего. Мы с трудом убедили ее удовлетвориться обществом одной мисс Гибсон, поскольку она без стеснения сможет предоставить молодую леди самой себе, на что бы никогда не согласилась в присутствии вас и вашей сестры.
– Как это любезно с ее стороны! Нет, право же, это очень мило. Ничто не смогло бы доставить нам большего удовольствия, – заявила в ответ мисс Браунинг, принимая позу, исполненную благодарности и величия. – О да, мы все понимаем, мистер Роджер, и чрезвычайно признательны миссис Хэмли за ее любезное внимание. Мы благодарны ей уже за одно только обещание, как говорят в народе. Если память мне не изменяет, то поколение или два назад между представителями Браунингов и Хэмли был заключен брак.
– Да, что-то такое было, – согласился Роджер. – Моя мать слаба здоровьем, которому она вынуждена уделять повышенное внимание, и потому нечасто бывает в обществе.
– Так я могу поехать? – спросила Молли, едва сдерживая восторг при мысли о том, что вновь увидит свою дорогую миссис Хэмли, но опасаясь оскорбить своих старых друзей чересчур явным стремлением покинуть их.
– Разумеется, моя дорогая. Напиши записку со словами благодарности и сообщи миссис Хэмли о том, что мы чрезвычайно признательны ей за то, что она помнит о нас.
– Боюсь, что я не могу ждать письменного подтверждения, – сообщил Роджер, – и передам ваше согласие на словах, поскольку в час пополудни я должен встретиться с отцом и времени осталось очень мало.
После его отъезда Молли охватило столь радостное и приподнятое настроение в предвкушении четверга, что она с трудом заставила себя прислушаться к разговору обеих мисс Браунинг. Одна из них сокрушалась по поводу красивого платья, которое Молли отдала в стирку только нынче утром, и пыталась придумать, как бы поскорее заполучить его обратно, чтобы девушка смогла вновь надеть его для визита. А другая, мисс Феба, решительно не обращала внимания на стенания сестры в надежде на чудо и, в свою очередь, распевала дифирамбы Роджеру Хэмли.
– Какой славный молодой человек, такой вежливый и обходительный. Совсем как молодые люди нашей юности, не правда ли, сестрица? А еще говорят, что мистер Осборн – самый симпатичный из них двоих. А ты что скажешь, дитя мое?
– Я никогда не видела мистера Осборна, – отозвалась Молли, чувствуя, как предательский румянец заливает ее лицо, и отчаянно презирая себя за это. К чему бы это? Она ведь действительно никогда его не видела, разве что он и впрямь занимал ее девичьи мечты.
Он уехал; уехали и все джентльмены, причем еще до того, как экипаж, который послали за Молли в четверг, успел вернуться в Хэмли-холл. Но Молли была почти рада этому, потому что боялась разочароваться. Кроме того, теперь дорогая миссис Хэмли находилась в полном ее распоряжении: для тихих посиделок в утренней гостиной и разговоров о поэзии и рыцарских романах; для полуденной прогулки по саду, искрящемуся осенними цветами и сверкающему капельками росы на невесомой паутине, протянувшейся между алыми, синими, пурпурными и желтыми лепестками. Но когда им подали ленч, в холле вдруг раздался незнакомый мужской голос и послышались чьи-то шаги; дверь отворилась, и в комнату вошел молодой человек, который не мог быть никем иным, кроме Осборна. Он был красив, медлительно-апатичен и обладал почти таким же хрупким сложением, как и его мать, точной копией которой являлся. Из-за этой кажущейся изнеженности он выглядел старше своих лет. Одет он был безупречно, но с легкой небрежностью. Подойдя к матери, Осборн остановился подле нее и, держа ее за руку, посмотрел на Молли, но не смело или вызывающе, а скорее критически оценивающим взором.
– Да! Я вернулся. Как оказалось, молодые бычки меня решительно не интересуют. Я лишь расстроил отца тем, что не смог воздать должное их достоинствам, до которых, боюсь, мне нет никакого дела. Да и тамошний запах в жаркий день попросту невыносим.
– Мой дорогой мальчик, передо мной твои извинения излишни, прибереги их для своего отца. Я просто рада тому, что ты вернулся. Мисс Гибсон, этот высокий молодой человек – мой сын Осборн, как, смею надеяться, вы уже догадались и сама. Осборн, это мисс Гибсон. А теперь что тебе предложить?
Он окинул взглядом стол и опустился на стул.
– Ничего из того, что здесь есть, – ответил он. – Не найдется ли у нас холодного пирога с дичью? Я позвоню и распоряжусь, чтобы мне его принесли.
Тем временем Молли пыталась примирить свой идеал с реальностью. Идеал был подвижным и быстрым, но сильным, с греческим профилем и орлиным взором, способным переносить долгое воздержание и равнодушным к еде. Реальный же человек оказался женственным в движениях, хотя о фигуре его сказать этого было нельзя; он действительно обладал греческим профилем, но в голубых глазах застыло холодное и утомленное выражение. Ел он немного, и аппетит его никак нельзя было назвать эпическим. Однако же в представлении Молли ее герой должен был есть ничуть не больше Айвенго, когда тот пребывал в гостях у брата Тука, и вскоре, после некоторых размышлений, она пришла к выводу, что мистер Осборн Хэмли вполне может оказаться если уж не рыцарем на белом коне, то героем-поэтом точно. Он был крайне внимателен к матери, что пришлось по душе Молли, и, в свою очередь, миссис Хэмли была настолько очарована им, что Молли даже пришла в голову мысль о том, что мать с сыном предпочли бы остаться наедине. Тем не менее бесхитростной, но проницательной девушке показалось, что, разговаривая с матерью, Осборн мысленно не упускает из виду и ее. В его речи проскальзывали необычные обороты, которые Молли сочла чересчур книжными и архаичными, чтобы они могли встречаться в повседневных разговорах матери и сына. Но она вдруг поняла, что ей скорее льстит то соображение, что утонченный молодой человек, поэт до мозга костей, счел возможным прибегнуть к подобным ухищрениям ради нее. И еще до того, как день начал клониться к закату, в отсутствие прямого общения Осборна с Молли, она вновь возвела его на пьедестал в своем воображении; вдобавок она чуть ли не устыдилась того, что в первый час знакомства подвергла сомнению его претензии на материнское обожание. Его красота становилась все заметнее по мере того, как он оживлялся в разговоре с нею, и все его манеры, пусть даже отчасти нарочитые и преднамеренные, выглядели изысканными до мелочей. Но еще до отъезда Молли из Кэнонбери вернулись сквайр и Роджер.
– Осборн здесь! – воскликнул сквайр, раскрасневшийся и запыхавшийся. – Какого дьявола ты не сказал нам, что едешь домой? Я высматривал тебя повсюду перед тем, как пойти в таверну. Я хотел познакомить тебя с Грантли, и Фоксом, и людьми лорда Форреста с другого конца графства, коих ты должен знать. Роджер едва не остался без обеда, разыскивая тебя. А ты, оказывается, удрал потихоньку и все это время преспокойно просидел здесь, с женщинами. Будь любезен, в следующий раз дай мне знать, когда соберешься улизнуть. Ты испортил мне все удовольствие, когда я осматривал таких отличных коров и овец, каких не видел никогда, думая при этом, что с тобой мог приключиться приступ головокружения или слабости.
– Полагаю, он непременно случился бы со мной, если бы я еще хоть ненадолго задержался в той атмосфере. Но я прошу прощения, если доставил тебе беспокойство.
– Ну ладно! Ладно! – смягчившись, заявил сквайр. – Хотя Роджеру досталось – я весь день гонял его туда-сюда.
– Ничего страшного, сэр. Мне очень жаль, что вы разволновались. Я так и думал, что Осборн уехал домой, потому что эта ярмарка совершенно не в его духе, – отозвался Роджер.
Молли перехватила взгляд, которым обменялись братья, – полный взаимного доверия и любви, отчего она вдруг прониклась симпатией к обоим, что было для нее внове.
Роджер подошел к ней и присел рядом.
– Ну, позвольте поинтересоваться, как у вас получается с Хубером? Надеюсь, он показался вам интересным?
– Боюсь, – покаянно ответила Молли, – что в последнее время я мало читаю. Обе мисс Браунинг очень любят поговорить со мной. Кроме того, до возвращения папы дома нужно еще очень много сделать, а мисс Браунинг не нравится, когда я езжу туда без нее. Я понимаю, что все это звучит несерьезно, но на самом деле отнимает очень много времени.
– А когда возвращается ваш отец?
– В следующий вторник, по-моему. Он не может отлучаться надолго.
– Я обязательно заеду засвидетельствовать свое почтение миссис Гибсон, – сказал Роджер. – Причем постараюсь сделать это при первой же возможности. Ваш отец был моим добрым другом еще с самого моего детства. А когда я приеду, то захочу убедиться в том, что моя ученица была очень усердной, – заключил он и ласково улыбнулся Молли.
Вскоре приехал экипаж, и она в одиночестве отправилась в долгий путь обратно к обеим мисс Браунинг. В доме не было видно ни огонька, но на ступеньках со свечой в руках стояла мисс Феба, вглядываясь в темноту, чтобы поприветствовать Молли.
– Ох, Молли! Я уж думала, что ты никогда не вернешься. У меня столько новостей для тебя! Сестра отправилась спать, у нее разболелась голова – полагаю, от волнения. Но она говорит, что всему виной новый хлеб. Поднимайся наверх, только тихонько, моя дорогая, и я расскажу тебе обо всем! Как, по-твоему, кто был здесь и пил с нами чай, причем самым снисходительным образом?
– Леди Гарриет? – предположила Молли, которую осенило при слове "снисходительный".
– Да. Но как ты догадалась? Впрочем, в конце концов, она приезжала повидать тебя. Ах, моя дорогая Молли! Если ты не торопишься лечь в постель, давай я посижу рядышком и расскажу тебе все по порядку, потому что при мысли о том, как нас застали врасплох, у меня до сих пор душа уходит в пятки. Она, то есть ее милость, оставила экипаж у "Георга" и пешком отправилась по магазинам – совсем так, как это много раз проделывали мы с тобой. А сестрица прилегла вздремнуть, и я сидела, водрузив ноги на каминную решетку, так что платье задралось у меня выше колен, и растягивала бабушкины кружева, которые выстирала. Но самое худшее еще впереди. Я сняла свой чепец, поскольку уже стемнело и у меня даже мысли не было, что кто-либо заглянет к нам. И вот, представляешь, сижу я в своей черной атласной скуфейке, а тут в дверь просовывает голову Нэнси и шепчет: "Внизу дожидается какая-то леди – важная особа, судя по тому, как она разговаривает". И вдруг в комнату входит леди Гарриет, такая милая и обходительная, что я не сразу вспомнила, что на голове у меня нет чепца. Сестрица так и не проснулась или не сочла нужным пробудиться, так сказать. Позже она объяснила, что решила, будто это Нэнси принесла чай, когда услышала, как кто-то ходит по комнате. Ее милость, когда увидела, как тут обстоят дела, подошла ко мне и опустилась рядом на коврик, после чего мило извинилась за то, что поднялась наверх вслед за Нэнси, не дожидаясь разрешения. А потом она заинтересовалась моим старым кружевом и пожелала узнать, как я его стирала. После этого спросила, куда подевалась ты, когда вернешься и когда приедут обратно счастливые новобрачные. Мы разговаривали с нею, пока не проснулась сестрица. А она всегда пребывает в дурном расположении духа, когда просыпается после дневного сна, и потому, не поворачивая головы, чтобы взглянуть, кто это, резким тоном заявила:
"Жу-жу-жу! Когда ты только запомнишь, что шепот нервирует меня сильнее, чем громкий разговор? Из-за того, что ты с Нэнси болтаешь тут невесть сколько времени, я глаз не могла сомкнуть". Ты же помнишь, Молли, это одна из причуд сестрицы, потому что она храпит во сне.
Тут я подошла к ней, наклонилась и говорю ей этак негромко: "Сестрица, я разговариваю с ее милостью". – "Какой еще ее милостью? Феба, ты, наверное, окончательно рехнулась, если несешь такую ерунду… да еще в своей скуфейке!" К этому времени она уже села на кровати и, оглядевшись по сторонам, увидела леди Гарриет в шелках и бархате, сидящую на нашем коврике и улыбающуюся, без шляпки, с волосами, сверкающими в отблесках пламени в камине. Бог ты мой! В мгновение ока сестрица вскочила, присела в реверансе и быстренько принесла извинения за то, что проспала. Я же тем временем отправилась надеть свой лучший капор, поскольку сестрица может говорить что хочет, но я еще не окончательно выжила из ума, чтобы разговаривать с дочерью графа в старой черной атласной скуфейке. Черный атлас, подумать только! Да если бы я знала, что она придет, то надела бы свою новенькую, коричневого атласа, что без дела лежит у меня в верхнем ящике комода. Когда я вернулась, сестрица уже распорядилась подать ее милости чаю – подать нам всем, я имею в виду. В общем, в разговор вступила я, а сестрица выскользнула вон, чтобы надеть свое лучшее воскресное атласное платье. Но не думаю, что мы болтали с ее милостью так же легко и беззаботно, как тогда, когда я отпарывала кружева в своей старой скуфейке. А потом наш чай буквально сразил ее, и она поинтересовалась, где мы его берем, потому что до сих пор не пробовала ничего подобного. А я ответила ей, что мы покупаем его по три шиллинга четыре пенса за фунт у Джонсона. Сестрица полагает, что я должна была сказать ей, что чай для гостей мы покупаем по пять шиллингов за фунт. Леди Гарриет пообещала прислать нам немного своего, который ей привозят из России, Пруссии или еще откуда-то, чтобы мы сравнили и решили, какой нам нравится больше. И если мы сочтем, что ее чай лучше, она сможет купить его для нас по три шиллинга за фунт. Тебе же она просила передать свои наилучшие пожелания, а также чтобы ты не забывала ее. Сестрица решила, что ты начнешь задирать нос, получив такое послание, и заявила, что не станет передавать его тебе. "Но, – возразила я, – послание есть послание, и только Молли будет виновата, если безосновательно возгордится. Давай покажем ей пример смирения, сестрица, хотя мы с тобой запросто болтали с высокородной леди". Сестрица фыркнула, заявила, что у нее мигрень, и отправилась спать. А теперь ты можешь рассказать мне свои новости, дорогая.
Молли поведала ей о своих приключениях, которые, сколь бы интересными они ни показались любящей посплетничать и преисполненной сочувствия мисс Фебе в любой другой день, померкли и выглядели бледными в свете визита дочери графа.