Не обладай Молли столь доброжелательной натурой, она могла бы и приревновать Синтию ко всем этим клятвам верности, что наперебой приносили ей окружающие. Но девушке и в голову не приходило сравнивать, какое количество любви и обожания доставалось на долю каждой из них. Впрочем, однажды ей все-таки показалось, будто Синтия покусилась на ее привилегии. Это случилось, когда Осборну Хэмли было отправлено приглашение на тихий семейный обед, но он отклонил его, хотя и почел за благо вскоре нанести им визит. Молли впервые встретилась с представителем семейства после того, как уехала из Холла, и после смерти миссис Хэмли; ей о многом хотелось расспросить его. Она спокойно дождалась своей очереди, когда у миссис Гибсон иссяк запас ее вежливых банальностей и наконец настал ее черед с незатейливыми вопросами. Как поживает сквайр? Он вернулся к своим прежним привычкам? Не пошатнулось ли его здоровье? Вопросы она задавала мягко и бережно, словно обрабатывала открытую рану. Перед тем как заговорить о Роджере, она заколебалась, пусть и совсем немного; на миг у нее мелькнула мысль, что Осборн может чувствовать себя уязвленным тем, как разительно различаются его и брата карьеры в колледже. Но потом она вспомнила об искренней братской любви, существующей между ними, и только-только заговорила на эту тему, как в комнату, повинуясь зову матери, вошла Синтия и взялась за свою работу. Никто не смог бы казаться тише и незаметнее – она едва промолвила несколько слов, – но Осборн моментально подпал под ее власть. Он более не уделял безраздельно свое внимание одной только Молли и стал отвечать на ее вопросы сухо и кратко, а вскоре – причем Молли сама не поняла, как это случилось, – молодой человек развернулся к Синтии и заговорил с нею. Молли подметила удовлетворенное выражение на лице миссис Гибсон. Быть может, именно досада на себя за то, что она не услышала всего, чего хотела, о Роджере, придала ей проницательности, но она сразу же догадалась, что миссис Гибсон не станет возражать против брака дочери с Осборном и что она полагает нынешнюю их встречу хорошим началом. Вспомнив о тайне, в которую она оказалась посвящена против своей воли, Молли принялась наблюдать за его поведением, словно выступая в интересах его отсутствующей супруги. Однако вопрос о том, сможет ли он привлечь Синтию, в конце концов заинтриговал ее ничуть не меньше таинственной и загадочной миссис Осборн Хэмли. А манеры Осборна свидетельствовали о большом интересе и предрасположенности к красивой девушке, с которой он разговаривал. Он пребывал в глубоком трауре, который представлял в выгодном свете его хрупкую фигуру и одухотворенное лицо. Но ни в его взгляде, ни в словах не было и намека на флирт в том смысле, в котором понимала его Молли. Синтия тоже вела себя исключительно пристойно; с мужчинами она всегда бывала более сдержанной, чем с женщинами, и подобная пассивность была неотъемлемой частью ее привлекательности и очарования. Они говорили о Франции. Миссис Гибсон в юности провела в этой стране два или три года, а то, что Синтия совсем недавно вернулась оттуда, сделало Булонь вполне естественной темой для беседы. Но Молли, оказавшаяся исключенной из нее, испытывала горькое разочарование, потому что ее любопытство относительно подробностей успеха Роджера так и осталось неудовлетворенным. Когда же она встала, чтобы попрощаться с Осборном, он повел себя с нею едва ли более дружески, чем с Синтией. Не успел он шагнуть за порог, как миссис Гибсон принялась превозносить его до небес.
– Что ж, я начинаю питать расположение к длинной родословной. Он – настоящий джентльмен! Такой воспитанный и вежливый! В отличие от этого прямолинейного мистера Престона, – продолжала она, с некоторой тревогой поглядывая на Синтию.
Та, полностью отдавая себе отчет в том, что от нее ждут ответа, прохладно заявила:
– Мистер Престон ничуть не изменился с момента нашего знакомства. А ведь было время, мама, когда мы с тобой, кажется, полагали его очень приятным человеком.
– Не припоминаю такого. Но у тебя хорошая память, в отличие от меня. Однако же мы говорили о восхитительном мистере Осборне Хэмли. Молли, а ты настолько часто поминаешь его брата – Роджер то, Роджер это, – что я просто диву даюсь, как это ты не вспомнила о нем сейчас.
– Я не замечала за собой, что слишком часто упоминаю мистера Роджера Хэмли, – чуточку зардевшись, возразила Молли. – Но я действительно виделась с ним чаще, поскольку он больше бывал дома.
– Так-так! Все в порядке, моя дорогая. Полагаю, он подходит тебе куда больше. Но вот когда я увидела Осборна Хэмли рядом со своей Синтией, то не смогла удержаться от мысли… Пожалуй, я не стану говорить вам, о чем подумала. Ведь оба они настолько выше среднего в том, что касается внешности, что это наводит на определенные мысли.
– Я прекрасно понимаю, о чем ты подумала, мама, – с потрясающим хладнокровием заявила Синтия, – и Молли тоже, вне всякого сомнения.
– Что ж! Не вижу в этом ничего дурного. Ты ведь слышала, как он сказал, что, хотя ему не хочется сейчас оставлять своего отца одного, он надеется обрести бо́льшую свободу действий, когда его брат Роджер вернется из Кембриджа? Он как будто бы говорил: "И если вы еще раз пригласите меня на ужин, я с удовольствием приду". И цыплята тогда будут дешевле, и кухарка так славно удаляет из них кости и готовит фарш. Словом, все складывается на редкость удачно. Молли, дорогая моя, не думай, что я забыла о тебе. Немного погодя, когда придет черед Роджера Хэмли побыть дома со своим отцом, мы пригласим его на один из наших маленьких семейных обедов.
Молли не сразу сообразила, что мачеха имеет в виду, но примерно через минуту смысл сказанного наконец дошел до нее, и она покраснела до корней волос, особенно после того, как заметила, с каким веселым изумлением за процессом ее прозрения наблюдает Синтия.
– Боюсь, что Молли еще не готова выразить тебе благодарность, мама. Я на твоем месте не стала бы утруждаться чрезмерно, устраивая ради нее маленький семейный обед. Лучше одари своей бесконечной добротой меня.
Молли частенько приходила в недоумение, слушая речи, с которыми Синтия обращалась к матери; сейчас как раз был один из таких случаев. Впрочем, ей не терпелось выступить в свою защиту, поскольку последние слова и намеки миссис Гибсон вызвали у нее необычайное раздражение и негодование.
– Мистер Роджер Хэмли был очень добр ко мне, он часто бывал дома, пока я гостила у них, тогда как мистер Осборн Хэмли наезжал лишь изредка, – именно поэтому я поминаю одного куда чаще, чем другого. Будь у меня… или у него… – она осеклась, окончательно запутавшись, и выпалила: – Не думаю, что согласилась бы. Ох, Синтия, вместо того чтобы смеяться надо мной, лучше помогла бы мне объясниться!
Но Синтия предпочла сменить тему.
– Мамин идеал навел меня на мысли о собственной слабости. Правда, я еще не разобралась, умственной или физической. А ты что скажешь, Молли?
– Да, его нельзя назвать сильным, я знаю, но он очень образован и умен. Все так говорят, даже папа, который редко хвалит молодых людей. И от этого его неудача в колледже выглядит еще загадочнее.
– В таком случае, это слабость его характера. Я уверена, что где-то у него есть изъян, хотя он и впрямь очень мил. Должно быть, пребывание в Хэмли-холле было легким и приятным.
– Да, но теперь все кончено.
– Какой вздор! – заявила миссис Гибсон, отвлекаясь от подсчета петель в своем вязании. – Вот увидишь, мы сделаем так, что молодые люди будут частенько захаживать к нам на ужин. Твоему отцу они нравятся, а я всегда стараюсь привечать его друзей. Не могут же они всю жизнь оплакивать свою мать? Надеюсь, мы будем часто видеться с ними, и оба наших семейства должны стать очень близки. В конце концов, все эти славные обитатели Холлингфорда – люди ужасно старомодные и отсталые, да еще и недалекие, если мне будет позволено высказать свое мнение.
Глава 21. Сводные сестры
Складывалось полное впечатление, что предсказаниям миссис Гибсон суждено было сбыться, поскольку Осборн Хэмли стал едва ли не завсегдатаем ее гостиной. Да, разумеется, нередко пророки сами прилагают усилия к тому, чтобы их пророчества исполнились, и миссис Гибсон не теряла времени зря.
А Молли была изрядно озадачена манерами и поведением молодого человека. Он упоминал, что иногда уезжает из Холла, никогда, впрочем, не уточняя, куда именно. Но, по ее мнению, совсем не таким должно быть поведение женатого мужчины, коему полагалось иметь дом и слуг, платить ренту и налоги и жить со своей супругой. Впрочем, вопрос о личности этой таинственной жены отступал на второй план по сравнению с тем, где она находилась сейчас. Лондон, Кембридж, Дувр, даже Франция – он часто упоминал их как места, в которых бывал во время своих маленьких путешествий. Факты эти всплывали мимоходом, словно он не подозревал о том, что именно выдает. Иногда Осборн ронял такие вот фразы: "А, это было в тот день, когда я пересекал Ла-Манш! Да, тогда действительно штормило! Вместо двух часов нам пришлось провести на борту целых пять". Или: "На прошлой неделе в Дувре я встретил лорда Холлингфорда, и он сказал…" и так далее. "Разве это холод? Вот в четверг в Лондоне было по-настоящему холодно – температура упала на пятнадцать градусов". Не исключено, что в ходе оживленной беседы подобные маленькие откровения не замечал никто, кроме Молли, чей интерес и любопытство неизменно возбуждала тайна, обладательницей которой она стала, несмотря на угрызения совести, мучившие ее оттого, что она позволила себе размышлять над тем, что должно было оставаться в секрете.
К тому же ей стало совершенно очевидно, что Осборн несчастлив дома. Он утратил свой напускной цинизм, которым щеголял в то время, когда от него ждали успехов в колледже. Что ж, как говорится, нет худа без добра. Если он не давал себе труд критически оценивать других людей и их поступки, то, по крайней мере, речь его не была щедро приправлена перцем язвительности. Он выглядел куда рассеяннее и уже не был таким милым и приятным, думала миссис Гибсон, но свои мысли держала при себе. Он казался не совсем здоровым, но это могло быть следствием угнетенного расположения духа, что, как замечала Молли, частенько прорывалось сквозь его вежливую пустопорожнюю болтовню. В разговорах с нею он то и дело вспоминал о "счастливых днях, оставшихся в прошлом", или "временах, когда моя мать была еще жива". При этом голос у него срывался, он мрачнел, а Молли охватывало непреодолимое желание выразить ему свою искреннюю симпатию и сочувствие. А вот отца он вспоминал нечасто, и тогда Молли казалось, что в его манерах сквозит та самая болезненная сдержанность, которую она подметила во время своего последнего пребывания в Холле и которая, судя по всему, по-прежнему сохранялась между ними. Почти все, что она узнала о внутренних проблемах семьи, сообщила ей миссис Хэмли, и Молли не знала, насколько ее отец был в курсе происходящего. Именно по этой причине ей не хотелось чрезмерно досаждать ему своими вопросами, тем более что мистер Гибсон был не из тех людей, кто любил рассуждать о домашних делах своих пациентов. Иногда она спрашивала себя, уж не было ли это сном – те полчаса в библиотеке Хэмли-холла, когда она узнала об обстоятельстве, имевшем чрезвычайно большое значение для Осборна, но которое столь мало изменило его образ жизни – и в словах, и в поступках. На протяжении тех двенадцати или четырнадцати часов, что она провела после этого в Холле, ни он сам, ни Роджер более ни словом не обмолвились о его женитьбе. Все это и впрямь походило на сон. Пожалуй, Молли испытала бы куда большее неудобство от обладания этой тайной, если бы Осборн был бы настойчивее в своем предпочтении, которое он выказывал Синтии. Она явно забавляла и привлекала его, но это увлечение было, скорее, платоническим. Осборн восхищался ее красотой и, казалось, сполна ощущал на себе всю силу ее обаяния, но вместе с тем он с легкостью оставлял ее и пересаживался поближе к Молли, если что-либо напоминало ему о матери, разговаривать о которой он мог только с нею одной. Тем не менее он стал настолько частым гостем у Гибсонов, что миссис Гибсон вполне можно было простить некоторые фантазии относительно того, что молодой человек приходит к ним исключительно ради Синтии. Ему нравилась гостиная, дружелюбная атмосфера, царившая в ней, и общество двух девушек, чья красота и манеры были намного выше среднего; к тому же одна из них пребывала с ним в особых отношениях, поскольку была любимицей его матери, память о которой он столь бережно хранил. Осознавая, что он уже не относится к категории холостяков, Осборн, пожалуй, был слишком равнодушен к невежеству остальных на этот счет и к возможным последствиям этого.
Почему-то Молли не хотелось первой упоминать имя Роджера в разговорах, посему она упустила множество возможностей узнать новости о нем из первых уст. Осборн часто бывал настолько апатичен или рассеян, что предпочитал следовать течению беседы, а не вести ее. В качестве неотесанного малого, не уделявшего ей особого внимания, и второго сына Роджер не слишком занимал мысли миссис Гибсон, Синтия же никогда не видела его, а каприз или прихоть не слишком часто побуждали ее вспоминать о нем. После того как он занял высокое место в математических списках, Роджер еще не был дома – по крайней мере об этом Молли знала. А еще ей было известно, что он упорно работал над чем-то, – она полагала, что над получением членства в научном сообществе или стипендией, – но и только. Осборн неизменно отзывался о брате в одной и той же манере: в каждом слове, в каждой интонации звучали любовь и уважение – нет, даже восхищение! И это – от человека, взявшего на вооружение девиз nil admirari и редко утруждавшего себя подобными эмоциями.
– А, Роджер! – сказал он однажды, и Молли мгновенно уловила произнесенное имя, хотя и не слышала, о чем прежде шел разговор. – Он такой один из тысячи – из целой тысячи, право слово! Не думаю, что в ком-то еще встречается подобное сочетание благородства, добродетели и настоящей мужской силы.
– Молли, – поинтересовалась Синтия после того, как мистер Осборн Хэмли откланялся, – что за человек этот Роджер Хэмли? Даже не знаю, насколько можно верить хвалебным отзывам его брата, но эта тема остается единственной, которая вызывает неподдельный энтузиазм у Осборна Хэмли. Я уже несколько раз обращала на это внимание.
Пока Молли колебалась и раздумывала, с чего начать, в разговор вмешалась миссис Гибсон:
– Это лишний раз свидетельствует о том, сколь благороден по натуре Осборн Хэмли, отзываясь в таких восторженных тонах о своем брате. Подумаешь, старший ранглер! Ну и что? Нет, я не отрицаю его заслуги, но что касается умения вести беседу, то здесь он полный профан. Здоровенный, неуклюжий увалень, который выглядит так, словно сложить два и два для него – непосильная задача, и это при том, что он – гений в математике. Увидев его, вы бы ни за что не поверили, что он – брат Осборна Хэмли! Словом, он начисто лишен лоска и вообще какой-либо примечательности.
– А ты что думаешь о нем, Молли? – не унималась упрямая Синтия.
– Он мне нравится, – ответила девушка. – Он был очень добр ко мне. Я знаю, что он не такой симпатичный, как Осборн, но…
Было довольно трудно произнести все это негромко и без эмоций, но Молли справилась, прекрасно понимая, что Синтия не успокоится, пока не получит от нее какого-либо ответа.
– Полагаю, он приедет домой на Пасху, – сказала Синтия, – и тогда я увижу его собственными глазами.
– Очень жаль, что траур не позволит им посетить Пасхальный благотворительный бал, – с грустью заметила миссис Гибсон. – Мне бы не хотелось брать вас туда, девочки, если у вас не будет достойных партнеров. Я бы поставила себя в ужасно неловкое положение. Было бы куда лучше, если бы мы присоединились к компании из Тауэрз. Тогда вы гарантированно обрели бы партнеров, потому что они всегда приглашают мужчин, которые умеют танцевать и которые пригласили бы и вас после того, как исполнили бы свой долг перед дамами дома. Впрочем, с тех пор как леди Камнор заболела, все настолько изменилось, что я не удивлюсь, если они вообще никуда не пойдут.
Пасхальный бал стал постоянной темой разговоров для миссис Гибсон. Иногда она говорила, что он станет первым ее появлением в обществе в качестве новобрачной, хотя всю зиму она раз или два в неделю наносила визиты своим знакомым. Затем она сменила акценты и заявила, что он чрезвычайно интересует ее только потому, что на ней лежит ответственность представить вниманию общества свою дочь и дочь мистера Гибсона, хотя почти все, кто собирался посетить сие мероприятие, уже видели двух молодых леди раньше, пусть и не в бальных платьях. Но, подражая манерам аристократов в том, насколько она понимала их, миссис Гибсон намеревалась "вывести в свет" Молли и Синтию именно на балу, что она рассматривала, в некотором роде, как представление при дворе. "Они еще не выходили в свет" стало ее любимой отговоркой, к которой она прибегала всякий раз, когда девушек приглашали в дом, где, по ее мнению, бывать им не следовало, или же когда их приглашали в гости без нее. Она даже умудрилась создать воображаемые трудности, когда мисс Браунинг, старинная подруга семейства Гибсонов, навестила их однажды утром, дабы пригласить девушек на дружеское чаепитие и игру в карты. Подобное скромное увеселение должно было стать знаком внимания для троих внуков миссис Гуденоу – двух юных леди и их брата, – которые приехали погостить к своей бабушке.
– Вы очень добры, мисс Браунинг, но, видите ли, я едва ли могу отпустить их – они еще не выходили в общество, что случится лишь на Пасхальном балу.
– А до тех пор мы должны притворяться невидимками, – съязвила Синтия, всегда готовая подшутить над претенциозностью своей матери. – Мы настолько знатные персоны, что наш суверен должен дать нам свое высочайшее позволение, чтобы мы смогли сыграть в карты в вашем доме.
Синтии доставила удовольствие мысль о том, как она, взрослая девушка, будет выглядеть на фоне робких девочек, только-только выпорхнувших из детской, но мисс Браунинг юмора не оценила и едва не оскорбилась.
– Ничего не понимаю. В мое время девушки без стеснения бывали там, куда их приглашали, не прибегая к нынешнему фарсу, когда им обязательно нужно вырядиться в пух и прах, чтобы появиться в общественном месте. Я не имею в виду то мелкопоместное дворянство, которое возило своих взрослых дочерей в Йорк, Мэтлок или Бат, дабы привить им вкус к приличному обществу. Знатные же господа ехали в Лондон, представляя своих юных леди королеве Шарлотте, после чего, случалось, отправлялись на бал, устроенный в день рождения. Но что же до нас, обитателей маленького Холлингфорда, то мы знаем всех здешних детишек, что называется, с пеленок, и я сама не раз видела, как девочки двенадцати или четырнадцати лет отправлялись в гости, дабы поиграть в карты, и при этом знали, как следует вести себя, не хуже любой высокородной леди. В те времена и разговоров-то о том, что "они еще не выходили в свет", и представить себе было невозможно для любого ниже дочери сквайра.
– После Пасхи мы с Молли будем знать, как следует вести себя за карточным столом, но не раньше, – с показной скромностью сообщила Синтия.