Миссис Гибсон намеревалась приложить все усилия, дабы братья из Хэмли сочли его легким и приятным; так оно и получилось. Мистер Гибсон любил молодых людей не из-за их родителей, они нравились ему сами по себе, поскольку он знал обоих Хэмли с самого детства; а с теми, кто ему нравился, доктор умел быть очень милым и приятным. Миссис Гибсон устроила им роскошный прием, а радушие и сердечность в хозяйке способны, словно мантией, прикрыть ее прочие возможные недостатки. Синтия и Молли выглядели потрясающе, что стало для обеих девушек единственной обязанностью, безукоризненного выполнения которой потребовала от них миссис Гибсон, поскольку сама намеревалась принять самое деятельное участие в застольной беседе. Осборн с радостью пошел ей в этом навстречу, и некоторое время они беззаботно болтали о всяких пустяках, демонстрируя свое умение вести светский разговор. Роджер, которому полагалось бы окружить вниманием и заботой одну из молодых леди, сосредоточенно слушал мистера Гибсона, увлеченно рассказывавшего ему о статье по сравнительной остеологии. Она была опубликована в одном из научных зарубежных журналов, которые лорд Холлингфорд обыкновенно пересылал своему другу, деревенскому доктору. Тем не менее время от времени юноша ловил себя на том, что внимание его рассеивается, и он устремлял взгляд на прелестное личико Синтии, сидевшей между его братом и мистером Гибсоном. Она почти не принимала участия в том, что происходило за столом; опустив глаза, девушка рассеянно крошила хлеб на скатерти, и ее чудесные длинные ресницы отбрасывали тень на нежные щечки. Она думала о чем-то своем, в то время как Молли изо всех сил пыталась понять хоть что-либо из разговора отца с Роджером. Вдруг Синтия подняла голову и поймала взгляд Роджера, полный молчаливого восхищения. Она более не могла делать вид, будто не замечает, что он в упор разглядывает ее. Девушка слегка покраснела, но, оправившись от смущения, вызванного обожанием, светившимся в его глазах, тут же устремилась в атаку. Тем самым она заставила молодого человека перейти от смятения, которое охватило его, когда он понял, что его застали врасплох, к обороне против ее обвинений.
– Это правда, я не слушала, – обратилась она к нему. – Видите ли, в науках я полная невежда. Но, прошу вас, не испепеляйте меня гневным взглядом, пусть даже я совершеннейшая тупица!
– Я и не подозревал… То есть… я вовсе не собирался испепелять вас гневным взглядом, – сбивчиво ответил Роджер, не зная, что еще сказать.
– Синтия вовсе не тупица, – подхватила миссис Гибсон, боясь, что собственное мнение дочери о своих умственных способностях может быть принято всерьез. – Но я всегда замечала, что у каждого человека есть талант к чему-то своему. Вот и таланты Синтии не распространяются на науку и серьезные исследования. Ты помнишь, родная, каких трудов мне стоило научить тебя пользоваться глобусом?
– Да, конечно. Но сейчас я не отличу долготы от широты, вечно я путаю, какая из них горизонтальная, а какая – вертикальная.
– Тем не менее уверяю вас, что у нее потрясающая память на стихи, – продолжала ее мать, обращаясь к Осборну. – Я сама слышала, как она без запинки декламировала "Шильонского узника" от начала и до конца.
– Думаю, что нам было бы ужасно скучно слушать ее сейчас, – заметил мистер Гибсон, с улыбкой глядя на Синтию, которая ответила ему благодарным и понимающим взглядом.
– Ах, мистер Гибсон, я уже имела несчастье убедиться, что поэзия не трогает вашу душу, и в этом смысле Молли пошла по вашим стопам. Она предпочитает серьезные книги, с фактами и цифрами, так что ей грозит опасность со временем превратиться в "синий чулок".
– Мама, – покраснев, возразила Молли, – вы полагаете книгу серьезной только потому, что в ней были приведены конструкции различных ульев для пчел. На самом деле это не так. Но она оказалась очень занимательной.
– Ну, если вы намерены вдаваться в чрезмерные тонкости и прибегать к софизмам, да еще и употреблять латинские слова, думаю, нам самое время выйти из комнаты, – заявила миссис Гибсон.
– Давай не будем спасаться бегством, мама, словно мы потерпели поражение, – возразила Синтия. – Возможно, речь действительно идет о тонкостях, но я, например, прекрасно понимаю, о чем сейчас говорит мистер Роджер Хэмли. И книгу Молли я тоже читала, пусть и немножко. Серьезная она или нет, но мне книга показалась достаточно интересной, во всяком случае, намного интереснее "Шильонского узника", каким он представляется мне сейчас. Я убрала "Узника" с полки, чтобы освободить место для "Джонни Гилпина", который стал моей любимой поэмой.
– Как ты можешь говорить подобные глупости, Синтия? – возмутилась миссис Гибсон, когда девушки последовали за нею наверх. – Ты прекрасно знаешь, что никакая ты не тупица. Совсем необязательно быть "синим чулком", поскольку людям благородного происхождения женщины такого типа не нравятся. И не нужно намеренно принижать себя, противореча всему, что я говорю о твоем увлечении Байроном, поэтами и поэзией, тем более перед Осборном Хэмли!
В голосе миссис Гибсон звучало нескрываемое раздражение.
– Но, мама, – возразила Синтия, – я или тупица, или нет. Если да, то я имею право признаться в этом. Если же нет, то тупица он, раз у него недостало сообразительности понять, что я всего лишь шучу.
– Ну, в общем, да, – растерянно отозвалась миссис Гибсон, несколько сбитая с толку словами дочери и явно ожидающая дополнительных объяснений.
– Вот только если он тупица, то его мнение обо мне не стоит и ломаного гроша. Так что в любом случае это не имеет никакого значения.
– Твои глупости повергают меня в растерянность, дитя мое. Одна Молли стоит двадцати таких, как ты.
– Я полностью согласна с тобой, мама, – заявила в ответ Синтия, оборачиваясь к Молли и беря ее за руку.
– Но так быть не должно, – миссис Гибсон все еще не могла унять раздражение, – подумай о тех преимуществах, которыми ты располагаешь.
– Боюсь, что я скорее предпочла бы выглядеть тупицей, чем "синим чулком", – сказала Молли, которую подобное определение раздражало, и она ничего не могла с собой поделать.
– Тише, они уже идут! Я слышала, как хлопнула дверь столовой. Я не имела в виду, дорогая, что ты и впрямь "синий чулок", поэтому не злись, пожалуйста, – сказала миссис Гибсон и тут же обратилась к дочери: – Синтия, куда ты подевала эти чудесные цветы? Кажется, они называются анемоны, не так ли? Они так замечательно идут тебе.
– Молли, не будь такой серьезной! – воскликнула Синтия. – Неужели ты не понимаешь, что мама хочет, чтобы мы выглядели веселыми и улыбающимися?
Мистеру Гибсону предстояло отправиться в свой обычный вечерний обход, а молодые люди с радостью перешли в уютную гостиную, где ярко горел огонь и стояли удобные кресла и мягкие стулья, которые, ввиду малочисленности избранного общества, можно было придвинуть поближе к камину, чтобы продолжить вечер в компании радушной хозяйки и милых девушек. Роджер, неспешно пройдясь по комнате, оказался в углу, где стояла Синтия, крутя в пальцах ручную сетку.
– В Холлингфорде скоро должен состояться благотворительный бал, не так ли? – осведомился он.
– Да, во вторник после Пасхи, – ответила она.
– Вы идете? Полагаю, что вы там будете?
– Да, мама намерена отвести туда меня и Молли.
– Вы полагаете, что вам понравится пойти туда вместе?
Впервые с начала их недолгого разговора она подняла на него глаза, в которых светилось настоящее, искреннее удовольствие.
– Да, вместе нам будет веселее. А вот без нее мне было бы скучно.
– Получается, вы стали большими подругами? – поинтересовался он.
– Никогда не думала, что смогу так сильно полюбить кого-либо… я имею в виду девушку.
В последнее утверждение она вложила всю искренность своего сердца, и он понял ее правильно. Подойдя к ней вплотную, Роджер слегка понизил голос:
– Я волновался на этот счет. Но теперь я рад. Я часто спрашивал себя, как вы уживаетесь вместе.
– В самом деле? – промолвила она, вновь поднимая на него глаза. – В Кембридже? Должно быть, вы очень привязаны к Молли!
– Да, верно. Она так долго пробыла с нами, да еще в такое время! Я смотрю на нее почти как на сестру.
– Она тоже очень хорошо относится ко всем вам. Иногда мне кажется, что я вас всех давно знаю – из ее частых разговоров и рассказов. Буквально всех! – повторила она, делая упор на слове "всех" и явно подразумевая и живых, и умерших.
Роджер немного помолчал.
– А вот я ничего не знал о вас, даже по слухам. Поэтому вас не должны удивлять мои опасения и страхи. Но, стоило мне вас увидеть, как я понял, что волноваться не о чем. И это стало для меня огромным облегчением!
– Синтия! – окликнула дочь миссис Гибсон, решившая, что младший сын сквайра уже получил свою долю приватного и уединенного разговора с нею. – Иди сюда и спой ту чудесную французскую балладу мистеру Осборну Хэмли.
– Какую ты имеешь в виду, мама? "Tu t’en repentiras, Colin"?
– Да, этакое очаровательное и игривое предостережение молодым людям, – сказала миссис Гибсон, мило улыбаясь Осборну. – Припев в ней звучит так:
…Tu t’en repentiras, Colin,
Tu t’en repentiras,
Car si tu prends une femme, Colin,
Tu t’en repentiras…
– Совет вполне может пригодиться тому, кто женился на француженке, но только не англичанину, который мечтает о супруге-англичанке.
Выбор песенки оказался крайне mal-àpropos, о чем миссис Гибсон даже не догадывалась. Осборн и Роджер, зная о том, что жена первого была именно француженкой, и понимая, что это прекрасно известно им обоим, оказались в весьма неловком положении, в то время как Молли пришла в такое замешательство, как если бы тайно вышла замуж сама. Синтия, однако же, бодро и жизнерадостно пропела фривольный мотивчик, и мать одобрительно улыбнулась ей, не подозревая о том, что он оказался пророческим. Осборн машинально встал и подошел к Синтии, когда она уселась за пианино, чтобы переворачивать ей страницы нотной тетради, если понадобится. Сунув руки в карманы, он не сводил глаз с ее пальчиков, чело его избороздили тягостные морщинки, пока она бодро распевала насмешливые остроты. Роджер тоже нахмурился, но при этом выглядел куда расслабленнее и спокойнее брата. Откровенно говоря, двусмысленность ситуации, скорее, забавляла его. Поймав обеспокоенный взгляд Молли и заметив, что она зарделась, он понял, что она относится к этому contretemps куда серьезнее, чем следовало бы. Пересев на стул рядом с нею, он прошептал:
– Предостережение несколько запоздало, вы не находите?
Молли подняла на него глаза, когда он склонился над нею, и тоже шепотом ответила:
– Ох, мне очень жаль!
– Вам совершенно не о чем сожалеть. Он на вас не в обиде, к тому же мужчина должен отвечать за последствия, если ставит себя в ложное положение.
Молли не знала, что ответить, и потому понурила голову и умолкла. Тем не менее она чувствовала, что Роджер не изменил позы и не убрал руки со спинки ее кресла, и, снедаемая любопытством, которое побуждало ее узнать причину его столь отрешенной неподвижности, она в конце концов подняла голову и увидела, что взгляд его прикован к паре у пианино. Осборн что-то горячо втолковывал Синтии, которая устремила на него взгляд своих серых глаз, в которых светилась мягкая решимость, и, приоткрыв рот, слушала его с нетерпением, словно ожидая, когда же он наконец замолчит, чтобы она могла вставить хотя бы слово.
– Они говорят о Франции, – ответил Роджер на невысказанный вопрос Молли. – Осборн хорошо знает эту страну, а мисс Киркпатрик училась там в школе, как вам известно. И вообще, все это довольно интересно. Хотите, подойдем ближе и послушаем, о чем идет речь?
Вопрос его прозвучал исключительно вежливо, но Молли подумала, что было бы лучше, если бы он подождал ее ответа. Однако же вместо этого Роджер направился к пианино и, облокотившись на него, присоединился к легкой и непринужденной болтовне, пожирая при этом взглядом Синтию, но стараясь делать это не слишком откровенно. Молли вдруг поняла, что еще немного, и она разрыдается, – всего мгновение назад он был рядом, разговаривая с ней ласково и доверительно, а теперь, кажется, совершенно забыл о ее существовании. Она решила, что ведет себя неправильно и изрядно преувеличила эту "неправильность". "Злая", "завистливая", "ревнующая к Синтии эгоистка" – вот те эпитеты, коими Молли безжалостно осыпала себя, но укоры не помогали, и она ничего не могла с собой поделать.
Но тут в ситуацию, которая, как казалось Молли, будет длиться вечно, вмешалась миссис Гибсон. До сих пор она была занята сложным и ответственным делом – вязала и подсчитывала петли, так что ей особенно и некогда было исполнять свои обязанности, одна из которых заключалась в том, чтобы представать перед обществом в образе беспристрастной приемной матери. Синтия спела, аккомпанируя себе на пианино, а теперь, значит, настала очередь Молли. Пение и игра Синтии были легкими и изящными, хотя их ни в коем случае нельзя было назвать безупречными. Девушка проделывала все это так очаровательно, что только фанатики музыки могли заметить, что она берет неверные аккорды и не попадает в ноты. Молли же, напротив, обладала от природы прекрасным слухом и в силу собственных наклонностей и стремления к совершенству готова была по двадцать раз кряду брать неверно сыгранные пассажи. Однако она очень стеснялась играть на публике и, когда ее к этому принуждали, играла скованно и тяжело, ненавидя при этом свое исполнение так, как никто другой.
– Теперь твоя очередь сыграть нам что-нибудь, Молли, – провозгласила миссис Гибсон. – Например, эту замечательную пьесу Калькбреннера, дорогая.
Молли умоляюще взглянула на свою мачеху, но добилась лишь повторной просьбы, которая прозвучала, скорее, как приказание.
– Не заставляй нас ждать, моя дорогая. Ничего страшного, если ты ошибешься. Я знаю, что ты очень нервничаешь, но не стоит забывать о том, что ты среди друзей.
Маленькая группа у пианино распалась, и Молли села на пыточный стул.
– Прошу вас отойти! – обратилась она к Осборну, который уже встал рядом, готовясь переворачивать страницы, если потребуется. – Я прекрасно справлюсь с этим и сама. И, пожалуйста, продолжайте разговаривать!
Несмотря на ее просьбу, Осборн остался на месте, одобрительно глядя на нее, что стало для Молли слабым утешением; миссис Гибсон, утомленная предыдущими усилиями по подсчету петель, благополучно заснула в уютном уголке софы подле камина; а Роджер, который поначалу, выполняя пожелание Молли, завел легкий разговор, в конце концов так увлекся своим tête-à-tête с Синтией, что Молли несколько раз сбивалась, пытаясь украдкой метнуть взгляд на Синтию, занятую вышивкой, и расслышать ее негромкие ответы.
– Ну вот, я закончила! – воскликнула Молли и быстро вскочила на ноги, покончив с восемнадцатью ужасными страницами. – Думаю, что более никогда не соглашусь сыграть на пианино!
Осборн рассмеялся над ее горячностью. Синтия начала принимать участие в разговоре, который понемногу сделался общим. Миссис Гибсон грациозно пробудилась ото сна, как делала все, за что бралась, и так легко вступила в беседу, что почти заставила всех поверить в то, будто и не спала вовсе.
Глава 25. Холлингфорд приходит в волнение
Казалось, весь Холлингфорд решил, что до наступления Пасхи необходимо переделать все дела. К ним относился и проприй, неизменно требовавший новых нарядов из страха перед определенными последствиями жизнедеятельности маленьких птичек, которые, как предполагалось, ненавидят нечестивость и неверие тех, кто не сподобился надеть на себя что-либо новое в день Пасхи. И большинство дам пребывали в твердом убеждении, что маленькие птички должны увидеть новые предметы туалета собственными глазами, а не принимать их наличие на веру, как им наверняка бы пришлось поступить, если бы речь шла об обычных носовых платках, нижней юбке или белье. Итак, благочестие требовало приобретения новой шляпки или платья и едва ли готово было удовлетвориться всего лишь новой парой пасхальных перчаток. Перед самой Пасхой для мисс Роуз обыкновенно наступала жаркая пора. А в этом году, ко всему прочему, должен был состояться еще и благотворительный бал. Эшкомб, Холлингфорд и Корхем являли собой три соседних городка, насчитывающих примерно одинаковое количество жителей и расположенных на равном удалении друг от друга в углах своеобразного треугольника. Подражая большим мегаполисам с их фестивалями и празднествами, эти три городка договорились об организации ежегодного благотворительного бала в пользу больницы графства. Этот бал должен был по очереди проводиться в каждом из них, и в этом году такой чести удостоился Холлингфорд.
Наступало самое подходящее время проявлять гостеприимство, и потому каждый дом, претендующий хоть на что-либо, был битком набит гостями, а экипажи и кареты заказывались за много месяцев вперед.