Если бы миссис Гибсон могла пригласить Осборна или, в отсутствие оного, Роджера Хэмли, чтобы они сопровождали их на бал и остались у них ночевать – или, в крайнем случае, если бы она могла заполучить в свое распоряжение отбившегося от стаи наследника какой-нибудь "известной в графстве фамилии", коему можно было бы сделать подобное предложение, – то она с превеликим удовольствием вернула бы своей гардеробной прежнее предназначение – комнаты для гостей. Но она полагала ниже своего достоинства предлагать услуги серым, скучным и дурно одетым особам, составлявших круг ее бывших знакомых в Эшкомбе. Исключение можно было сделать лишь для мистера Престона и отдать ему свою комнату, учитывая, что он был симпатичным и состоятельным молодым человеком, к тому же хорошим танцором. Но рассматривать его в качестве гостя следовало и с других точек зрения. Мистер Гибсон, искренне желавший отплатить добром за гостеприимство, оказанное ему мистером Престоном во время его женитьбы, испытывал к нему инстинктивное отвращение, преодолеть которое не могли ни желание вернуть долг, ни куда более достойное чувство радушного хлебосольства. У миссис Гибсон имелись свои причины испытывать к нему неприязнь, но она была не из тех, кто копит в душе обиду или старается отомстить любым возможным способом. Она и побаивалась мистера Престона, и одновременно восхищалась им. Было бы неловко, по ее собственному утверждению, входить в бальную залу без сопровождения какого-либо джентльмена, а ведь в этом вопросе на мистера Гибсона никак нельзя было полагаться! В целом же – отчасти из-за последнего довода, отчасти потому, что примирение все-таки было лучшей политикой, – миссис Гибсон склонялась к тому, чтобы пригласить мистера Престона стать их гостем. Но едва только Синтия узнала, что этот вопрос поставлен на обсуждение – или, точнее, услышала, как он дискутируется в отсутствие мистера Гибсона, – она заявила, что, если мистер Престон нанесет им по такому случаю полагающийся визит, она попросту не поедет на бал. В голосе ее при этом не прозвучало ни злости, ни гнева, но сказано это было с такой негромкой и непоколебимой решимостью, что Молли с удивлением уставилась на подругу. Она заметила, что Синтия не отрывает глаз от своего рукоделия, не только избегая смотреть кому-либо в глаза, но и воздерживаясь от дальнейших объяснений. Миссис Гибсон тоже выглядела растерянной и, кажется, даже порывалась задать дочери вопрос-другой, но при этом отнюдь не рассердилась, чего от нее с полным на то основанием ожидала Молли. Мать украдкой и в полном молчании поглядывала на Синтию некоторое время, после чего заявила, что не может отказаться от своей гардеробной, не доставив себе определенных неудобств, и будет лучше, если они более не станут вспоминать об этом. Итак, на время бала в дом мистера Гибсона не был приглашен никто из посторонних, и миссис Гибсон открыто выражала сожаление по поводу неизбежного отсутствия гостеприимства и выражала надежду, что до наступления следующего бала, который должен был состояться в Холлингфорде через три года, они успеют пристроить к своему дому несколько комнат.
Еще одним поводом для необычного волнения и суеты в преддверии Пасхи стало ожидаемое возвращение благородного семейства в Тауэрз после непривычно долгого отсутствия. Мистера Шипшенкса частенько видели разъезжающим на своем коренастом старом жеребце и раздающего указания почтительно внимающим каменщикам, штукатурам и стекольщикам насчет необходимости приведения небольших деревенских домиков, которые принадлежали "милорду", в порядок – снаружи, по крайней мере. Лорд Камнор владел большей частью городка; те же, кто проживал в домах, принадлежащих другим владельцам, или в приватных коттеджах, не могли остаться в стороне из страха возникновения разительного контраста с их собственными жилищами. И потому лестницы маляров и штукатуров самым безжалостным образом мешали дамам, с элегантным достоинством отправляющимся за покупками; при этом им приходилось приподнимать платья сзади, следуя моде, давно забытой в наши дни. Экономку и управляющего Тауэрз тоже неоднократно видели входящими в различные лавки, где они отдавали необходимые распоряжения; время от времени они останавливались у своих любимчиков, дабы угоститься щедро подносимыми закусками и напитками.
Леди Гарриет нанесла визит своей старой гувернантке на следующий день после прибытия благородного семейства в Тауэрз. Молли и Синтии в этот момент дома не оказалось – девушки отправились прогуляться, а заодно и выполнить несколько мелких поручений миссис Гибсон, которая втайне надеялась, что леди Гарриет пожалует к ней в гости в свой обычный час, и потому желала побеседовать с ее милостью без присутствия членов собственной семьи.
Миссис Гибсон не стала передавать Молли привет и пожелания всего наилучшего от леди Гарриет, зато она с неподдельным воодушевлением и интересом сообщила несколько новостей, касающихся Тауэрз. В поместье вот-вот должны были прибыть леди Ментейт со своей дочерью, леди Алисой. Они приедут до бала и посетят его, а фамильные бриллианты Ментейтов не зря пользуются заслуженной славой. Это была новость номер один. Новость номер два заключалась в том, что в Тауэрз должны были пожаловать и многочисленные, как никогда, джентльмены – равно англичане и французы. Эта новость заслуживала чести стать первой по важности, если бы существовала большая вероятность того, что все они окажутся танцорами и – в этом качестве – возможными партнерами на предстоящем балу. Но леди Гарриет отозвалась о них как о друзьях лорда Холлингфорда, то есть, скорее всего, бесполезных мужчинах академического склада. И наконец, новость номер три звучала следующим образом: миссис Гибсон едет на ленч в поместье на следующий день; леди Камнор передала с леди Гарриет коротенькую записку с приглашением; если миссис Гибсон сумеет добраться до Тауэрз самостоятельно, то один из экипажей поместья доставит ее обратно домой где-нибудь после полудня.
– Дорогая графиня! – с придыханием проговорила миссис Гибсон. Это была реплика, адресованная самой себе, сказанная после минутной паузы в качестве завершающего, так сказать, аккорда.
И вплоть до окончания этого дня все ее разговоры несли в себе незримый налет аристократизма. Одна из немногочисленных книг, привезенных ею в дом мистера Гибсона, была переплетена в розовую кожу, и по ней она изучала родословную "герцога Ментейта, Адольфуса Георга, этсетера" до тех пор, пока внимательно не ознакомилась со всеми связями и вероятными интересами герцогини. Мистер Гибсон протяжно и весело присвистнул, когда, вернувшись вечером домой, оказался в атмосфере поместья Тауэрз. Под этой напускной веселостью Молли уловила раздражение, которое она стала подмечать намного чаще, чем ей того хотелось бы. И хотя девушка предпочитала не ломать голову над этим и не доискиваться до его причин, она чувствовала себя не в своей тарелке, когда знала, что отец чем-то недоволен.
Разумеется, для миссис Гибсон была заказана пролетка. Вскоре после полудня она вернулась домой. Если она и была разочарована своей беседой с графиней, то ничем этого не показала, как не поведала никому и о том, что, прибыв в Тауэрз, она прождала целый час в утренней гостиной леди Камнор, довольствуясь лишь обществом своей старой знакомой миссис Брэдли. Потом внезапно в комнату вошла леди Гарриет и, завидев ее, воскликнула:
– Кого я вижу! Клэр! Моя дорогая! Неужели вы здесь совсем одна? А мама знает, что вы уже прибыли?
Обменявшись еще несколькими столь же любезными репликами, она поспешила на поиски ее милости, сознавая, сколь непозволительно долгое время миссис Гибсон провела в терпеливом и уединенном ожидании, но полагая, что матери в неизреченной мудрости ее вовсе необязательно знать об этом. За ленчем миссис Гибсон была втайне уязвлена тем, что милорд решил, будто это обед, и со своего места во главе стола дал волю своему гостеприимству, громогласно заявляя, что она не должна забывать о том, что обед устроен в ее честь. Тщетно она взывала к нему своим мягким, высоким голосом: "Ах, милорд! Я никогда не ем мяса в середине дня, а за ленчем я практически вообще ничего не ем". Ее возражения оказались гласом вопиющего в пустыне, и у герцогини могло сложиться впечатление, будто супруга доктора из Холлингфорда привыкла обедать рано. Впрочем, это можно было утверждать, только исходя из предположения, что ее светлость вообще снизошла до подобных умозаключений, кои, в свою очередь, означали, что ей известно о наличии доктора в Холлингфорде, у которого имеется жена, и что эта жена являет собой симпатичную, элегантную особу не первой молодости, отправляющую назад тарелку с нетронутым угощением, которого ей очень хотелось отведать, поскольку она буквально умирала с голоду после поездки и долгого ожидания.
И наконец, после ленча у нее состоялся тот самый tête-à-tête с леди Камнор, заключавшийся в следующем:
– Что ж, Клэр! Я очень рада видеть вас. Одно время я думала, что более никогда не вернусь в Тауэрз, но вот я вновь здесь! В Бате я встретила одного умного человека, доктора Снейпа, и он наконец-то излечил меня, буквально поставил на ноги. Думаю, что, если мне когда-либо вновь случится занедужить, я пошлю за ним: в наши дни нечасто удается отыскать по-настоящему разумного служителя медицины. Вот, кстати, я все время забываю, что вы вышли замуж за мистера Гибсона, который, разумеется, тоже очень умен, и все такое. (Подайте экипаж к дверям через десять минут, Браун, и прикажите Брэдли снести мои вещи вниз.) О чем это я вас спрашивала? Ах да! Как вы нашли общий язык со своей приемной дочерью? Она показалась мне молодой леди, обладающей довольно решительной и упрямой натурой. Я куда-то положила письмо, чтобы отправить его почтой, но положительно не могу вспомнить, куда именно. Окажите мне любезность и помогите найти его, милочка. Быстренько поднимитесь ко мне в комнату и попросите Брауна отыскать его, потому как оно очень важно для меня.
Миссис Гибсон отправилась выполнять поручение с большой неохотой. Ей очень хотелось поговорить о нескольких вещах, но пока она не услышала и половины того, что желала узнать из семейных сплетен. Но, увы, шансов на это не осталось. Когда она вернулась, так и не выполнив поручения, леди Камнор уже о чем-то оживленно беседовала с герцогиней, размахивая злополучным письмом, как дубинкой, и подчеркивая каждое слово.
– До последней йоты из Парижа! До по-след-ней!
Леди Камнор была слишком хорошо воспитана, чтобы не извиниться за причиненные напрасные хлопоты, но это были практически последние слова, с которыми она обратилась к миссис Гибсон, поскольку ей надо было спешить и ехать с герцогиней. А двуколка, которой предстояло отвезти "Клэр", как она упорно называла миссис Гибсон, уже стояла позади экипажа у дверей. Леди Гарриет отделилась от своей свиты из молодых мужчин и женщин, готовящихся отправиться куда-то в пешую экспедицию, дабы попрощаться с миссис Гибсон.
– До встречи на балу, – сказала она. – Вы, разумеется, будете там вместе с двумя вашими дочерьми, и тогда мы с вами поговорим. Учитывая, сколько гостей собралось у нас в доме, увидеться с вами сегодня было решительно невозможно, сами понимаете.
Таковы были факты, но миссис Гибсон раскрасила их в розовые тона и в таком виде представила своим слушателям по возвращении.
– В Тауэрз нынче собралось много гостей… о да!.. очень много: герцогиня и леди Алиса, мистер и миссис Грей, лорд Альберт Монсон с сестрой и мой старый друг капитан Джеймс из "Синих", как и уйма других. Но, разумеется, я предпочла пройти в приватную гостиную леди Камнор, где смогла с глазу на глаз поболтать с нею и леди Гарриет и где нам не мешали шум и суета внизу. Естественно, нам пришлось сойти вниз на ленч, и там я повидалась со своими старыми друзьями и возобновила некоторые приятные знакомства. Впрочем, завести с кем-либо связный разговор не было никакой возможности. Лорд Камнор пришел в восторг, оттого что увидел меня снова: хотя нас разделяли шесть или семь человек за столом, он то и дело прерывал разговор, чтобы обратиться ко мне с каким-либо любезным или добродушным замечанием. А после ленча леди Камнор буквально забросала меня вопросами о моей новой жизни, причем с таким интересом, как если бы я была ее дочерью. Разумеется, когда к нам присоединилась герцогиня, нам пришлось прерваться и разговор переключился на приданое, которое она готовит для леди Алисы. Леди Гарриет подчеркнула, что на балу мы непременно встретимся. Какая славная и отзывчивая натура, эта леди Гарриет!
Последние слова были произнесены мечтательно-задумчивым тоном.
В полдень того дня, когда должен был состояться бал, из поместья Хэмли прибыл слуга с двумя чудесными букетиками цветов для мисс Гибсон и мисс Киркпатрик и "пожеланиями всего наилучшего от обоих мистеров Хэмли". Первой получила их Синтия. Пританцовывая, она вбежала в гостиную, размахивая зажатыми в каждой руке букетиками, и поспешила к Молли, которая делала вид, что читает, дабы убить время до вечера.
– Смотри, Молли, смотри! Нам прислали букеты! Да здравствуют дарители!
– И от кого же они? – поинтересовалась Молли, завладев одним и с нежным восторгом глядя на его хрупкую красоту.
– Как от кого? От двух образцов совершенства из Хэмли, от кого же еще! Какой приятный знак внимания, ты не находишь?
– Как это мило с их стороны! – сказала Молли.
– Уверена, что это была идея Осборна. Ему часто доводилось бывать за границей, где принято посылать цветы молодым леди.
– Не понимаю, почему ты решила, что это была идея Осборна? – зардевшись, возразила Молли. – Мистер Роджер Хэмли постоянно собирал букеты цветов для своей матери, а иногда – и для меня.
– В общем, какая разница, чья это была идея и кто собирал их, мы получили цветы, и это – главное. Молли, я совершенно уверена, что эти красные цветы изумительно подойдут к твоему коралловому ожерелью и браслетам, – заявила Синтия, вытаскивая из букета несколько камелий, бывших в то время редкостью.
– Ох, прошу тебя, не надо! – воскликнула Молли. – Разве ты не видишь, как тщательно подобраны тона, – они очень старались и приложили массу усилий. Прошу тебя, не надо.
– Вздор! – отрезала Синтия, продолжая вытаскивать их. – Смотри, здесь еще много осталось. Я сделаю из них маленький венок для тебя – пришью их на черный бархат, который не будет виден под ними, – в точности так, как делают во Франции!
– Ой, какая жалость! Теперь букет испорчен, – сказала Молли.
– Какие пустяки! Я возьму этот испорченный букет себе и снова составлю его, так что он будет выглядеть лучше прежнего, а ты возьмешь себе этот, к которому я не прикасалась.
Синтия продолжила подбирать на свой вкус ярко-алые бутоны и цветы. Молли молча наблюдала за тем, как ловкие пальчики Синтии вяжут венок.
– Ну вот, – изрекла наконец Синтия, – если их пришить на черный бархат, чтобы цветы не засохли, ты сама увидишь, как прелестно он смотрится. А вот в этом нетронутом букете осталось еще достаточно красных цветков, чтобы получился великолепный ансамбль!
– Большое спасибо, – медленно проговорила Молли. – Но разве ты не возражаешь против того, что тебе достанутся только разрозненные остатки второго?
– Ничуть, красные цветы не подойдут к моему розовому платью.
– Но… ведь они так старались, составляя эти букеты!
– Очень может быть. Но я не позволю сантиментам вмешиваться в мой выбор цветов, а розовый к тому же обязывает. А вот ты в своем белом муслине с капелькой алого, как маргаритка, можешь надеть что угодно.
Синтия приложила недюжинные усилия, чтобы одеть Молли, предоставив сообразительную и умную служанку в полное распоряжение матери. Миссис Гибсон отнеслась к своему наряду с куда большей тщательностью, чем обе девушки, получив повод для глубоких раздумий и многочисленных тяжких вздохов. Наконец она остановилась на жемчужно-сером атласном свадебном платье, обильно отороченном белыми и сиреневыми кружевами. Синтия же отнеслась к предстоящему увеселению самым легкомысленным образом. Молли смотрела на церемонию одевания на свой первый бал как на серьезную и весьма волнительную процедуру. Помогая подруге, Синтия волновалась едва ли не больше ее самой. Молли хотела выглядеть пристойно и неброско; Синтия, напротив, желала подчеркнуть необычное очарование и красоту Молли – ее кремового цвета кожу, роскошные черные кудри, прекрасные удлиненные глаза с их застенчивым и милым выражением. Она потратила на Молли довольно много времени, стараясь, чтобы та выглядела сообразно ее представлениям, и свой собственный туалет ей пришлось совершать в большой спешке. Молли, уже одетая, сидела на невысоком стуле в комнате Синтии, наблюдая за стремительными движениями очаровательной подружки, которая на миг застыла в нижней юбке перед зеркалом, быстро укладывая волосы и добиваясь нужного эффекта. В конце концов Молли испустила долгий вздох и сказала:
– Как бы мне хотелось быть красивой!
– Молли, что ты такое говоришь? – спросила Синтия, обернувшись. Насмешливое восклицание уже готово было сорваться с ее губ, но, подметив невинное и полное сожаления выражение на лице Молли, она спохватилась и не сказала того, что собиралась. Глядя с полуулыбкой на собственное отражение в зеркале, она произнесла: – Француженки в таких случаях говорят: "Верь, что ты – красавица, и станешь ею".
Молли помолчала немного, прежде чем ответить:
– Полагаю, они имеют в виду, что если ты знаешь, что красива, то тебя ничуточки не беспокоит, как ты выглядишь. Ты настолько уверена в своей неотразимости, что в этом…
– Слушай! – перебила подругу Синтия. – Бьет восемь часов. Не мучай себя, пытаясь понять, что имеют в виду француженки, а лучше помоги мне надеть платье, будь хорошей девочкой.
Обе девушки, полностью одетые, уже стояли у камина в спальне Синтии, ожидая экипажа, когда в комнату поспешно вошла Мария, преемница Бетти. Официально она числилась горничной миссис Гибсон, но, когда у нее выдавалась свободная минутка, она бежала наверх и под предлогом оказания услуг любовалась платьями юных леди. От вида столь роскошных нарядов она пришла в столь неописуемый восторг, что безо всяких возражений поднялась к ним в двадцатый, наверное, раз, держа в руке букет еще более красивый, чем два предыдущих.
– Вот, держите, мисс Киркпатрик! Нет-нет, это не для вас, мисс! – воскликнула она, когда Молли, оказавшаяся ближе подруги к двери, уже хотела принять его и передать Синтии. – Он предназначен мисс Киркпатрик. Кроме того, к нему приложена записка.