При самом начале уже считалось, что сербская эмиграция - преимущественно "правого" оттенка. Вероятно, потому, что, при движении с юга, в Сербию попала большая часть эвакуированной белой армии. Много "белогвардейцев" лишь протекло через Сербию, много и осталось. Кто, однако, "белогвардейцы"? Пора бы знать, что это просто русские люди, очень много пережившие и в подавляющем большинстве - "правые" только номинально. Сербия их, - как русских, как своих, - и приняла; так, "своими", и остались те, кто остался. Всего бывало, пока не оправилась и не стала втягиваться в работу Сербия. Вместе с ней втянулись понемногу и русские. Но сделались ли сербами? Не знаю, в какой еще стране можно меньше опасаться ассимиляции. В самом характере отношения к русским нет для нее повода; для русских нет вопроса, как охранить свою "русскость". Довольно упомянуть пока, что они, без всякой перемены гражданства, уравнены в правах с гражданами сербскими.
Есть, среди эмиграции, и не просто русские люди, и не номинально "правые", а настоящие политики-правые. Эти, едва начался процесс эмигрантского деления, наметили главной своей резиденцией действительно Сербию. Из каких соображений - понять нетрудно.
Не в Сербии ли, стране славянской, православной, монархической, обожающей (как они думали) память русских царей, да еще полной доблестными белыми воинами, - не в Сербии ли ждут их большие дела, высокое покровительство, серьезное политическое влияние?
Так мечтали наши правые (преимущественно крайние) политики, такой представляли себе, вчера, реальность сегодняшнего дня. Это очень недалеко от здешне-эмигрантского общего "представления" о Сербии; только мечтанья выдаются за реальность, расчеты правых считаются осуществленными.
Между тем вот подлинная реальность сегодняшнего дня: русские монархические организации в Югославии тихо распадаются, покрытые тенью.
С культурной жизнью, даже эмигрантской, не говоря о сербской, монархические круги почти не имеют контакта. В этих условиях о каком-либо влиянии, я думаю, не может быть и разговора.
Со своей, русской, политикой, не выгорело; а что касается сербской, то нашим монархистам, если б какое-нибудь чудо помогло им в нее вмешаться, - все равно нечего было бы делать: до такой степени эта политика идет по иной, даже по враждебной им, линии.
Не помогло и православие, и митрополит Антоний из Кар-ловцев. Православие сербское не совсем российское православие. Ниже или выше, хуже или лучше, - другой вопрос, но не такое: более бытовое и народное, более простое, а, главное, - более веселое. Сербское духовенство как-то мало и соприкасается с тамошним русским. Эмиграция, русские люди "просто", ходит и в сербскую церковь, и в русскую; то, что последняя - "антониевская" - почти не замечается; вообще церковный спор, волнующий парижан, рядовую белградскую эмиграцию мало занимает. Митрополит Антоний, с небольшим своим окружением, живет уединенно, в Карловцах. Высшее сербское церковное управление и его представители никаких отношений с ним почти не имеют. Сербы с неудовольствием рассказывали мне о каких-то выпадах, демонстративных выходках монархистов, которые для этого воспользовались приездом митрополита Антония в Белград. Жалкие пустяки, быстро замятые. И это все. Ни малейшего "влияния" и с помощью Антония не получилось. Свою политическую ставку в Сербии наши монархисты проиграли.
Но и антиподы их, крайние (или почти крайние) левые, вряд ли будут счастливее. В последнее время они усиленно перекочевывают из Праги - в Белград. Если они тянутся туда с надеждой на "влияние" (потерянное в Чехии), они скоро разочаруются. Будет та же история. Прием - как всем "русским" - потому что русские; вот вам, по нашей силе и вашей работе, помощь, вот вам свобода… в пределе наших законов (только одни коммунисты - и только в Югославии! "вне закона"). Не хотите с нами работать, дух наш не нравится, как угодно; живите только в сторонке, и тихо; не мешайте другим.
Может быть, впрочем, наши левые пражские переселенцы просто ищут "где лучше", как рыба ищет "где глубже". В простом, житейском, смысле это "лучше", они, конечно, в Сербии найдут.
Но кому действительно живется там лучше, нежели в других странах, - это имеющим отношение к работе или делу "культуры". Надо помнить, что в "культуре" сейчас главный пафос Югославии, причем понятие берется очень широко. В круг работы "по культуре" входит, для Югославии, и постройка (в два года!) нового, великолепного, университета на главной площади, и открытие всяких научных и технических институтов, и оборудование фабрик и заводов - целый новый город в предместье Белграда), и, устройство музеев, и т. д., и т. д., вплоть до прокладки новых дорог. В этой области - опять невольно удивляет положение русских. Беседую с университетским лаборантом (б. деникинец, или корниловец). Беседуем вполголоса, - на стене широкого коридора написано, - кириллицей, - Тишина. Рассказывает мне об университетских делах, - он в работе уж давно, - и говорит наивно: "Студентов-сербов у нас, конечно, больше, чем русских…". Еще бы русских было больше! Профессоров-сербов тоже "больше". Но изумляет, с непривычки, что те и другие, вместе, в одном доме делают одно дело, и так, что уж нет ни хозяев, ни гостей, ни благодетелей, ни приемышей…
С внешней стороны - русские студенты пользуются правом жить в том же общежитии, прекрасном доме, где живут сербские. Но так как материальное положение русских труднее, и общежитие им более нужно, то сербы, особенно заботящиеся об "учащихся" недавно построили еще новый, русский, "студенческий дом".
Эмигрантские круги так называемых "работников культуры" весьма разнообразны по составу и по оттенкам. Вот один, более поддающийся общим определениям. Это - не совсем "интеллигенция", как мы издавна привыкли слово понимать. Это скорее старая русская профессура; в той или другой мере "люди науки". Для них, кроме открытых дверей к общей деятельности, созданы и создаются в Белграде свои учреждения, русские союзы, институты и т. д. По духу это круг, если угодно, "правый": с тем существенным отличием от наших всяческих марковцев, что "правость" первого - пассивная (не политикой занимаются), а, кроме того, не лишена оттенка либерализма, которым всегда были отмечены наши даже самые старые "профессорские" круги. Сербы, с их преимущественной заботой о "культуре" (и с почти благоговейным отношением к русской), очень последовательны, интересуясь "людьми науки" вне их политигеских симпатий. А та дань тонкого уважения, которую приносит Сербия всем, без различия, представителям культурной России (им засчитываются годы прежней деятельности, возвращаются все права и т. д.) - дань эта делает Сербии только честь. Какое в самом деле значение имеет, если тот или другой академик, член института научного, вздохнет, тайком, о старой России?
Но на этом горизонте есть одна точка, мимо которой, ради объективности, не хочу пройти.
Кроме научных и высшеобразовательных учреждений, в Югославии существует целый ряд русских среднеучебных заведений. Боюсь сказать точно, сколько - во всяком случае больше, чем в любой сейчас европейской стране. О новых, уже на почве Югославии созданных, я не буду говорить: дело идет лишь о трех - четырех, в готовом виде и прежнем составе "эвакуированных" из России. Чисто механически перенеслись они из одного места в другое, и продолжают жить, "как будто ничего не случилось". Старые руководители, с их непотрясае-мыми традициями, это уже не академики, не ученые, это воспитатели. Они действуют, они ведут какую-то - пусть малую - часть русской молодежи. Характерное преувеличение: географию России кадеты этих военных корпусов учат по довоенной карте. Но и без преувеличений, по одним фактам (сообщаемым людьми совсем не враждебными) можно понять дело. Сербы верны себе, предоставляют русским устраиваться с русскими, как они хотят, ограничиваются материальной поддержкой. Но мы-то русские, думая об этих "непотрясаемых институтах и корпусах, разбросанных по глухой сербской провинции, не можем не спрашивать себя с тревогой: а что будет с институтками и кадетами, когда они выйдут из-под крыла высокопоставленной начальницы и доблестного старого командира? Как они столкнутся с действительностью? Их к ней не готовили, их вели так, как будто "ничего не случилось"…
Что, если эти молодые жизни сразу окажутся "все в прошлом?"
Не станем, однако, придавать слишком большого значения частностям. Да и в конце концов время возьмет свое. Пока же нашим детям в Сербии лучше быть с наставниками старорусскими, чем на улице. Кстати, новорусских, стремящихся посвятить себя этому делу в глухих углах Югославии, что-то не видно…
Письмо мое затянулось, а между тем скольких еще сторон сербо-эмигрантской жизни оно не затронуло! Не совсем верно, что это письмо "о Югославии". Я касаюсь преимущественно одной ее части, Сербии, одного города - Белграда. Переезжайте из Белграда в Загреб (Хорватия). Несколько часов пути - и какая перемена впечатлений! Даже первых, зрительных, чувственных, - о людях пока не говорю (о "политике" и не думаю). Другой город, другой культуры и совсем другого внутреннего движения.
Но это слишком сложно; хотя так интересно, даже по беглому впечатлению, что я когда-нибудь его отмечу.
Может быть, для "письма впечатлений", и это мое письмо покажется слишком сухим: никакого лиризма! Но я нахожу, что всего нужнее была бы статья даже без впечатлений, информационная, просто о фактическом положении русской эмиграции в Югославии, о том, что для русских там делалось и что уже сделано. Весь материал, с точными данными, у меня для такой статьи, имеется. Но… где говорить об этом? Кому это нужно? Только широкой массе эмиграции, "вобле", по любовно-острому выражению незабвенного Арцыбашева. Ею не занята эмигрантская "элита", прессой заведующая. Насчет Югославии она довольствуется установленным "представлением", одним и тем же у правой и левой стороны; только первая радуется, что "это так", и при случае свои чувства выражает, а вторая, левая сторона, негодует, но даже при случае, - молчит.
Левая печать уже по тому одному не смеет заикнуться о делах эмигрантских в Югославии, что пришлось бы говорить и о "Державной Комиссии", которая все эти дела делает. Державной! Можно ли говорить о добром… "из Назарета?".
Ну что ж. Пусть сербы делают свое дело "втайне". Когда-нибудь видящие тайное воздадут им явно.
МЕЧТА
От автора
Эту статью, предназначенную для "Возрождения", газета не поместила, не объясняя даже причин, почему нарушено условие: печатать все мои статьи, как написанные с точки зрения, вполне приемлемой для редакции. Приходится думать, что в самой линии газеты произошли какие-то перемены, но какие именно? Это покрыто тайной. В заседании белградского Русск. Научн. Института, где статья моя читалась в присутствии людей самой разнообразной политической окраски, никто, однако, во время диспута, не возражал против главной мысли доклада, против моих определений и оценки русского самодержавия.
Вряд ли и среди читателей (кроме известного круга) найдется много несогласных с основными моими положениями, кстати не новыми и, со времен Достоевского, достаточно признанными.
Мечта
Поговорим еще немного о всяких "актуальных" вещах: о России, о сегодняшнем ее дне, о завтрашних возможностях, о свободе.
Центр моей темы, как всегда, есть вопрос о свободе. Точнее - о мере свободы, ибо реальность (а я буду говорить лишь о реальностях) не может включить полноту свободы. Но меру я возьму современную, европейскую, то есть высшую. Имея в виду ее, с одной стороны, и с другой - идею теократии, самодержавно-православного государства, я хочу рассмотреть отношение к этой идее в России сегодняшней и завтрашней.
Меня часто спрашивали, после докладов на подобные темы, какие у меня основания считать для завтрашней России форму республиканскую предпочтительные всякой монархической?
Вот на одно из моих оснований (весьма серьезное) я и хочу указать.
Прежде всего речь идет о России, - подчеркнем это. Я сейчас оставляю в стороне рассуждения о той и другой государственной форме по существу, вне времен и пространств. Я отнюдь не спорю против того, что в Англии и во Франции мера свободы приблизительно одна, хотя Англия зовется монархией, а Франция республикой. Какой знак лежит сейчас на той или другой современной стране - это, пожалуй, и безразлично; это результат ее исторического пути в связи с чертами ее индивидуально-национальной особенности.
Но речь о России, а Россия страна не современная. Она не только не прошла необходимого пути к современности, но даже почти и не начинала его. Ведь она не знала и первых начатков воспитания - в свободе. (А какое же другое может быть "воспитание"?) России знакома "вольность", и мало ли что ей знакомо! - но только не свобода. Можно оценивать как угодно общее состояние России к февралю 17 года; во всяком случае это не было состояние современной страны. Едва начавшаяся революция (в этом ее отличие от западных) была оборвана. Большевики, придя к власти, не только оборвали революцию, они оледенили, окостинели Россию на целый период времени. Как бы море со вздувшимися валами превратили в хаотическое полое нагроможденных ледяно-каменных глыб. Жизнь идет, конечно; меж льдинами, кое-где, журчат ручейки, но… чары не сняты. Когда они спадут, когда развороженное море вновь сделается морем, не увидим ли мы, что некоторые водные пласты, на глубине, остались незатронутыми? Не найдем ли Россию, с иных сторон, в том же состоянии, в каком застала ее магическая палочка большевиков? Не встретимся ли кое с чем отжившим, - но не пережитым, т. е. не успевшим сделаться отжившим для сознания России?
С такими возможностями мы обязаны считаться, если мы научились отдавать себе отчет в реальном положении дел.
Увы, неотдающими себе отчета мы были, такими, в большинстве, остаемся и здесь, в эмиграции. Говорить ли о "левых", об эс-эрах, например? (С.-р. - должно читаться ныне социалисты-реформисты, ибо соц. - революционеров среди них уже почти не замечается.) Они твердо уверены, что Россия, после снятия большевицких чар, тотчас, безболезненно, обратится в республиканскую, - по типу прекрасной Франции. Умеренным либералам-монархистам, напротив, рисуется прекрасная Англия. Им кажется: стоит отремонтировать Зимний Дворец, посадить какого-нибудь русского Георга, созвать палату пэров, парламент, и все пойдет как нельзя лучше. Будут издаваться свободные законы, а Георг сам собою отойдет к семейным делам.
Вот на этом и стоит остановиться. Мне лично завтрашняя монархия в России вообще кажется маловероятной, но оставим это. Допустим, что надежды наших умеренных монархистов сбылись: монарх появляется. Что случится? Чего можно ожидать? А вот чего:
Кто он ни будь - хоть сам Георг - с какими хартиями вольности в руках ни явись, - кончит он в России вовсе не домашними делами. Кончит тем, что… обернется в царя, - в настоящего самодержавного царя-помазанника.
Многое говорит именно за это. Вспомним: Россия никакой государственной формы, кроме монархической, не знала (опыт "пролетарской" деспотии разве крайние левые могут считать за республиканский опыт). И никакой формы монархии, кроме теократигеской, Россия тоже не знала. А самодержавие - мы это видели - трудно и поставить рядом с какой бы то ни было другой "формой монархии", - слишком оно своеобразно, благодаря его религиозной основе.
Кто, зная многовековую историю России, решится утверждать, что пленительная идея теократии, государства священного погасла в "уме" или в "духе" России? Внутренний процесс изживания, если он даже шел, - не был закончен. Другое дело, если б, после февраля, после фактического падения самодержавия, Россия не попала сразу под гнет чуждой идеи и чуждой власти. В этом случае старый образ теократического государства постепенно потерял бы силу над Россией, свободно дышащей, свободно думающей. Постепенно раскрывалась бы, на пути к "современности", и сама религиозная ложь идеи, как идеи "цезарепапистской"…
Но так не случилось. Большевики загнали ее внутрь, и даже сделали со своей стороны все, чтоб огонь ее не угас: сделали это гонениями на церковь, оскорблением древних народных святынь, наконец, беспримерным, внечеловеческим убийством, которым надели мученический венец на голову русского самодержца.
Я знаю, нынче принято говорить о России и русских, разумея территорию СССР и живущих там. Принято смотреть лишь на тамошнюю, "общую массу"; на здешнюю, зарубежную, наши эмигрантские "верхи" не обращают внимания. Особенно верхи "демократические". На всей этой средней массе русских людей (действительно массе: 89 проц. по подсчету "Поел. Нов."!) они поставили штемпель: "обыватели-монархисты" и успокоились.
Странное и опрометчивое поведение. Средний русский человек всегда остается тем же русским человеком, куда бы ни попал. Внимательнее присматриваясь к здешним средним кругам, мы, пожалуй, узнали бы что-нибудь и о "тамошних", непосредственным взорам нашим малодоступных.
Попробуйте, приглядитесь к эмигрантскому "безмолствую-щему народу". Особенно интересна молодежь. Монархизм? У одних нет еще ничего, кроме открытой души и настойчивых исканий какого бы нового взгляда на жизнь, но у других… и у них не "монархизм". У них есть больше: есть мегта. К спору о форме правления ее не сведешь: она лежит в другой плоскости. И она имеет свой образ, эта, увы, не потушенная в сердце, русская мечта: образ России православной, России-теократии, святой Руси, с единым главою - всевластным "помазанником Божиим"…
Не следует думать, что у этой "мечты" нет своей - и громадной - силы. Посмотрели бы наши политические водители, - и "демократы", и либералы, - проповедники свобод с английским монархом, - посмотрели бы они, какой дает эта "мечта" огонь восторга при самых случайных вокруг нее объединениях. Его не бывает, когда объединяются на "программе"…
Увы, теперь этот "восторг" идет на пользу даже не крайним правым: они слишком не новы и слишком грубы; нет, другим, похуже, умеющим исподволь прибирать к рукам мечтателей, особенно молодых. Немало их очутилось на удочках евразийцев, младороссов и пр. Тихо, но твердо действуют там и другие лица, малоизвестные, и которым малоизвестность даже помогает; а бьют они прямо в "мечту": империализма не признают; России после Петра не признают, - одну Русь Московскую с царями православными…
Что же: если здесь жива страшная "мечта" - скажем ли с уверенностью, что в России в глубинах русского духа, уже нет ее следов?
Народ твердо отстаивает свою церковь. Но церковь, загнанная, связанная, не пребывает ли внутренне в своем прежнем состоянии, т. е. с постоянной возможностью стать подосновой старой "мечты"? Для того, чтобы с идеи теократического единовластия была, наконец, снята многовековая религиозная санкция - церкви нужен период самостоятельного, свободного существования; ей нужна свобода движений; нужно развитие христианской мысли…