Ну, такой неслыханной дерзостью Люси просто обязана была возмутиться! Но иногда так же трудно вызвать у себя гнев, как в других случаях - сдержать его. Мистер Эмерсон был пожилым человеком, и, понятно, общество молодой девушки доставляло ему удовольствие. Да, но Джордж Эмерсон молод, на него-то ей и нужно сердиться! Или, по крайней мере, сделать вид, будто сердится.
Она какое-то время смотрела на него, прежде чем сказать:
- Я не обидчива. Мне хочется посмотреть работы Джотто. Буду признательна, если вы поможете мне отличить их от работ других художников.
Молодой человек кивнул в знак согласия. И с выражением мрачного удовольствия на лице возглавил маленькую процессию в часовню Перуц- ци. В нем было что-то от учителя. Люси почувствовала себя школьницей, только что правильно ответившей урок.
В часовне было полно солидных горожан. Один из них, видимо лектор, громко, во весь голос призвал всех восторгаться Джотто, руководствуясь не чисто художественными, а духовными критериями.
- Запомните, - вещал он, - навсегда запомните факты, которые я вам сообщу и которые относятся к истории построения храма Санта-Кроче, возводимого пылкой верой, присущей средневековью, хотя в то время с порчей Возрождения не было совсем покончено. Обратите внимание на то, как на этих фресках - к несчастью, пострадавших при реставрации, Джотто удалось избежать силков анатомии и перспективы. Что может быть величественнее, трогательнее и правдивее? Точное знание и техническое совершенство бессильны против умения истинно чувствовать!
- Ничего подобного! - раздался громовой голос мистера Эмерсона. - Даже не думайте это запоминать! Возведен верой, как же! Это надо понимать так, что строителям платили жалкие гроши! А что до фресок, то они не имеют никакого отношения к жизненной правде. Посмотрите вон на того толстяка в синем! Он весит столько же, сколько я, и, тем не менее, взмывает в небо, как воздушный шарик!
Это относилось к фреске "Вознесение святого Иоанна".
Лектор на мгновение умолк. Экскурсанты, включая Люси, неловко переминались с ноги на ногу. Она уже поняла, что ей не место рядом с этими двумя, по какой-то причине подпала под их влияние. Они были так серьезны и настолько отличались от других, что она не знала, как себя вести.
- Ну так как же - было это в действительности или не было? Да или нет? - спросил кто-то из присутствующих.
- Если и было, - сказал Джордж Эмерсон, - то именно так, как здесь нарисовано. Хотя я лично предпочел бы самостоятельно добираться до неба и не позволил бы херувимам себя тащить.
- Ты не попадешь на небо, - возразил его отец. - Таким, как мы, суждено упокоиться в земле, откуда мы пришли в мир, и наши имена забудутся, но останутся наши труды.
- Извините, - раздался пронзительный голос лектора, - эта часовня мала для двух групп. Идемте, не будем им мешать.
Лектор был священником, а экскурсанты, по-видимому, его паствой. Все они молча потянулись к выходу. Среди них оказались и две миниатюрные старушки из пансиона Бертолини - мисс Тереза и мисс Кэтрин Алан.
- Стойте! - крикнул мистер Эмерсон. - Здесь хватит места для всех!
Процессия удалилась без единого слова. И вскоре голос лектора раздавался уже в соседней часовне. Речь шла о святом Франциске.
- Джордж, кажется, этот экскурсовод - тот самый викарий из Брикстона.
- Может быть. Точно не помню.
- Тогда я пойду туда и напомню ему, кто я такой. Да, точно, это мистер Эгер. Почему он ушел? Неужели я слишком громко говорил? Неужели мы слишком громко говорили? Как это неприятно. Я должен пойти и извиниться. Да. Пойду, извинюсь за нас обоих. Может, он вернется?
- Не вернется, - уронил Джордж.
Но мистер Эмерсон, полный раскаяния, поспешил в соседнюю молельню, чтобы извиниться перед преподобным Катбергом Эгером. Люси, ушедшая в созерцание круглого окна на потолке, услышала, как прервалась лекция, затем послышался раздраженный голос мистера Эмерсона и пронзительные нотки в голосе его оппонента. Джордж Эмерсон, от рождения склонный воспринимать любое осложнение трагически, тоже прислушался.
- Отец почти всем действует на нервы, - сказал он Люси. - А ведь он хочет только добра.
- Все мы стремимся к добру, - с вымученной улыбкой произнесла Люси.
- Потому что считаем это полезным для нашего характера. А его доброта идет от любви к людям. Они же стараются вывести его на чистую воду, злятся или пугаются.
- Ну и глупо, - сказала Люси, хотя на деле была солидарна с большинством. - Добрый поступок, совершенный с надлежащим тактом...
- Тактом! - он возмущенно вскинул голову и стал нервно вышагивать взад-вперед по часовне.
Для молодого человека лицо Джорджа Эмерсона было суровым и даже грубым - пока на него падал свет. Зато, очутившись в тени, оно стало мягче.
Он был сильным, мускулистым молодым человеком, но почему-то сейчас представился ей убеленным сединой, как будто на нем лежал серый, невидимый в темноте налет трагедии.
Скоро это ощущение прошло - Люси не умела долго сосредоточиваться на чем-либо сложном, туманном. К тому же вернулся мистер Эмерсон, возвращая ее к привычному обмену репликами.
- Ну что, отбрили тебя? - спокойно спросил Джордж.
- Ничего не поделаешь. Мы испортили настроение множеству людей. Они не вернутся.
Сквозь перегородку до них доносились обрывки повествования о святом Франциске: "...полный врожденного сострадания... распознавать в людях добро... братство людей..."
- Не обижайтесь хоть вы на нас, - обратился мистер Эмерсон к Люси. - Ну что, насмотрелись на святых?
- Да. Они производят сильное впечатление. А вы не знаете, о чьем именно надгробии писал Рескин?
Он не знал - и предложил ей попробовать угадать.
К большому облегчению Люси, Джордж не последовал за ними. Они вдвоем бродили по храму Санта-Кроче, который, хотя снаружи и походил на амбар, хранил в своих недрах настоящие шедевры. Правда, им постоянно мешали то нищие, от которых приходилось уворачиваться и прятаться за колоннами, то старуха с собачкой, то какой-нибудь священник, бочком пробиравшийся к мессе.
Мистер Эмерсон был не особенно внимателен и время от времени с тревогой поглядывал на сына.
- Что он не может оторваться вон от той фрески? Я лично не вижу в ней ничего особенного.
- Мне нравятся люди на фресках Джотто, - сказала Люси. - Они и впрямь как живые. Хотя на меня больше подействовали младенцы делла Роббиа.
- Так и должно быть. Один ребенок стоит дюжины святых. А мое дитя стоит Эдема, но пока он живет в аду.
Люси почувствовала себя неловко.
- Живет в аду, - повторил ее спутник. - Он очень несчастен.
- О Господи!
- Вы спросите: как он может быть несчастлив, если здоров и силен? Чего ему не хватает? И ведь как его воспитывали! Ни предрассудков, ни невежества, из-за чего люди портят друг другу кровь во имя Бога. С таким воспитанием - и не чувствовать себя счастливым!
Люси ничего не смыслила в теологии, но она видела перед собой пожилого человека, который был невероятно глуп, при всей своей учености. Мама не одобрила бы то, что она разговаривает с таким человеком. А о Шарлотте и говорить не приходится.
- Ну что мне с ним делать? - сокрушался мистер Эмерсон. - Приехал в Италию отдыхать, а ведет себя, как тот мальчишка, которому полагается бегать и прыгать, а он в первый же день споткнулся о чье-то надгробье и повредил ногу. А? Что вы сказали?
Люси ничего не говорила. Неожиданно старик обратился к ней с просьбой:
- Бросьте глупые мысли. Никто не просит вас в него влюбляться. Но мне кажется, вы могли бы попытаться понять его. Вы почти его сверстница и, когда не притворяетесь, производите впечатление здравомыслящей девушки. Сын рос вдали от женщин, а у вас уйма свободного времени. Вы ведь приехали на несколько недель? Так будьте же собой! Иначе, судя по вчерашнему инциденту, вы запутаетесь и сами испортите себе жизнь. Выбирайтесь из болота чужих мнений, не мучайтесь из-за того, чего не понимаете. Пытаясь понять Джорджа, вы начнете разбираться в самой себе. Это принесет пользу вам обоим.
На столь шокирующее предложение у нее не было ответа.
- Я знаю, что с ним происходит, - подвел итог мистер Эмерсон. - Только не понимаю, почему.
- И что же это? - испуганно спросила Люси.
- Все та же вечная история. Все идет кувырком.
- Что именно?
- Вселенная. Это правда, я не преувеличиваю. Мир катится по наклонной плоскости.
- О, мистер Эмерсон, что вы все-таки имеете в виду?
Вместо ответа он продекламировал:
В далекой дали, каждое мгновенье,
Рождается загадка бытия.
Случайный сгусток, ветра дуновенье -
И вот на свете появился я.
- Мы оба читали эти строки, но почему Джордж воспринимает их столь трагично? Мы знаем, что в мир нас случайно занес ветер и он же унесет навсегда, что жизнь - это клубок противоречий, отклонение, крохотное пятнышко, зазубринка на безупречно гладкой поверхности. Но с какой стати расстраиваться? Давайте любить друг друга, трудиться и радоваться жизни! Я против мировой скорби.
Мисс Ханичерч наклонила голову в знак согласия.
- Так повлияйте на моего сына. Помогите ему понять, что рядом с вечным "почему" существует "да" - пусть преходящее, но все-таки "да"!
Она вдруг засмеялась - кто-то же должен был засмеяться. Молодой человек впал в меланхолию, потому что Вселенная несовершенна...
- Мне очень жаль! - откликнулась она. - Вы сочтете меня бесчувственной, но... - в ней заговорила светская женщина. - Я думаю, вашему сыну нужно чем-нибудь увлечься. У него есть хобби? Знаете, у меня тоже бывают приступы беспричинной тоски, но я забываю о них, садясь за фортепьяно. А коллекционирование марок принесло неоценимую пользу моему брату. Если вашему сыну скучно в Италии, увезите его в Альпы, в Озерный край...
Старик с грустью коснулся ее руки. Она не обиделась, сочтя это жестом благодарности за добрый совет. И действительно, она больше не боялась его, так как прониклась убеждением, что он - глупый, но хороший. И снова ощутила прилив радости - как час назад, перед тем как мисс Лавиш убежала с ее "Бедекером". Джордж, спешащий навстречу им, перешагивая через надгробия, казался смешным и заслуживающим снисхождения. Он приблизился, лицо его оказалось в тени. И объявил:
- Мисс Бартлетт.
- Господи! - ужаснулась Люси. Жизнь опять повернулась на 180 градусов. - Где?
- В нефе.
- Ясно. Должно быть, это те маленькие сплетницы, сестры Алан...
Она прикусила язычок.
- Бедная девочка! - со вздохом произнес мистер Эмерсон. - Бедная девочка!
Ну, уж этого она не могла стерпеть - может быть, потому, что чувствовала то же самое.
- Бедная девочка? Не понимаю, какой смысл вы вкладываете в эти слова. Я совершенно счастлива и с пользой провела утро. Не тратьте, пожалуйста, время попусту, оплакивая мою жалкую участь. В мире достаточно невыдуманного горя, не правда ли, чтобы не высасывать из пальца. До свидания. О, я вижу, сюда идет моя кузина! Вы были очень любезны. Какое замечательное утро! Санта-Кроче - удивительный храм!
И она присоединилась к кузине.
Глава 3. Музыка, фиалки и неприличное слово
Обычно, если день проходил сумбурно, Люси возвращала себе ощущение прочности мира, садясь за фортепьяно. Играя, она переставала быть почтительной или надменной, бунтаркой или рабыней. Царство музыки совсем не походило на окружающий ее мир. Оно принимало тех, кого, из- за их дурного воспитания, недостатка интеллекта или культуры, отвергало общество. Даже самый заурядный человек, начав играть, легко, без усилий, взмывает вверх и парит в эмпиреях, а мы, оставшиеся на земле, дивимся: как же мы не замечали его раньше? Ведь мы могли бы восхищаться им и даже любить - если бы он научился передавать свое видение словами, а свой духовный опыт воплощать в поступки. Но вряд ли это получится - даже наверняка не получится, или будет получаться крайне редко... Люси, во всяком случае, это никогда не удавалось.
Она не была блестящей пианисткой, ее пассажи не рассыпались жемчугом, и в ее арсенале было ничуть не больше точных аккордов, чем у других исполнительниц ее возраста и социального положения. Ее игра не отличалась страстностью, под пальцами не рождались трагические звуки, чтобы потом, летним вечером, улететь в открытое окно. Конечно, там было чувство - что-то среднее между любовью, ненавистью и ревностью - и весь положенный набор красок. Она не чуждалась и трагизма, но при этом всегда сражалась на стороне Победы. Чего и над чем - это трудно объяснить в обычных терминах. Никто не осмелится отрицать, что иные сонаты Бетховена трагичны, но каждый исполнитель сам решает, должны ли они оставлять у слушателя чувство безысходности или триумфа. Люси предпочитала триумф.
Однажды после обеда пошел сильный дождь, и это позволило мисс Ханичерч заняться тем, что ей действительно нравилось. Она расчехлила маленькое пианино. Немногочисленные постояльцы из тех, что слонялись поблизости, стали хвалить ее игру, но не дождавшись ее реакции, разбрелись по своим комнатам - кто вздремнуть, кто делать записи в дневниках. Оставшиеся все время что-то или кого-то искали: мистер Эмерсон - сына, мисс Лавиш - свой портсигар, а мисс Бартлетт - мисс Лавиш, Люси ни на кого не обращала внимания. Как всякий настоящий музыкант, она наслаждалась прикосновениями к клавишам. В ответ они, точно живые, ласкали ее пальцы, и это, а не одни только звуки, отвечало ее заветным желаниям.
Сидя тихонько у окна и стараясь не выдать своего присутствия, мистер Биб размышлял о противоречивости характера мисс Ханичерч. Впервые он подметил это в Тонбридж Уэллсе, на одном из благотворительных концертов, когда высшие развлекают низших. Зал был полон, публика - исполнена уважения. Дамы и господа из прихожан под руководством викария пели, читали стихи или смешили публику, имитируя звук пробки, вылетающей из бутылки с шампанским.
Одним из пунктов программы значилось: "Мисс Ханичерч. Фортепьяно. Бетховен". Мистер Биб попробовал угадать, что их ждет - "Аделаида" или марш "На руинах Афин", - и вдруг услышал первые такты Опуса III. Он напряженно прослушал вступление, зная, что вплоть до ускорения темпа невозможно судить о замысле пианиста. Когда загремела первая тема, он понял, что происходит нечто странное. В аккордах, предвещающих заключительную часть, он распознал удары победного гонга. Он был рад, что она сыграла только первую часть, потому что иначе мог не обратить внимания на сложные переливы тактов размера девять шестнадцатых. Публика почтительно захлопала в ладоши, и мистер Биб первый - это было самое меньшее, что он мог сделать.
- Кто эта девушка? - спросил он викария.
- Родственница одной из моих прихожанок. По-моему, выбор произведения был неудачным. Обычно Бетховен так прямо взывает к нашим чувствам, что сложная игра представляется неким извращением.
- Представьте меня.
- Она будет рада. Им обеим понравилась ваша проповедь.
- Проповедь? - удивился мистер Биб. - Чего ради она потащилась слушать мою проповедь?
Познакомившись с мисс Ханичерч, он понял, в чем дело. Встав с табурета, она стала обыкновенной девушкой с темными волосами и очень хорошеньким, бледным, еще не до конца сформировавшимся личиком. Ей нравилось ходить на концерты, она любила гостить у кузины, обожала кофе-гляссе и меренги. Естественно, ей понравилась и его проповедь. Но перед отъездом из Тонбридж Уэллса он сказал викарию то, что теперь повторил в пансионе Бертолини, когда она захлопнула крышку фортепьяно и с мечтательным выражением лица направилась к нему.
- Если ваша жизнь, мисс Ханичерч, когда-нибудь станет похожей на вашу игру, это будет весьма интересно и для нас, и для вас самой.
Люси тотчас спустилась с небес.
- Надо же, кто-то сказал то же самое моей маме, а она выразила надежду, что моя жизнь не превратится в дуэт.
- Миссис Ханичерч не любит музыку?
- Она ничего не имеет против музыки. Но не любит, когда люди слишком увлекаются чем бы то ни было. Мама считает, что я глупа и ничего не понимаю. Однажды я сказала, что собственная игра нравится мне больше, чем чья-либо еще. Это оказалось вне ее разумения. Конечно, я не хочу сказать, что моя игра гениальна. Я имела в виду...
- Конечно, - пробормотал он, удивляясь, зачем она оправдывается.
- Музыка. - начала она какую-то общую фразу и вдруг запнулась, засмотревшись в окно, на насквозь промокшую Италию. Юг утратил все свое очарование, а представители самого гармоничного народа в мире съежились и превратились в жалкие комочки. Улица и река стали грязновато-желтыми, мост - грязновато-серым, а горы - грязновато-лиловыми. Где-то там, в складках темноты, прятались мисс Бартлетт и мисс Лавиш, которые выбрали именно этот день для посещения Торре дель-Галло.
- Так что же музыка? - напомнил мистер Биб.
- Бедняжка Шарлотта промокнет до нитки, - проговорила Люси.
Как это похоже на мисс Бартлетт - вернуться продрогшей, усталой,
голодной и кроткой аки ангел, в мятой юбке, с потрепанным "Бедекером" и першением в горле. В прошлый раз, когда все вокруг пело и воздух вливался в горло как вино, ее было не вытащить из гостиной - нет-нет, она - старая женщина и никудышная компания для молодой, здоровой девушки.
- Это мисс Лавиш сбила вашу кузину с толку. Должно быть, она ищет в проливном дожде настоящую Италию.
- Мисс Лавиш такая оригиналка, - пробормотала Люси. Это была примечательная ремарка, высшее достижение пансиона Бертолини в области определений. Мисс Лавиш - оригиналка.
У мистера Биба оставались сомнения, но их можно было отнести на счет узости мышления священника. По этой или по какой-либо иной причине он предпочел промолчать.
- Это правда, - с благоговейными нотками в голосе спросила Люси, - что мисс Лавиш пишет роман?
- Да, ходят такие слухи.
- О чем же?
- О современной Италии. Я бы посоветовал вам обратиться к мисс Кэтрин Алан, она скорее найдет подходящие слова.
- Пусть лучше мисс Лавиш сама мне расскажет. У нас неплохие отношения. Но все равно она не должна была отбирать у меня путеводитель, когда мы ходили в Санта-Кроче. Шарлотта ужасно рассердилась, встретив меня одну. Я тоже обиделась на мисс Лавиш.
- Ну, они-то уже помирились.
Эта скоропалительная дружба между столь разными женщинами, как мисс Бартлетт и мисс Лавиш, возбуждала его любопытство. Они стали неразлучны, а Люси - сбоку припека. Мистер Биб еще мог понять мисс Лавиш, но странное поведение мисс Бартлетт ставило его в тупик. Всю свою жизнь он изучал старых дев, они были его коньком, и профессия предоставляла ему неограниченные возможности для изучения.
Люси уже в третий раз сказала, что мисс Бартлетт промокнет до нитки. Уровень воды в Арно постепенно поднимался, стирая на дороге следы колес и угрожая наводнением. Но на юго-западе уже появилась желтоватая дымка, суля перемены к лучшему, - а может, и к худшему. Люси открыла окно, посмотреть, что там на улице, и в гостиную ворвался холодный воздух. Показавшаяся в дверях мисс Кэтрин Алан жалобно вскрикнула: