- Никто не знает, есть ли здесь полезные ископаемые, потому что никаких исследований не проводилось, - сообщил Баннистер. - Карта - полнейшая фикция. О половине земель мы не имеем никакого представления. Вот, например. - Он снял с полки карту. - Видишь это место, Лаку? Считается, что это город в пятидесяти милях к северу от Джексонбурга с населением в пять тысяч человек. Но его нет и никогда не было. "Лаку" по-эсмаильски означает "не знаю". Когда в 1898 году пограничная комиссия пыталась пробраться через эти дебри в Судан, там разбили лагерь, и кто-то спросил проводника, как называется холм, чтобы отметить в путевом журнале, и он сказал "Лаку", и с тех пор это слово кочует из карты в карту. Президент Джексон хочет, чтобы страна выглядела в атласе прилично, и в последнем издании "Лаку" напечатано очень крупными буквами. Французы даже как-то назначили консула в Лаку, когда сильно интересовались этой частью мира.
Наконец они затронули политику.
- Не понимаю, зачем вы все сюда едете, - жалобно сказал Баннистер, - ты не представляешь, насколько это осложняет мне жизнь. Послу тоже несладко. Министерство иностранных дел из него душу вынимает.
- Но здесь, кажется, будет война?
- После дождей тут всегда кто-то с кем-то дерется. В горах полно бандитов. Голанц обычно нескольких пристреливает, когда собирает налоги.
- И это все?
- Трудно сказать. Сейчас действительно происходит что-то странное. Мы знаем только, что Смайлз поругался с Джексонами на Рождество и спрятался в горах. Но здесь все так делают, когда ссорятся с Джексонами. Мы не придали этому значения и вдруг узнаем, что в Европе появились какие-то нахальные консульства и что Смайлз провозгласил Националистическое правительство. Но это лишено смысла. Никакого правительства за пределами Джексонбурга в Эсмаилии никогда не было, а здесь, как ты сам видишь, все спокойно. В то же время Смайлз определенно получает от кого-то деньги и, я думаю, оружие. Президентом, надо сказать, мы тоже не слишком довольны. Полгода назад он слушался нас, как овечка, а теперь почему-то загордился. Британская компания получила у него концессию на строительство новой дороги вдоль побережья. Все было оговорено, оставалось только подписать контракт в ноябре, но теперь министерство труда заупрямилось, и, говорят, с ведома президента. Не могу сказать, что мне все это очень нравится, а то, что сюда понаехало столько журналистов, только усугубляет дело.
- Мы сегодня весь день как безумные носились в поисках несуществующего русского агента, который прибрал к рукам правительство.
- О! - воскликнул Баннистер, неожиданно оживившись. - Значит, об этом стало известно? А что именно?
Уильям рассказал.
- Да, конечно, все перепутано.
- Ты хочешь сказать, что в этом есть какая-то доля правды?
Баннистер таинственно помолчал, а затем сказал:
- Пожалуй, я расскажу тебе, в чем тут дело. Более того, во время сегодняшней беседы с послом мне показалось, что он не возражал бы, если бы эта история выплыла на поверхность. Здесь действительно есть русский по фамилии Смердяков, еврей из Москвы. Разумеется, он не прикидывался железнодорожным контролером. Он приехал раньше - тем же поездом, что Хитчкок и ваш главный американец. Он прячется у Бенито. Что ему нужно, мы точно не знаем, но в любом случае правительству его величества это не по нраву. На твоем месте я бы им занялся.
В сезон дождей от представительства до центра города было полчаса езды. Уильям трясся в такси вне себя от возбуждения. За последние несколько дней он, нахватавшись от Коркера и его коллег профессиональной заразы, стал разделять их беспокойство по поводу исчезновения Хитчкока и тихо радовался гибели шамбловской сенсации. Теперь пробил его час. У него были сведения международной важности, полученные на самом верху. Возможно, от него зависело, начнется мировая война или нет. Он увидел свое имя, вписанное в будущий учебник истории: "…тогдашний эсмаильский кризис, чье истинное значение было раскрыто английским журналистом Уильямом Таппоком…" В "Либерти" он вошел, пошатываясь от этой перспективы, а также от выпитого вина и мучительной езды. В баре было темно, все его коллеги спали. Он с трудом разбудил Коркера.
- О Господи, ты напился. Ложись спать, старина.
- Проснитесь, у меня сюжет.
Услышав магическое слово, Коркер открыл глаза и сел.
Уильям гордо, во всех подробностях поведал ему о том, что узнал за ужином. Когда он закончил, Коркер снова лег на смятую подушку.
- Конечно, чего еще от тебя ждать? - сказал он с горечью.
- Но как вы не понимаете? Это правда! Нас поддержит посольство. Посол хочет, чтобы мы это напечатали.
Коркер повернулся на бок.
- Этот сюжет умер, - сказал он.
- Но Шамбл все перепутал. Теперь мы знаем. Это может иметь серьезные последствия для Европы.
- Значит, так, - твердо сказал Коркер. - Ложись спать, и поскорее. Твой сюжет после сегодняшнего опровержения не напечатает никто. С русскими агентами покончено, старина. Шамблу здорово не повезло. Он напал на золотую жилу, сам того не зная, - борода, кстати, отличный штрих. Его сюжет в десять раз лучше твоего, а мы его задавили. Выключи свет!
13
В своей комнате в пристройке сэр Джоселин Хитчкок заклеил замочную скважину почтовой маркой и осторожно зажег маленькую, затемненную абажуром лампочку. Вскипятив воды, он сделал какао, выпил его, затем подошел к карте на стене, вынул из нее флажок, поколебался минуту над сомнительными вершинами и гипотетическими реками этой темной местности, принял решение и твердо воткнул его в точку, обозначавшую город Лаку. Затем он погасил свет и сладко заснул.
ГЛАВА II
1
Утро вторника. Дождь в шесть часов. Машинка Джейкса через пятнадцать минут. Вскоре после этого первый крик "Бой!".
- Бой! - кричал Коркер. - Где мой бой?
- Вас бой в тюльме, - сказал бой Уильяма.
- Матерь Божья, за что?
- Полисейский на него ласселдился.
- Но я хочу чаю!
- Сисяс.
""Империал Кемикалз", за которым, как известно, стоит архиепископ Кентерберийский…" - печатал Джейкс.
Шамбл, О'Пара и Свинти встали, позавтракали и оделись - все в глубоком молчании.
- Уходишь? - спросил наконец О'Пара.
- А как ты думаешь? - сказал Шамбл.
- Ты, случайно, ни на кого не обижаешься? - сказал Свинти.
- А как ты думаешь? - сказал Шамбл, выходя из комнаты.
- Он обиделся, - сказал Свинти.
- Из-за русского сюжета, - сказал О'Пара.
- Его можно понять, - сказал Свинти.
Сэр Джоселин приготовил себе какао и открыл баночку консервированного языка. Затем он сделал смотр запасам продовольствия и остался удовлетворен.
Уильям и Коркер тоже не сидели без дела.
- Давай сперва на вокзал, - сказал Коркер, когда они вышли из "Либерти". - Вдруг багаж нашелся?
Они сели в такси.
- Вокзал, - сказал Коркер.
- Понял, - сказал шофер и припустил сквозь дождь по главной улице.
- О Господи, он опять едет к шведу!
И точно, именно там они остановились.
- Доброе утро, - сказал Эрик Олафсен. - Я в огромном восторге видеть вас. Я в огромном восторге видеть всех моих коллег. Они заходят так часто. Почти каждый раз, когда едут в такси. Входите, пожалуйста. Вы слышали новости?
- Нет, - сказал Коркер.
- Все говорят, что в воскресенье на поезде приехал русский.
- Да, это мы слышали.
- Но это ошибка.
- Да ну?
- Правда, это ошибка. Тот человек был швейцарец, железнодорожный контролер. Я его много лет знаю. Но пожалуйста, входите.
Уильям и Коркер последовали за ним в кабинет. В углу стояла плита, на плите - большой кофейник. Запах кофе наполнял комнату. Олафсен налил его в три чашки.
- Вам удобно в "Либерти", да, нет?
- Нет, - сказали Уильям и Коркер одновременно.
- Я так и думал, - сказал Олафсен. - Миссис Джексон очень религиозная женщина. Она каждое воскресенье приходит на наш музыкальный вечер. Но я думаю, вам у нее неудобно. Вы знаете моих друзей Шамбла, О'Пару и Свинти?
- Да.
- Они очень хорошие джентльмены и очень умные. Они говорят, что им тоже неудобно.
Мысль о таком обилии неудобств совсем доконала шведа. Он глядел поверх голов своих гостей огромными блеклыми глазами и, казалось, видел бессчетные перспективы все новых и новых неудобств и себя, ослепленного, закованного в цепи Самсона, который со всеми своими бинтами, Библиями и горячим крепким кофе не может и камня сдвинуть с горы, придавившей человечество. Он вздохнул.
Над дверью в магазин звякнул колокольчик. Олафсен вскочил.
- Момент, - сказал он. - Есть много воров!
Но это был не вор. Из кабинета, где они сидели, Уильяму и Коркеру было видно, кто пришел. Это была белая женщина. Девушка. К ее щеке прилипла полоска мокрых золотых волос. На ней были красные, заляпанные грязью резиновые сапоги. С плаща текло на линолеум, и в руке она, отставив от себя подальше, держала наполовину открытый зонт, с которого тоже капало. Зонт был короткий и старый. Когда он был новым, то стоил очень дешево. Она сказала несколько слов по-немецки, купила что-то и снова вышла в дождь.
- Кто эта Гарбо? - спросил Коркер, когда швед вернулся.
- Она немецкая дама. Она здесь уже некоторое время. Она имела мужа, но мне кажется, сейчас она одна. Он отправился на работу не в городе, и я думаю, она не знает, где он. Я думаю, он не вернется. Она живет в немецком пансионе фрау Дресслер. Она приходила за лекарством.
- Похоже, оно ей нужно, - сказал Коркер. - Ну ладно, нам пора на вокзал.
- Да. Сегодня вечером будет специальный поезд. Приезжают еще двадцать журналистов.
- Боже милосердный!
- Для меня большая радость видеть здесь столько достойных собратьев. Работать с ними большая честь.
- Мировой парень, - сказал Коркер, когда они вновь сели в машину. - Знаешь, я вообще никогда не чувствовал, что шведы - иностранцы. Мне кажется, они совсем как ты и я, понимаешь?
2
Через три часа Коркер и Уильям обедали. Меню в "Либерти" разнообразием не отличалось. Сардины, говядина и курица днем. Суп, говядина и курица на ужин. Жесткие, резиновые кубики говядины, иногда с уорчестерским соусом, иногда с кетчупом. Жилистые куриные волокна с серо-зеленым горошком.
- Совсем потерял аппетит, - сказал Коркер. - Видно, горы мне на пользу не идут.
Плохое настроение было у всех. Утро пропало впустую. Отсутствие Хитчкока висело над гостиницей, как грозовая туча. Радиостанция объявила четырнадцатичасовой перерыв, потому что Венлок Джейкс работал над колоритом.
- Говядина - дрянь, - сказал Коркер бою. - Позови хозяйку!
Неподалеку от них Джейкс развлекал трех негров. Все с подозрением наблюдали за их столиком и напряженно подслушивали, но Джейкс в основном говорил о себе. Через некоторое время бой принес курицу.
- Где хозяйка? - спросил Коркер.
- Не будет.
- Что это еще за "не будет"?
- Хозяйка сказала: подумаешь, журналист, обойдется, - расшифровал свои слова бой.
- Что я тебе говорил? Никакого уважения к прессе. Дикари.
Они вышли из столовой. Посреди бара стоял, опираясь на посох, древний воин, разносчик телеграмм. Уильям прочитал в своей:
ГОТОВЫЕ ПОЛНЕЙШУЮ ОСВЕЩЕННОСТЬ ВАЖНЕЙШИХ СОБЫТИЙ.
- Отвечать нет смысла, - сказал Коркер. - Раньше завтрашнего утра все равно не передадут. И вообще, - мрачно подытожил он, - отвечать нечего. Посмотри, что в моей:
СООБЩАЙТЕ ПОЛНЕЕ ЧАЩЕ СКОРЕЕ ТОЧКА ВСЕ ЛУЧШЕ НАС ТОЧКА МАЛО КОЛОРИТА ТЕПЛОТЫ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ САМОБЫТНОСТИ ЮМОРА СЮЖЕТОВ РОМАНТИКИ ЖИЗНЕЛЮБИЯ.
- И нечего возразить, - сказал Коркер, - чтоб им пусто было.
В этот вечер он занял место Шамбла за карточным столом. Уильям спал.
3
Специальный поезд прибывал в семь. Уильям пошел его встречать. Все остальные тоже.
На вокзале присутствовал министр иностранных дел Эсмаилии со своей свитой. ("Ждет какого-то туза", - сказал Коркер.) На нем был котелок и необъятный армейский плащ. Начальник вокзала вынес ему позолоченный стул, на котором тот сидел, как дагерротип, совершенно неподвижно - негатив викторианского благообразия: черное лицо, белые бакенбарды, черные руки. Когда кинооператоры начали снимать, свита, давя друг друга, кинулась вперед, чтобы попасть в кадр, закрыв своего шефа. Операторам было все равно. Они снимали на всякий случай, без особой надежды, что министр может кого-то заинтересовать.
Наконец из-за поворота, свистя, показался маленький паровоз. Над его трубой плясали искры. Он остановился, и из вагонов второго и третьего класса сразу же посыпались пассажиры - черные полностью и частично, - которых родственники встречали слезами и поцелуями. Тут же появилась полиция, которая расталкивала левантийцев, а своих колотила стеками. Пассажиры первого класса выбирались из вагонов медленнее. На их лицах уже появилось выражение тревожного негодования, свойственное всем белым обитателям Джексонбурга. Все они поголовно были журналистами и фотографами.
"Туз" не приехал. Министр иностранных дел подождал, пока из вагона первого класса не вылезла последняя измочаленная и настороженная фигура, затем обменялся любезностями с начальником вокзала и убыл. Полицейские расчищали ему дорогу, но до машины он все же добрался с трудом.
Носильщики принялись разгружать багаж и носить его на таможню. На голове первого из них Уильям увидел сверток с полыми тубами, а вскоре и другие свои сокровища: сборное каноэ, омелу и москитонепроницаемые сундуки. Рядом с ним Коркер испустил крик восторга. Потерявшийся вагон нашелся. После таинственной заминки его прицепили к специальному поезду и, более того, доставили по назначению. А в каком-нибудь тупике на одной из бесчисленных станций, предшествовавших Джексонбургу, лежал багаж вновь прибывших. Их отчаяние не имело границ, но Коркер был счастлив и перед ужином водворил своего слона в номер, отдав ему лучшее место. Еще он, разошедшись, водворил туда двух фотографов, которых полюбил с первого взгляда.
- Тесновато, - сказали они.
- Да что вы! - сказал Коркер. - Располагайтесь как дома. Правда, Таппок?
Один из них взял себе только что прибывшую походную кровать Уильяма. Другой выразил готовность "примоститься на полу". Все остальные тоже были полны решимости примоститься в "Либерти" где угодно. Миссис Джексон рекомендовала им другие гостиницы, которые содержали ее друзья, но они дружно сказали: "Нет! Нам главное - примоститься поближе к ребятам".
"Ребята" заполонили всю гостиницу. Теперь их было около пятидесяти. Они сидели, стояли и вертелись на каждой пяди столовой и бара. Одни шептались, предполагая, что их не слышно, другие обменивались шутками и тостами. Угощение оплачивали те, кто их послал, но ритуал соблюдался неукоснительно:
- Моя очередь, старина.
- Нет-нет, моя…
- Выпей со мной!
- А следующую со мной.
Исключение составлял один только Шамбл, который, как всегда, пил от души и со всеми, но никого не угощал.
- Чего вам всем здесь надо? - раздраженно спрашивал новичков Коркер. - Что они там дома, с ума посходили? И что вообще это такое?
- Идеология. Кстати, нас только половина. На побережье сидят еще двадцать, не вместились в поезд. Ну и вид у них был, когда мы отъезжали! А побережье у них гнусное.
- Здесь тоже гнусно.
- Кажется, я тебя понимаю…
В ту ночь в комнате Уильяма плохо спали все. Прикорнувший фотограф обнаружил, что пол влажный, жесткий (это свойство усиливалось с каждым часом) и что из-под него дует. Он ворочался с боку на бок, ложился то на спину, то на живот. Переворачиваясь, он всякий раз издавал предсмертный стон. Время от времени он включал свет и искал, чем бы еще укрыться. К рассвету, когда рядом с его головой застучали капли дождя, он наконец задремал - в пальто, твидовой кепке и завернутый во все имевшиеся в наличии ткани, включая скатерть, занавески и две восточные шали Коркера. Другому фотографу было немногим лучше. Походная кровать оказалась менее устойчивой, чем думал Уильям, когда покупал ее. Возможно, кровать неправильно собрали. Возможно, какие-то важные составные части ее так и не прибыли. Как бы то ни было, она непрерывно падала, вызывая у Уильяма тяжелые подозрения относительно каноэ. Рано утром он позвонил Баннистеру и по его совету переехал в пансион фрау Дресслер.
- Напрасно ты это делаешь, старик, - сказал ему Коркер, - но раз уж все так оборачивается, может, ты захватишь мои сувениры? Честно говоря, мне очень не нравится, как на них поглядывает Шамбл.
4
Пансион фрау Дресслер стоял в переулке и на первый взгляд казался скорее фермой, чем гостиницей. Поросенок фрау Дресслер, привязанный за одну ногу к косяку входной двери, бродил по двору и враждовал из-за кухонных отбросов с курами. Это было животное огромных размеров. Постояльцы фрау Дресслер, проходя в столовую, оценивающе тыкали его пальцами в бок и прикидывали, когда он дорастет до ножа мясника. У козы прогулочный радиус был меньше. Те, кто шел к дому строго по дорожке, были в безопасности, но коза отказывалась признать выпавшие на ее долю ограничения и то и дело совершала молниеносные набеги на постояльцев, завершавшиеся рывком веревки, который означал бы смерть для любого другого представителя животного мира. В один прекрасный день веревка должна была лопнуть. Коза знала это, и жильцы фрау Дресслер тоже.
Еще во дворе жил гусак, собственность ночного сторожа, и трехногий пес, который якобы принадлежал когда-то покойному герру Дресслеру, а теперь яростно лаял из отверстия бочки. Постояльцы фрау Дресслер тоже любили въехать к ней со своими зверьками - бабуинами, гориллами, гепардами, - и они, с различной степенью свободы, разгуливали по двору, сторонясь козы.
Полнота и энергия животного мира компенсировались скудостью мира растительного. Сад был чахлым. Маленькая клумба, окаймленная перевернутыми бутылками, ежегодно покрывалась одними только пышными красными цветами, которые с окончанием дождей расцветали в Джексонбурге повсюду. Возле кухни росли две бесплодные банановые пальмы, а между ними кендырь, который кухарка использовала исключительно для собственных нужд. У ночного сторожа также был свой кустик, побегам которого он приписывал крайне сомнительные медицинские свойства.