- Э... вы ведь работаете на радио? - спросил он Рейнхарта.
- Иногда я работаю для радио.
- Интересная станция, эта бэ-эс... бэ... эс... не помню, как дальше.
- Да, интересная станция.
Джеральдина подошла к двери и посмотрела на Рейни с пьяным доброжелательным любопытством.
- Послушайте,- спросила она его, осененная внезапной мыслью,- вы правда работаете в морге?
- В морге? - переспросил Рейни.- Да нет, я не работаю в морге.
- Конечно нет,- сказал Рейнхарт.
- Нет,- сказал Рейни.- Я провожу обследование для социального обеспечения. То есть поэтому меня и заинтересовала ваша станция, мистер...
- Рейнхарт,- сказал Рейнхарт.
- Я слушал ваше введение к программе, посвященной системе пособий и социальных услуг в этом штате. На прошлой неделе, кажется. Эта программа, по-моему, на редкость...- Он улыбнулся и неопределенно махнул рукой.
- На редкость паршивая,- сказал Рейнхарт.
- В ней на редкость много... злобы.
- Да, злобы там хватает,- согласился Рейнхарт.
Из бумажного мешочка Рейни сочилась густая красная жидкость и липкими каплями шлепалась на деревянный пол.
- Это клубничное мороженое,- виновато сказал Рейни.- Мне надо идти.
Он подставил ладонь под мешочек и поймал каплю. Э... не хотите ли? - спросил он.
- Хочу,- сказала Джеральдина.- Без шуток.
- Спасибо,- сказал Рейнхарт.- Можете пока положить его у нас на лед.
Они вошли в комнату. Она была совсем пустой и голой. Рейни пробормотал что-то о том, что у них очень мило.
Мороженое он купил, подчиняясь минутному приливу бодрости, но день у него был тяжелый: пожилая сифилитичка и веснушчатый ребенок-идиот. В пальце ребенка начиналась гангрена, потому что его сестренка туго перетянула этот палец бечевкой.
- Да, у нас тут чисто,- согласился Рейнхарт.
Они сели на балконе. В кухне Джеральдина, чуть покачиваясь,
нарезала половину мороженого на куски.
Рейнхарт налил себе еще стакан шипучки и поглядел на Рейни с выражением вежливого интереса.
- Боюсь, по отношению ко всем вам я нахожусь по ту сторону черты,- признался Рейни Рейнхарту, когда появилось мороженое.- Я не радикал, но я много работал в области социального обеспечения и, наверно, научился смотреть на вещи как-то по-другому.
- А,- сказал Рейнхарт.
- Вы меня теперь вышвырнете вон? - спросил Рейни с печальной усмешкой в голосе.
- Почему бы и нет? - спросил Рейнхарт. Джеральдина засмеялась.
- Не морочь ему голову, Рейнхарт. Он не верит ни слову из того, что передает эта станция,- сказала она Рейни.- Даже в последних известиях.
Рейнхарт быстро взглянул на нее.
- Не верите? - с улыбкой спросил Рейни.- Не может быть. То есть я хочу сказать, что эта станция - радикально правая во всем, кроме музыкальных передач. Вы должны были насквозь пропитаться их политикой - и вы в нее не верите?
- Вера - вещь очень тонкая и сложная,- сказал Рейнхарт. Рейни тревожно усмехнулся:
- Не понимаю, как...- Он умолк и с любопытством посмотрел на Рейнхарта.
Рейнхарт не улыбнулся.
- Кажется, я вмешиваюсь в то, что меня не касается,- сказал Рейни.
Рейнхарт поставил стакан рядом с кастрюлей.
- Ничего.
- Просто я случайно услышал передачу о социальном обеспечении. Я сейчас занимаюсь как раз этим.
- А что вы делаете? - спросила его Джеральдина.
- Ну... собираю данные. Задаю вопросы.- Он перевел взгляд с Джеральдины на Рейнхарта и прищурился, слабо улыбнувшись.- Все это как-то странно. Очень.
- Почему? - спросил Рейнхарт.
- Ну,- сказал Рейни,- может быть, это только мне так кажется.- Он развел руками и посмотрел на ладони.- Видите ли... в таких кварталах всегда... ну, там всегда существуют какие-то скрытые взаимоотношения и ситуации, о которых ты ничего не знаешь. Потому что ты - чужой. Я работаю с неграми.
- Вам нравится работать с ними? - спросила Джеральдина.
- Да,- сказал Рейни.- Пожалуй, да. Но все эти почти ритуальные отношения... видите ли, это трудно.
- Вы ходите туда и вечером? - спросил Рейнхарт.
- Еще не ходил. У меня не было для этого причины. Я работаю тут меньше двух недель.
- А,- сказал Рейнхарт.
Рейни выжидающе посмотрел на него.
- Почему вы об этом спросили?
- Потому что вы описываете мне то, чем вы занимаетесь,- сказал Рейнхарт.- И чтобы вам было легче описывать, мне надо представить себе всю картину, так? А если я представляю себе всю картину, то должен знать, ночь сейчас или день. На картине.
- День,- сказал Рейни.- Жаркий день.
- Вы с ними ладите? - спросила Джеральдина.
- Не знаю... Видите ли, многого ждать не следует. Это старые трущобы. Там ступаешь по очень старой земле. У нее свои собственные правила. Свои призраки.
- Ну, вы ведь как раз оттуда,- сказал Рейнхарт.- Вам положено все знать о правилах и о призраках.
Рейни снова посмотрел на свои руки.
- Мне кажется, я то и дело оказываюсь втянутым во что-то, чего не могу правильно понять. Там все время заключаются сотни каких-то сделок - сделки с властями, сделки между всеми великими и малыми силами, которые там правят. Вокруг меня происходит много такого, чего я не знаю.
- Угу,- сказал Рейнхарт.- Я понимаю, что вы имеете в виду.
- Поэтому я часто чувствую себя беспомощным. Но я намерен разобраться во всем,- он отвел взгляд от своих рук и посмотрел на тихую улицу под балконом.- Видите ли, сегодня было жарко. А там жара кажется еще более сильной. После полудня... солнце... у меня пошаливают глаза,- заявил он.
- Вы... э... занимаетесь этим не просто ради денег, ведь так? - спросил Рейнхарт.
- Конечно нет,- сказала Джеральдина. Она сидела, прислонившись к перегородке, отделявшей их от соседнего балкона. Вид у нее был замученный.
- Да нет,- сказал Рейни.
- Мне так и показалось.
Рейнхарт осторожно поглядел на длинное лицо Рейни, и его охватила тревога. "Мы присутствуем при жертвоприношении,- подумал он.- Жертвоприношение всегда означает кровь".
- Я вовсе не думал, что вы взялись за это ради денег,- сказал Рейнхарт.- Увидев вас и ваш мешочек с мороженым, я сразу решил, что к нам явилась сама добродетель.
Рейни, нахмурившись, встал и сделал шаг к двери.
- Я не хотел навязываться,- заявил он.
- Ой, нет,- сказала Джеральдина.
- Прошу извинения,- сказал Рейнхарт.- Я просто шутил, чтобы пустить пыль в глаза моей девушке.
Рейни кивнул Джеральдине и, плотно сжав губы, ушел с балкона.
- Я правда желаю вам всего самого наилучшего,- сказал Рейнхарт, следуя за ним.- Мне кажется, вы попали там в скверное положение.
Быть беде оттого, что с ними в одном доме живет этот человек. Одержимый призраками.
- Скажите,- спросил Рейнхарт, когда они шли через комнату,- вам нравится Джерард Мэнли Гопкинс?
Рейни повернулся и чуть-чуть наклонил голову набок.
- Да,- сказал он.- А вам?
- Конечно,- сказал Рейнхарт.- Я его читал.- Он подошел к холодильнику и вынул из него остатки мороженого.- Я читал его из теоретических соображений.
- Эй, приятель! - крикнула Джеральдина с балкона.- Не поддавайтесь старику Рейнхарту!
- Вы... вы работаете с черномазыми потому, что хотите что-то доказать себе, так? Лечебная процедура, так?
- Мне представлялось,- сказал Рейни,- что вы противник расспросов.
- Конечно.
- Я хочу выяснить, как обстоит дело с человечностью,- сказал Рейни.- Что это такое. Найти мою и сохранить ее, когда найду.
- Ага! - сказал Рейнхарт.
- Мне хотелось бы узнать, какая разница между улицей с людьми и улицей, на которой нет людей.
- Очень тонко,- сказал Рейнхарт.- Очень похвально.
- Очень необходимо,- сказал Рейни.
Рейнхарт проводил его до лестничной площадки и вернулся к кастрюле с шипучкой.
Рейни поднялся к себе и положил остатки мороженого в холодильник. Потом он лег на кровать и стал думать о злобных насмешках, которым он подвергся внизу. Он поднял левую руку и внимательно осмотрел ее бледную кожу и вены - в его сознании всплыло слово "отталкивающий".
Где-то в ходе событий он утратил элементы, необходимые для контакта с людьми. "А вернее,- подумал он,- просто их отбросил". И стал, как ему однажды сообщил врач, настоящим обвинителем.
Рейни встал и вышел на балкон.
В Пуэрто-Морено он жил в бунгало на краю зеленой пропасти; далеко внизу под его домом на берегу коричневой реки была каменоломня. Верхняя улица его barrio кончалась обрывом; по краю обрыва тянулась проволочная изгородь, которую Рейни поставил вместе с мулатом по имени Родригес. Они поставили ее для того, чтобы дети больше не падали с обрыва.
Дети играли у сточных канав, по которым струились нечистоты, гнилыми водопадами клубясь по склонам, и дети пели "Лос чимичи-митос". Рейни постукивал по перилам балкона и улыбался про себя.
Из детей barrio он организовал баскетбольную команду и добился от нефтяной компании разрешения тренировать ее на стадионе Образцовой Деревни, выстроенной компанией.
Администрация компании тоже не слишком его жаловала, подумал он с гордостью.
Как-то вечером команда Рейни встретилась с юношеской командой Образцовой Деревни и победила; в его команде играли двенадцатилетние ребята, питавшиеся одними печеными бананами, многие из них ночевали на городских улицах, подложив под голову ящик с сапожными щетками.
В этот вечер Рейни и его команда возвращались домой, на гору в кузове грузовика, принадлежавшего компании. Ребята хвастали насвистывали, снова и снова обсуждали наиболее удачные свои броски, а грузовик трясся по змеящейся разбитой дороге. С каждым головокружительным поворотом огни вышек и поселков компании становились все меньше. Они пели и глядели вниз, на нижний мир, с презрением.
"Ai, pobrecitos",- думал Рейни.
Человечность. Тогда он был живым.
"Вар,- подумал он,- отдай мне мою баскетбольную команду".
Жизнь, жизнь. Он не мог с ней расстаться.
Утром, еще до десяти, Джеральдина встала и отправилась за покупками к Швегмену на автобусе, ходившем до Френчмен-стрит. Рейнхарт лежал в постели, то просыпаясь, то снова погружаясь в сны. Жаркий, раздражающий солнечный свет добирался до его глаз сквозь цветную клеенку на окне: он пробуждался, но через секунду сознание его затуманивалось, и он снова впадал в зыбкое забытье. За последние месяцы он привык к такому утреннему процессу - это было обычное и нормальное состояние, которое завзятые пьяницы называют "кино". Оно осложняло утро, но выхода не было - только новые пробежки к тому, что лежало по ту сторону черты.
Рейнхарт слез с кровати и поплелся в жаркую сверкающую кухню взять бутылку с виски. Виски оставалось на самом донышке. Он вылил его в стакан и добавил ледяного апельсинового сока из холодильника. Он открыл жалюзи на балконе, но не ощутил ветра, которого ждал. Улица внизу была пустой и как будто мокрой от дождя, но солнце стояло в зените, и ветра не было. Он глядел на улицу, слушал жужжание мух и цоканье копыт - где-то за углом ехал конный фургон. Его лицо раскраснелось от виски и горело, сердце билось слишком уж часто, дыхание было быстрым и неглубоким. Он вспотел. Закрывая глаза, он видел белые молнии.
Он вернулся в комнату, включил кондиционер и сел допивать виски с апельсиновым соком.
"Еще немного,- сказал он себе,- и будет уже патология". Предательницы-ночи, Он мог лечь с Джеральдиной в кровать, мог забыться в изгибах ее тела, в нежных ласках - единственном отдыхе, который он еще находил в постели,- в том, как он успокаивал ее и вел ее за собой (она была такой нежной: всегда казалось, что она вот-вот отступит, боясь, что ей причинят боль, и она вздыхала от изумления, когда этого не случалось), а потом почти всегда засыпал. Но через какое-то время - он никогда не знал, сколько времени прошло,- он просыпался. И оставалось только крепиться, дожидаясь, когда начнется спектакль. Это, конечно, бывало с ним много раз и прежде - когда он бродяжничал или когда ему не удавалось раздобыть выпивку. Это приходило всегда, как бы пьян он ни был,- не видения, или шекспировские знамения, или что-то его личное, важное только для него одного. Он прекрасно знал, что для всего этого существуют названия - "кино", "спирашки", "белые молнии". Но это не была неведомая страна, это была патология.
Рейнхарт допил виски, принял душ и оделся. Несколько минут он простоял перед зеркалом в ванной, стараясь увидеть, как от тика подергивается веко у него на глазу. Через месяц ему исполнится тридцать. Слишком скоро, подумал он. Но слишком скоро - для чего?
Он вышел на лестницу, без всякого удовольствия вдыхая воздух, душный от запаха растений...
Некоторое время спустя он бесцельно перешел улицу и через несколько минут заметил, что идет вдоль высокой каменной стены, увитой ползучими розами и жимолостью. Она привела его к решетчатой калитке, над которой с позеленевшего окислившегося креста смотрел вниз широкими ржавыми глазницами маленький железный Христос. Рейнхарт прошел под ним и очутился на посыпанной песком дорожке между двумя прямыми рядами темных могильных памятников. Ветра по-прежнему не было, и кругом стояла неподвижная тишина, нарушаемая только чириканьем воробьев, которые прыгали по дорожке.
Рейнхарт переходил от могилы к могиле, рассматривая каменные урны и черные медные засовы. "Странная штука дрянное виски,- думал он,- от него мерзнешь. И устаешь". Он продолжал идти к деревьям, и на него все сильнее наваливалась усталость.
Он остановился передохнуть у скамьи и услышал чьи-то шаги. Внезапно его охватил страх; пригнувшись, он из-за памятника увидел человеческую тень, мелькнувшую между рядами могил. Он быстро перешел на следующую дорожку и почти столкнулся с молодым человеком в поношенном плаще. Молодой человек удивленно отступил и, прищурившись в меркнущем свете, поглядел на него сквозь сумерки; лицо молодого человека было угасшим и изможденным, кадык подрагивал над пуговицей воротника. Это был Морган Рейни.
- Черт,- сказал Рейнхарт. Он внезапно рассердился. "Этот сукин сын,- подумал он,- не только сторож в морге, он еще и привидение".
- Вам нехорошо? - спросил Морган Рейни.
- Прекрасно,- сказал Рейнхарт.
- Извините,- сказал Морган Рейни, не посторонившись.
- Пожалуйста,- сказал Рейнхарт,- Я гуляю, понимаете? Только в данный момент я не гуляю, поскольку я стою вот тут.
- Мне показалось, что вам дурно,- сказал Рейни, обошел его и зашагал дальше по дорожке.
Рейнхарт смотрел ему вслед, кусая губы и удивляясь своему бешенству. "По-видимому,- думал он,- я вас ненавижу, мой друг. Почему бы это? Потому что тебе хуже, вот почему - потому что в тебя всадили больше дротиков и вот-вот вытащат из бочки и съедят, и я ненавижу тебя за это".
"Ты боишься его не потому, что он привидение,-сказал он себе.- Ты боишься его потому, что он - раздавленный дурак, а это куда страшнее. А дураки - это зло,- думал он.- Все дураки - это зло".
Он ходил еще долго, а потом завернул в бар напротив городского парка, чтобы выпить пива и посмотреть бокс, который всегда передавали по средам. Бармен, низенький коренастый старик по имени Эспосито, в двадцатых годах был чемпионом в легком весе, и бар был увешан его фотографиями. Рейнхарт смотрел, как Эспосито, стоя у бочки, пригибался и приплясывал вместе с боксерами на экране, смеялся и, выразительно жестикулируя, оборачивался к приятелям, сидевшим в глубине бара. Посмотрев несколько раундов, Рейнхарт перешел улицу и у ограды парка сел на автобус, идущий до Клейборн-стрит.
Вечер был жарким и душным, фонари у Канала расплывались в туманной дымке, в воздухе висела густая вонь пивоварен на набережной. На углу Бурбон-стрит Рейнхарт бросил в автомат двадцать пять центов, поиграл, потом купил бумажный пакет пива, чтобы захватить с собой в студию. Проходя по Ибервилл-стрит, он отчетливо услышал пистолетный выстрел где-то в глубине квартала. Он на секунду остановился, потом пошел дальше и через десять шагов услышал вой первое сирены, а затем и других - взметнувшись, они заполнили темноту и смолкли. Музыкальные автоматы в барах на углах гремели "Иди, но не беги", а дальше усталый кларнет в пятитысячный раз играл "Это много". Рейнхарт продолжал идти к универмагу Торнейла.
Он уже хотел было войти, но тут его остановил женский голос; он обернулся и увидел в подъезде скорченную фигуру - женщину с тонким беличьим лицом и волосами цвета соломы, еле различимыми в отраженном свете. Ее ноги, схваченные металлическими шинами, были вытянуты горизонтально, глаза глядели прямо и неподвижно куда-то за грань зрения.
- Вернись же к той, кем ты любим,- проворковала женщина и тихонько засмеялась.
- Как? - сказал Рейнхарт.- Филомена?
Все так же неподвижно глядя перед собой, она запела:
Вернись же к той, кем ты любим,
Иль в бездне жизни сгинешь ты,
И сгинут в клубах черных туч
Твои заветные мечты.
Рейнхарт наклонился к ней и несколько раз провел ладонью перед ее глазами. Она ни разу не мигнула.
- Филомена,- спросил он,- тебе нехорошо?
"Вечер сочувствия,- подумал Рейнхарт.- Все мы интересуемся, не худо ли нам. И все чувствуем себя великолепно, все просто вышли погулять".
- Ты можешь встать, девочка? - спросил он у Филомены. Филомена оперлась на его руку и встала, по-прежнему глядя за грань зрения.
- Я их дразню,- сказала она.- Взяла и спряталась, Она шагнула вперед и присвистнула от боли.
- Плевать,- сказала она.- Вернитесь к тем, кто любит вас, друзья.
- Ты поешь очень хорошо,- сказал Рейнхарт.
Он вложил ей в руку два доллара и минуту-другую смотрел, как она, смеясь и посвистывая, брела к Ройял-стрит.
Лифтами в сияющем новеньком вестибюле управляли молодые люди в вискозных костюмах - судя по их виду, им, пожалуй, пришлась бы по вкусу военная муштра; к их лацканам были приколоты значки с орлом и молнией. Молодого человека за столом справок Рейнхарт помнил еще по Химической компании Бинга.
- Добрый вечер, мистер,- сказал молодой человек, нажимая кнопку.
Рейнхарт сказал ему "добрый вечер" и вошел в коридор, где находились студии. Из аппаратной вышел Джек Нунен с папкой, набитой текстами, и отвесил ему восточный поклон.
- Бингемон желает видеть вас завтра, Рейнхарт, старый друг. Он по-прежнему в восторге от вас.
- Тут мой родной дом,- сказал ему Рейнхарт.- И он мой любимый папочка.
В аппаратной у пульта сидел Ирвинг, звукооператор, и читал журнал передач. Он повернулся и окинул Рейнхарта глубоко сочувственным взглядом.
- Как дела, кореш?
- Изумительны и восхитительны,- сказал Ирвинг.- А как ты, кореш? Снова пьян?
- От такой работы одолевает жажда.