- Вот посмотришь,- сказал Ирвинг,- завтра я приду сюда пьяным! - Он поднял красную коробку с лентами звукозаписи.- Я наслушался тут всяких отъявленных идиотов, но вот здесь...-Он взмахнул коробкой.- Такой сокрушительный идиот, каких еще не бывало.
- Это может быть только он,- задумчиво сказал Рейнхарт. Ирвинг встал, открыл дверь и молча начал слушать. До них донесся громкий бодрый смех Фарли-моряка. Ирвинг закрыл дверь.
- Слыхал? Это он. Выдающееся дерьмо. Даже не верится. Преподобный Хитклифф - кажется, так его зовут.
- Я слышал днем конец его проповеди. Что-то в нем есть.
- Ну, конец - это ерунда. Дай-ка я прокручу тебе начало! - Он поглядел на часы.- Времени у нас хватит.
- Послушаю, когда кончим,- сказал Рейнхарт.- Я хочу посмотреть на него во плоти. Это мой старый приятель.
Он вышел и направился по коридору к комнате отдыха, ориентируясь на бархатные раскаты красноречия Фарли.
- Естественный закон...- убедительно возглашал Фарли.- Извечная философия...
Он стоял возле пальмы, одетый как для торжественного приема: его черный костюм был из настоящего шелка, рубашка - белее белого, галстук - кембриджский. Шляпа из легкого фетра, лежавшая на соседнем стуле, была готова увенчать его задумчивое чело. Ему внимала веснушчатая дама лет сорока, в дорогом наряде и недурно сложенная; она взирала на лик Фарли с беззастенчивым благоговением.
Рейнхарт смиренно подошел к ним.
- Простите, ваше высокопреосвященство,- сказал он Фарли.- Простите, сударыня.
Дама что-то булькнула. Фарли откашлялся.
- Мне нужно было бы поговорить с вами о следующем еженедельном поучении.
- Конечно, конечно, мой милый,- сказал Фарли.- Миссис Макалистер, это мистер Рейнхарт... э... сотрудник станции. Познакомьтесь, Рейнхарт - сестра Макалистер, постоянная слушательница "Благих вестей".
- Здравствуйте,- сказал Рейнхарт.
Они прошли через двойные двери в коридор, и там Фарли посмотрел на Рейнхарта с неудовольствием.
- Где твоя проницательность, Рейн? Ты свои "преосвященства" брось - эта дамочка, возможно, не слишком сообразительна, но она все-таки не идиотка, а к тому же заядлая баптистка.
- Извиняюсь, ваше преподобие. Что слышно?
Фарли улыбнулся и наклонился к нему с благолепной ухмылкой.
- У меня все в ажуре, Джек,- он потрогал лацкан своего траурного пиджака.- А слышны благие... трам-тарарам... вести. Ты даже не представляешь себе, сколько я получил писем после каких-нибудь четырех передач. Восторженные восхваления, старина! Полный почтовый ящик. И даже несколько угрожающих писем.
- Чудесно! - сказал Рейнхарт.- Надеюсь, ничего слишком неприятного?
- Когда ты получаешь угрожающие письма, Рейнхарт, это означает, что никто не сомневается в твоей подлинности. Единственное, которое мне не понравилось, подписано... Забыл! Может быть, кто-нибудь из старых знакомых решил подложить мне свинью.
Он порылся в кармане и вытащил листок почтовой бумаги, на котором красными чернилами было написано:
"Ты мошенник, как все проповедники, и тебя можно изобличить.
У меня есть доказательства, и я тебя, подлеца, покараю за то, что моя жизнь и мой дом были принесены в жертву на Алтаре Алчности". И подпись: "С. Протуэйт".
- Мы его знаем? - спросил Фарли.- Ты его не встречал в миссии или еще где-нибудь?
- Никогда о нем не слышал, Фарли. По-моему, честный псих и ничего больше.
- Таким парням самое место в реке,- задумчиво произнес Фарли.- Когда дело идет о таких деньгах...- Он замолчал, дабы объять мыслью эти деньги.- Да, черт подери,- сказал он Рейнхарту,- Золотой Флаг поднят, и это ты меня надоумил. Я тебя не забуду, друг.
- Пустяки, Хитклифф. А эта дамочка зачем?
- Вдовица,- хищно сказал Фарли.- Богата, как Крез. Торговля перцем. Она помогает мне в делах миссии.
- Бингемону не понравится, если ты слишком уж обособишься. Ведь Миссия живой благодати - это он, так?
- Что он - Великий Белый Отец, я не отрицаю, друг мой. Но миссией за него управляю я, и в некоторых отношениях мне предоставлена полная свобода.- Он оглянулся на двери комнаты отдыха.- Это больше, чем я рассчитывал, Рейнхарт.
Его лицо приняло проникновенное, просветленное выражение.
- Ты пришел к моим дверям, друг, несчастный и больной от пьянства. Если бы сердце мое очерствело, я мог бы прогнать тебя. Но я принял тебя и вскоре благодаря тебе получил награду, равных которой еще не знал. Только самый твердолобый атеист не усмотрел бы тут предначертания свыше.
- Послушай, Хитклифф,- весело заметил Рейнхарт.- Если тебе вдруг захочется тряхнуть стариной, я мог бы раздобыть травки. Ну, как?
Фарли отшатнулся в ужасе.
- Изыди, Сатана,- сказал он сурово.- Ты с ума сошел? Ты больной человек, Рейнхарт, развращенный до мозга костей, старина. Я спас тебя от алкоголизма, а ты теперь стал наркоманом.
И, поправив прядь на лбу, Фарли исчез за двойными дверями. Рейнхарт вернулся к своему столу и открыл журнал передач. Ирвинг в кабинете тонмейстера смотрел на часы.
- Эй, Рейн! - сказал он в переговорную трубку.- Как насчет шлягера?
- Чудно! - сказал Рейнхарт.- Поставь "Книгу любви". - Второй раз?
- Ну, "Инес Фокс".
Ирвинг нажал на кнопки и включил рекламную ленту. Над его головой загорелись красные лампочки, у микрофона Рейнхарта вспыхнула лампа. Когда .реклама кончилась, Ирвинг подал сигнал, и Рейнхарт вышел в эфир под свои позывные "Иди, но не беги".
- Эй,- сказал он,- все любители джаза на чудесном и великом Юге, все ребята и хорошенькие девушки, все, кто не спит - за рулем, на вечеринке или в ночной прачечной,- привет!
Он привернул регулятор громкости, проглотил таблетку риталина и быстро запил ее пивом.
- Давайте послушаем что-нибудь позабористее...
Морган Рейни отыскал мистера Клото в задней комнате кафе. Мистер Клото сидел перед конторкой, окруженный несколькими пианолами; ящики конторки были набиты старыми, выцветшими пианольными цилиндрами.
- Выберите песенку, мистер Рейни,- сказал он.- Любую старую песню.
- Вы их коллекционируете? - спросил Рейни.
- Раньше я давал их напрокат. Иногда продаю коллекционерам. Видите ли, мое положение не позволяло мне приобрести музыкальные автоматы.
- Как их у вас много! - сказал Рейни.
- Вот эти,- сказал мистер Клото, поднимая плетеную сумку, полную пианольных цилиндров,- принадлежали миссис Бро.
- Кому? - переспросил Рейни.
- Вы забыли, мистер Рейни. Миссис Бро была моей жилицей. Дама, которой вы оказали участие на той неделе.
- Да-да...- сказал Рейни.- Я забыл ее фамилию.
- Очевидно, в отделе вас совсем загоняли. Они задают столько работы вашему чувству ответственности, что от постоянного употребления оно, пожалуй, совсем износится.
- Фамилии...- сказал Рейни.- Я их как-то не запоминаю;
- На сумму, вырученную за ее имущество, мы обеспечили миссис Бро духовкой. У нее было много вещиц того рода, которые сейчас в моде у молодых интеллигентов. Старинных вещиц.
- Духовкой?
- Духовкой,- сказал мистер Клото.- Нишей на кладбище. - А, да,- сказал Рейни.
- Давайте-ка восстановим ваши былые связи,- доброжелательно сказал мистер Клото.- Посмотрим, не удастся ли нам сегодня воззвать к вашему чувству ответственности. Кто сегодня должен пожать плоды вашей профессиональной компетентности?
- Мистер Хоскинс,- сказал Рейни. С глазами у него было что-то неладно.
Мистер Клото кивнул.
- Да будет это мистер Лаки Хоскинс.
Он встал, и Рейни вышел вслед за ним на внутреннюю лестницу, зажатую между красных стен. Они поднялись по трем маршам и вошли в коридор, где красная краска на узловатых досках превратилась з розовую облезающую корочку и где вечернее солнце, пробиваясь сквозь щели в стене, перекидывало через покатый пол коридора мостики оранжевых лучей.
Мистер Клото остановился перед одной из дверей, прислушался и постучал по розовой филенке.
- Кто-то стоит у двери,- произнес голос внутри.- Кто-то стоит у двери.
- Это мистер Клото,- бодро отозвался мистер Клото.
Когда дверь отворилась, они увидели высокого, темно-коричневого, сутулого мужчину, который, прищурившись, с опаской всматривался в розовый свет. Он был чудовищно толст; живот под белой рубашкой вздувался и обвисал. Ниже пояса полосатые брюки бугрились на складках жира. У него была только одна рука. Пустой рукав против обыкновения не был пришпилен к груди, а торчал потным комком под мышкой.
- Клото, чего тебе надо? - спросил мистер Лаки Хоскинс.
Он заглянул за плечо мистера Клото и увидел у стены Рейни.
- Ну вот,- спросил он печально,- какой еще неприятности мне ждать?
- Что ты, Лаки,- сказал мистер Клото.- Этот джентльмен - никакая не неприятность. О нет! Он пришел поговорить с тобой от имени правительства и своего собственного чувства ответственности. Он социолог.
- Я не отниму у вас много времени, мистер Хоскинс,- сказал Рейни.- Мы проводим обследование тех, кто получает пособия в системе социального обеспечения. Мне нужно только узнать несколько цифр, и мы оставим вас в покое.
Мистер Хоскинс, мягко качнувшись, отодвинулся от двери и сел на краешек кровати. Окна в комнате не было. Над кроватью за решетчатым световым люком слышалось воркование голубей. На стене тускло горела единственная электрическая лампочка. На стульях и тумбочках в разных углах комнаты валялся скопившийся за четыре-пять дней мусор; замасленные бумажные тарелки с куриными костями, смятые пакеты из-под жареного картофеля, пустые мешочки из-под арахиса, смятый жирный станиоль. Под раковиной виднелись две высокие стопки иллюстрированных и детективных журналов, а за ними - большие винные бутылки. На кровати возле мистера Хоскинса лежал обложкой вверх раскрытый журнал. На обложке два штурмовика, злорадно ухмыляясь, грозили обнаженной связанной блондинке хлыстами из колючей проволоки.
Хоскинс мягко и ритмично покачивался на кровати; размеренное натяжение пружин под-его весом словно гипнотизировало его.
- Так какие же пособия вы получаете? - спросил Рейни.
- Я получаю пятьдесят долларов от армии,- сказал Хоскинс.
- И еще от местного отдела социального обеспечения?
- Да, сэр. Каждый месяц.
Хоскинс проследил за взглядом Рейни, охватившим журналы и бутылки.
- Деньги обеспечения я на выпивку никогда не трачу,- сказал он.- Я знаю, что это запрещается. Я трачу только деньги, которые мне платит правительство.
- Да, конечно,- сказал Рейни. Он вынул из папки зеленый бланк и сел на стул.
- Подрабатываете ли вы?
- Он не подрабатывает,- сказал мистер Клото.- Это же его правая рука - та, которой нет.
Лаки Хоскинс покачивался на пружинах и согласно кивал.
- Вы потеряли ее на войне? - спросил Рейни.
- Да, на войне.
- Но в таком случае вы должны были бы получать гораздо больше- сказал Рейни инстинктивно оборачиваясь к мистеру Клото.- Пятьдесят долларов в месяц - это слишком мало при таком увечье.
Мистер Клото улыбнулся, словно вспомнил былые славные дни.
- Лаки был красивым и бравым солдатом,- сказал он с удовольствием.- Он был сержантом и чемпионом по боксу.
- В Панаме,- сказал Лаки Хоскинс сдержанно.- Сперва в среднем весе. Потом в тяжелом. Я был там чемпионом в тяжелом весе с тридцать шестого года по тридцать девятый.
- Долго вы служили в армии?
- Четырнадцать лет,- сказал Хоскинс.
- И где вы были ранены?
- Мистер,- сказал Хоскинс,- я вам сказал, сколько я получаю. И больше я не требую - больше того, что мне платят.
- Лаки Хоскинс, ну-ка расскажи свою историю! - распорядился Клото с притворной строгостью.- Этот джентльмен пришел, чтобы слушать.
- Мистер Хоскинс,- сказал Рейни.- Сейчас есть пособия, которых, возможно, вообще еще не было, когда вас демобилизовали. Есть программы помощи ветеранам-инвалидам, про которые вы, возможно, даже и не знаете. Может быть, я смогу вам как-то помочь.
- Толку от разговоров не бывает,-сказал Хоскинс,-а вот неприятности случаются.
- Его произвели в сержанты, когда началась война,- сказал мистер Клото.- Он служил в черном саперном полку в зоне канала. Его произвели в сержанты, перевели в другой черный полк и послали на войну. Потом они отправились в Италию, и бедному Лаки оторвало руку.
- Я строил дорогу от Кокасола-Филд до колонии прокаженных. Всю эту дорогу строил я.
- Расскажи ему, что случилось в Италии, Лаки. Расскажи, как рассказывал мне.
- Все вышло из-за отпусков,- сказал Лаки Хоскинс, мягко приподнимаясь и опускаясь на кровати.- Ребята рвались в Неаполь, а пропусков не давали.
Они слушали скрип пружин.
- Мы стояли под Кассино, пока артиллерия выбивала немцев, и тут прошел слух, что нас хотят отправить на передовую. Рядом с нами была пара подразделений - белых подразделений, и мы знали, что они получают отпуска, а нам отпусков не давали. Старик заставлял нас копать без передышки по десять-двенадцать часов кряду, а вечером мы сидели у себя в лагере, прохлаждали задницы и смотрели, как грузовики увозят наших соседей в Неаполь. А нас они не пускали даже в паршивый городишко, который мы раскапывали. Все подразделения в долине отводили душу, только не мы. Понимаете? Нам отпусков не давали. Ребята совсем дошли. И я тоже.
Ну, с Кассино у них застопорило, и другим подразделениям они тоже перестали давать отпуска, так что по всей долине стон стоял. Потом в роте, которая стояла дальше по долине, узнали, что их на этой неделе пошлют на передовую, и они начали требовать отпусков.
На другой день они кончили копать и все, кроме дежурных, переоделись в парадную форму и поперли все вместе вон из лагеря. Дежурный по части вызвал две роты военной полиции. Ну, эти ребята идут по дороге в город, а военные полицейские кричат им, чтоб они остановились. А они все идут и кричат, чтобы те стреляли: все равно им помирать, ну, так хоть душу отведут перед смертью. И не остановились, а полицейские только рты поразевали - смотрят друг на друга и стоят. Так и дали им пройти. Потом они, гады, всю ночь вылавливали этих ребят. А утром про это узнала вся долина.
Тут кое-кто из наших ребят начал поговаривать, что и нам надо сделать то же .самое, раз этим все сошло с рук.
Ну, мы, кадровые - я и еще там,- начали их отговаривать. Слушайте, говорим. Во-первых, мы этих военных полицейских знаем: они все из восточного Техаса и из Оклахомы и злы на нас. Во-вторых, они уже сели в лужу, потому что не сумели остановить сто восемьдесят восьмую, и теперь только и ждут случая показать, что они - военная полиция, а не так что-нибудь. Ну, и, в-третьих, если черное подразделение попробует выкинуть штуку, которую спустили белому подразделению, так эти гады из него сделают фарш!
Только все зря-этим ребятам ничего нельзя было втолковать, потому что им, молодым, совсем уж подперло, а главное умирать боялись. Вечером вижу: они все прихорашиваются, и решил сбегать за дежурным по части. Только оказалось, что его даже в лагере нет. Ну, а когда я переговорил с сержантом, было уже поздно. Ребята построились и пошли к контрольному пункту на шоссе. Понимаете, они друг друга подначивали, да еще напились вина, которое покупали у итальяшек.
Ну, я побежал, чтобы их остановить,- гляжу по сторонам и вижу, что весь склон, все горы вокруг побелели от шлемов: четыре, а и пять рот военной полиции вроде как в засаде, и все с автомата Я только поглядел - и все понял.
Лаки Хоскинс умолк, протянул руку и почесал полосатую ногу повыше колена. Он смотрел пустыми глазами куда-то за Рейни, который сидел на стуле прямо перед ним. Потом он опять начал подпрыгивать на кровати.
- Ну, когда я их обогнал, они уже почти все вышли за ворота, человек четыреста,- большинство в парадной форме, а другие и вовсе без формы - идут и идут через ворота. Я еще раз огляделся - вижу, те подняли автоматы, и я начал кричать: "Да вы что, совсем спятили? Куда прете? Чтобы вас линчевали? Вы что, не видите, что вас там поджидают?" А они все идут. Я стал высматривать ребят из моего отделения и звать их по именам: я увидел Большого Джона Мэтьюса и еще ребят и закричал, чтобы они остановились. "Эй, Большой Джон, куда тебя несет? Они же тебя убьют, дурака",- кричал им, и они даже остановились, но сзади напирали и потащили их дальше, и тут я слышу, как полицейский закричал в мегафон: "Стой!" -так спокойно, словно ничего такого не будет. Он опять говорит: "Стой!" - и тут несколько человек с краю повернулись и кинулись бежать, а остальные идут и идут, а я шел сзади и прикидывал, может, мне их обогнать, но тут вышел полицейский капитан и крикнул "Стой!" - и передние побежали--может, они и не хотели бежать, только строй нарушился, и тут, вижу, два автоматчика начинают стрелять - идут и лупят из своих автоматов, а за ними открыли стрельбу все остальные. Ну, я хлопнулся наземь, а когда поднял голову, то вижу: они никого не арестовывают, никого не хватают, а только стреляют; и вижу - от строя ничего не осталось, люди лежат на земле, и не разобрать, кто убит, а кто прячется от пуль, а полицейские подходят все ближе и уже не стреляют в тех, кто был впереди, а палят по чему попало - палят по столовой и по медпункту, по людям у палаток, по всему лагерю, а их капитан катит на джипе и вопит во всю мочь, чтобы они перестали стрелять, а они стреляют. И тут я вижу: на меня идет один с гранатной сумкой. Я думаю: я же прямо перед ним, а у него гранаты со слезоточивым газом; я пробую встать с поднятыми руками, и окликаю его, и вижу: летит граната, а я только приподнялся. Ну, я рванулся в сторону, сколько хватило сил.
Лаки Хоскинс снова замолчал и потер влажный комок рукава под правой мышкой. В комнате был слышен только скрип пружин.
- Только он все равно не промахнулся. И в гранате был не газ. Наверно, потому они и остановились - после этого они остановились. А я так и остался там лежать - по-моему, меня подобрали не раньше ночи. В Неаполе я провалялся в госпитале с другими ребятами два месяца - писать письма нам не разрешали и к нам никого не пускали. Потом они разослали нас по разным местам - я лег спать, а утром проснулся где-то в Исландии. Там ко мне пришел вместе с капелланом посетитель и спросил, согласен ли я на почетное увольнение из армии с пожизненной пенсией в пятьдесят долларов. Я и раздумывать не стал. Говорю: и очень хорошо, давайте мне пенсию и оставьте меня в покое, потому что я протрубил тут четырнадцать лет, и хватит с меня армии. Ну, они только обрадовались.