И знаете, о чем я думаю? Я думаю про парня, которого раз видел в госпитале в Неаполе - он в тот день был дежурным, а их подразделение стояло на склоне напротив нас. Он мне сказал, что, когда они услышали пальбу, их взвод выскочил наружу, и они видели, что там делалось. И потом он на стенку лез и говорил: ведь у нас же были винтовки, и мы всё видели, так почему же мы стояли, ничего не делая, почему мы не открыли огонь по этим сукам? Я ему говорил: да выбрось ты это из головы - они же тебе вдолбили, что ты на их стороне.
- Я понимаю,- сказал Морган Рейни,
- Потом я слышал, что этих полицейских послали на тихоокеанский фронт. И до сих пор все думаю, как они там воевали.
Морган Рейни сидел на стуле и слушал, как поскрипывают пружины под Лаки Хоскинсом.
- Вы давно тут живете?
- Тут? В этом доме?
- Пятнадцать лет,- сказал Клото.
- Правильно,- сказал Хоскинс.- Я тут поселился почти сразу после армии. А это выходит пятнадцать лет.
- Пятнадцать лет,- сказал Рейни.- В этой комнате?
- А какая разница, любезный сэр? - спросил мистер Клото.- Да, комнаты он не менял.
Лаки Хоскинс кивнул в знак согласия и, покачиваясь, ждал, что будет дальше.
Рейни сидел на стуле, на его колене лежал развернутый зеленый бланк.
- Лаки предпочитает жить в гостинице из-за своего увечья,- объяснил ему мистер Клото.- Знаете, мне кажется, что он опасается выходить из-за своей руки. Он раз в несколько дней выбирается купить провизии и сразу забирается обратно.
- Это не тот район, чтобы жить тут без правой руки. Всем здешним известно, что я получаю пенсию.
- Как же...- начал Рейни.- Как вы...
- Мне кажется, Хоскинс, что мистера Рейни интересует, как вы живете. Он хочет знать, трудно ли вам приходится.
- Да,- сказал Лаки Хоскинс, покачиваясь.- Мне приходится трудно.
- Не знаю,- тупо сказал Рейни.- Я не знаю точно, что предусмотрено для таких случаев, как ваш. Я сделаю все, что смогу.
- Только не говорите, что я просил прибавки, мистер,- сказал Лаки Хоскинс.- Я ничего не прошу.
- Да, конечно,-' сказал Рейни.- Конечно.
Он спрятал бланк, встал и в сопровождении мистера Клото вышел в коридор.
- Вы служили в армии, мистер Рейни? - спросил Клото, когда они спускались по красной лестнице.
- У меня четвертая категория,- сказал Рейни.- Подростком я перенес острый ревматизм.
Они прошли через комнату с пианолами и вышли во внутренний дворик, где на веревках сушилось белье.
- Сегодня вас подвезут,- сказал Клото.- Ваш коллега мистер Арнольд будет ждать вас на углу с машиной в четыре часа. Они позвонили, чтобы мы вам это передали.
- А!
- Они полагают, что вам нужна помощь, чтобы доставить заполненные анкеты в отдел.
- А,- сказал Рейни.
Во дворе возле дома миссис Бро три девочки бросали по очереди резиновый мячик и пели. Рейни остановился и прислушался к эху их голосов в лестничных клетках и подвалах старого тупика:
Ходит гусь чудным-чудно, Обезьяна пьет вино, Все они пошли в кино.
Рейни начал обмахиваться папкой. Ветра не было, и белье на веревках висело неподвижно.
- Я все думаю,- сказал он мистеру Клото,- о том, что этот человек прожил там пятнадцать лет.
- Вы потрясены, мистер Рейни, тем, что старые калеки живут в маленьких комнатах?
- В этом нет ничего странного, верно? - сказал Рейни.
- А моя участь вас не потрясает, мистер Рейни? Я тоже прожил тут пятнадцать лет.
- Да,- сказал Рейни, поглядев на лестничные клетки и на закрытые жалюзи окон вокруг них.- Но ведь это все ваше.
- Справедливо,- сказал мистер Клото.
Из-за деревянного забора в глубине внутреннего дворика вынырнула ватага ребятишек, размахивавших рейками от фруктовых ящиков.
Они бегали по двору, вызывали друг друга на поединки и вопили на разные голоса, изображая военный оркестр. Один из них колотил палкой по забору.
Рейни побледнел и покрылся испариной; его глаза покраснели, и он непрерывно мигал, хотя они стояли в тени.
- Просто в интересах ценного межрасового обмена мнениями. Чем вы объясняете свою столь высоко развитую чувствительность? - спросил мистер Клото.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, мистер Клото,- сказал Рейни.
- Для того чтобы понять, вам, вероятно, нужно было бы поглядеть на себя со стороны, когда вы ведете опрос.- Мистер Клото наморщил лоб и положил руку на плечо Рейни.- Тут все думают, что вы ведете себя как-то странно, мистер Рейни. Некоторые говорят, что это от страха, но я полагаю, что вы слишком поглощены чувством ответственности, о котором мы говорили.
- Возможно, я не справляюсь с этой работой. Я не профессионал.
- Мистер Рейни, работа тут ни при чем. Вы ходите как-то не так. Вы знаете, как это бывает: на некоторых людей оглядываешься. И я склонен оглянуться на вас.
- Ну, что же,- сказал Рейни.- Я тут ничем помочь не могу. Он слушал, как палка мальчишки стучит по забору.
- Может быть, вы верующий,- заметил Клото. Рейни закрыл глаза и протер их, смахнув пот с бровей.
- Когда я был мальчиком,- сказал он,- я много думал о боге.
- О! - деликатно произнес мистер Клото.
- Да,- сказал Рейни, стараясь перехватить взгляд мистера Клото.- Я верю, что бог - это та сила, которая дала земному праху способность двигаться и мыслить. Я верую, что между ними был заключен союз.
- Да, так говорят,- заметил мистер Клото.
- Иначе,- ответил Рейни, стискивая папку обеими руками,- мы будем видеть друг в друге только насекомых. Мы пожираем друг друга, как насекомые. Без бога.
- Но ведь говорят, мистер Рейни, что бог есть и в насекомом.
- Нет,- сказал Рейни.- Бог - в людях.
- А как это узнать? - спросил мистер Клото.- Думаешь, чти так, а потом видишь, что его и в них нет. Вот, например, вы записываете все эти горестные повести - вроде неприятной переделки, в которую попал мистер Хоскинс. Вы и я - мы оба южане, мистер Рейни! Мы знаем много таких же историй, не правда ли?
- Да,- сказал Рейни.
- "Моя сестра ей рассказала,- пела девочка с мячиком,- что я солдата целовала, мне куколки она не купит..."
Мальчишки убежали на соседний двор и там стучали палками по стене.
Через неделю после того, как его отец умер, когда они гуляли вместе, он ночью ушел в рощу и увидел труп негра в луже дымящегося дегтя.
После похорон его отца прошло пять дней. Это было перед самым ураганом.
На другой день он пошел к реке. Он никому ничего не сказал. Он ходил по берегу реки весь день. У него болела голова, першило в горле.
К вечеру, когда он вернулся домой, воздух застыл в неподвижности. Деревья вдоль дорожки замерли; на газонах перед домами среди напряженно ждавшей травы трепетал единственный цветок. Небо было серым, горячим, и на его фоне дома и изгороди рисовались странно и четко, как во сне. Было слышно, как сцепляют вагоны в депо в нескольких милях оттуда, и сквозь этот лязг доносились голоса негритянских детей и стук их палок по деревянным столбикам крыльца. Эти голоса и отрывистый стрекот палок были слышны отчетливо, а ближние звуки казались приглушенными и далекими. Всякая мягкость исчезла из воздуха. Он был колючим и неподвижным - жаркий, жестокий, безмолвный воздух, воздух темных видений и безумия. Он поднялся на крыльцо и вдруг испугался. Если оглянуться, думал он, то на фоне жуткой ясности этого вечера может возникнуть устрашающая процессия самой сути вещей, видений того, что он уже видел, и того, что ему, как он чувствовал, было суждено увидеть.
- "Господи! - сказал он вслух.- Боже милосердный и всевидящий... отче..." - Слова расплылись в каннибальском воздухе.
Он вошел в дом - и в смерть отца. Он услышал позвякивание мелких вещей, медных цепочек, безделушек на столиках. В дальней комнате напевала его мать. Его отец был мертв. По просторным комнатам пронесся порыв ветра, дыхание убийцы-земли. В горле у него пересохло, его била дрожь. Он поднялся наверх, вошел в ванную, и его стало рвать, а на Пасс-Руайом обрушились первые яростные струи дождя.
Ураган. Острый ревматизм.
- Да, конечно,- сказал Рейни, обращаясь к мистеру Клото.- Мы все их знаем.
Мистер Клото поглядел на него словно с удивлением.
- Не так давно,- медленно сказал Морган Рейни,- у меня чуть было не началось нервное расстройство. Подростком я перенес острый ревматизм, и не так давно я был почти на грани - на самой грани нервного заболевания. Но я выздоровел благодаря...- Он повернулся к Клото и протянул к нему руку,- благодаря божьей милости, божьей силе... хотя я уже не верую, как прежде. Я выздоровел и решил не уклоняться от того, что возникает передо мной. Из-за этого союза.
- И потому мы облагодетельствованы вашим вниманием,- задумчиво сказал мистер Клото.- А-ах, какие окольные пути Он избирает!
- Что? - переспросил Рейни.
- Вас ждут, мистер Рейни. Мистер Арнольд должен подвезти вас з город.
- Да-да,- сказал Рейни.- Конечно.
Мистер Клото и Рейни прошли через вестибюль и вышли на улицу.
- Это, как всегда, было очень приятно и полезно, мистер Рейни,- сказал ему Клото.- Приходите поскорее. Я вижу, мы гигантскими шагами приближаемся к урегулированию.
- Да,- сказал Рейни.
Он прошел мимо двери кафе, завернул за угол и прислонил папки к стене дома. Потом подошел к краю тротуара и начал высматривать автомобиль Мэтью Арнольда. Движение на улице было не слишком оживленное.
У входа в узкий проулок по ту сторону улицы собралась новая группа детей. Они следили за ним, пока он вглядывался в проезжавшие машины, и пересмеивались.
Рейни прохаживался взад и вперед, нервно мигая; на углу не было никакой тени, и предвечернее солнце обжигало ему глаза. Два мальчика постарше перешли через улицу; ребята поменьше последовали за ними стремительными перебежками по одному, точно коммандос под огнем противника. Они шли к нему с преувеличенной опаской. Рейни обернулся и увидел, что один мальчишка, пригнувшись, подбирается к его папкам. Потом мальчишка выпрямился и, приплясывая, пошел дальше, другие зашли Рейни за спину, их глаза горели боязливым бесстрашием.
- Здравствуйте,- растерянно сказал Рейни.
При звуке его голоса ребятишки бросились врассыпную.
- Здрасьте, здрасьте! - запели они.
Они окружили его, налетая друг на друга, сталкиваясь, расхаживая враскорячку и щедро здороваясь друг с другом. Прохожие начали останавливаться. Рейни вертелся на месте, опасаясь, как бы ребята постарше не проскользнули у него за спиной к папкам. Внезапно он бросился к стене и успел схватить папки в ту секунду, когда самый маленький уже вцепился в них.
- Нет,- сказал Рейни, высвобождая папки из пальцев мальчика. Тот потерял равновесие, отлетел к стене и встал, улыбаясь до ушей.
Прежде чем Рейни успел повернуться, из дома выбежала женщина и сердито встала перед ним.
- Чего вы толкаете детей? Они вас не трогают. Это улица. Они имеют право играть тут.
Мгновенно собралась толпа: женщины в домашних платьях из соседних домов, старики в полосатых подтяжках, высокий пьяный мужчина в морской фуражке - Рейни окружало не меньше двадцати человек.
- Да, чего вы толкаете детей?
Дети тем временем исчезли в заросшем бурьяном проходе между двумя деревянными домами.
- Зачем это вы обижаете детей, сэр? - спросил его один из посетителей бара "Элита".
- Да, зачем, папаша?
- Э-эй, поосторожнее!
Рейни поглядел поверх толпы и увидел Мэтью Арнольда, который боязливо смотрел на происходящее сквозь ветровое -стекло своей машины. Он затормозил на середине улицы, не подъезжая к тротуару.
- Никто никаких детей не обижает,- с трудом проговорил Рейни.- Вы ошибаетесь.
И, судорожно сжимая папки, он пошел через толпу. Она нерешительно всколыхнулась. Рейни увидел у своего локтя женскую руку я быстро переступил через чью-то выставленную голень. Между ним и автомобилем стояли два старика. Он пошел прямо на них, и в последний миг они злобно поглядели на него и расступились, давая ему дорогу. Толпа теперь была позади него, но голоса становились громче.
Мэтью Арнольд, бледный, сидел за рулем, и на какую-то секунду Рейни подумалось, что он не отопрет ему дверцы: Арнольд смотрел прямо перед собой сквозь ветровое стекло.
Рейни, обогнув машину, подошел к правой дверце, и Арнольд впустил его. Посетители "Элиты" надвигались на них.
- Заприте ее! Заприте же ее, черт вас дери! - воскликнул Мэтью Арнольд, рывком включая передачу.- Заприте дверцу!
Посетители "Элиты" надвинулись на машину. Рейни, оцепенев, встретил сквозь стекло их взгляды.
- Эй, глядите на него!
- Эй, глядите на дурака!
Автомобиль уже заворачивал за угол, когда первая жестянка из-под пива стукнулась о заднее стекло и с грохотом скатилась на мостовую.
Был шестой час, когда Рейни прошел через внутренний дворик своего дома и поднялся по лестнице. Жара не спадала, и в зеленоватом сумраке закрытого двора было лишь чуть прохладнее, чем на улице.
Рейни вошел к себе, снял пиджак и выпил стакан ледяного чаю. С улицы доносился скрип колес, тяжелый перестук копыт ломовой лошади и крик продавца клубники:
- Клу-бниии-ка... Све-еее-жая клубника...
Он принял душ, вытерся и переоделся. В холодильнике лежал пакет замороженных цыплячьих ножек, которые он купил на обед. Но он решил, что слишком жарко, и взял жестянку супа и несколько сухарей.
Кончив есть и вымыв посуду, он вышел на балкон и некоторое время сидел там в остывающих сумерках. В первый раз - с тех пор, как он вылез из машины Арнольда,- оцепенение отпустило его, и он начал дрожать.
Лица за стеклом все время стояли перед его глазами и подстерегали его всюду, где была темнота. Каждый раз, когда он закрывал глаза, он снова видел их перед собой, слышал визгливые крики женщин, холодные напевные угрозы мужчин, шедших за ним по пятам.
Он сидел неподвижно в кресле на темном балконе, а голоса внутри него усиливались и нарастали, и он уже слышал, как они вопят внизу на тихой улице и эхо мечется между домами. Он встал, весь дрожа, и ушел в комнату.
В детстве он слышал что-то... слышал голоса в верхушках сосен- нужно было только прислушаться,- в мягком журчании воды в устье реки, где волны Мексиканского залива накатывались на камни и плавник. Потом, когда осенью после смерти его отца разразилась буря, он много дней лежал в жару, а дом вокруг гудел и содрогался, и все видения, которых он так боялся накануне - жуткая панорама гибнущего божьего мира,- беспощадно преследовали его. Все эти дни перед ним вновь и вновь возникали картины, которые он был не в силах стереть,- ураган ревел- над ним множеством голосов, и тот тихий радостный голос, который прежде был голосом бога, оборвался и замер, сметенный жутким искалеченным хором, воплем бесчисленных глоток обезбоженной земли, воплем, пронизанным смертью, мраком.
Морган Рейни, стискивая кулаки, подошел к письменному столу, зажег лампу и достал школьную тетрадь, в которой он недавно начал вести дневник. Поставив дату - 16 апреля 1963 года,- он написал;
"Сегодня с окраины я ушел совсем разбитый..."
Он отложил ручку и быстро вышел на балкон; с нарастающей яростью с мостовой взметнулся голос. Он вернулся в комнату и сел. на кровать. Во втором ящике тумбочки у него хранились снотворные таблетки. Он старался принимать их только в исключительных случаях. Некоторое время он просидел на кровати, слушая, как голоса замирают, а потом, когда ветер усиливается, вновь становятся громче. В его мозгу складывались слова. Его оглушали бешеные порывы ветра, но он видел, что занавески в окне напротив только чуть колеблются от легчайшего ветерка. Ревущий ветер нес с собой голоса, пролетал над ним, и они становились тише.
Он пошел в ванную, налил воды в стакан, достал из ящика трубочку с таблетками, вытряхнул две, проглотил их и погасил лампу.
Ветер замер, голоса затихли. Спустилась ночь, ласковая ночь... хотя в тот момент, когда сомкнулась тьма, он как будто увидел свет - свет автомобильных фар, такой яркий, что можно было различить бурые крылья ночных бабочек на сухих ветках и летнюю зелень травы. Но тут он заснул.
Первого мая Рейнхарт и Джеральдина отправились на пляж Поншартрен с транзисторным приемником и галлоном вина. После того, как они пробыли на пляже около часу и Рейнхарт успел проклясть озеро за его неподвижность, со стороны болот налетела буря. Вода почернела, отражая пухлые грозовые тучи, и на песок начали накатываться вспененные волны. Дождя не было, но ветер непрерывно усиливался, и воздух стал хрустким от пыли и песка. Рейнхарт и Джеральдина забрали свое вино и вошли в сосисочную из пластмассы и стекла, чтобы смотреть оттуда, как ветер расшвыривает пляж.
Ветер загнал в сосисочную и других посетителей - маленького флотского врача с круглым брюшком, девочку и мальчика в одинаковых лиловых рубашках. Все сидели молча, жевали охотничьи сосиски в темно-красной проперченной шкурке и глядели на бурю за зеркальными стеклами.
Грек у стойки накладывал на проволочный поднос пачки сигарет.
- Не хотите ли вина? - предложил Рейнхарт. Джеральдина посмотрела на него и покачала головой.
- Я не пью вина,- сказал грек.
Военный моряк придвинул свой табурет поближе.
- Не откажусь.
- Смотрите, как бы не явился полицейский,- сказал грек.- Мне-то все равно, но если явится полицейский, я подниму шум и упрячу вас за решетку.
- Договорились,- сказал Рейнхарт.
Моряк налил вино в бумажный стаканчик из-под лимонада и выпил. Девочка и мальчик смотрели на него с насмешливой надменностью. Им никто не предложил вина.
Снаружи совсем стемнело, и буря усилилась, пластмассовая сосисочная подрагивала в такт свисту ветра, проносившегося над ней. Несмотря на непогоду, в аттракционах зажглись огни. Цветные лампочки дрожали, как плоды на гнущихся под ветром ветках.
- Эй! - сказала Джеральдина.- Полиция!
По аллее шел полицейский, обеими руками придерживая плащ. Рейнхарт схватил бутылку и спрятал ее в сумку. Он бросил на прилавок доллар и взял Джеральдину за локоть.
- Давай спасаться,- сказал он ей.
Они выскочили из сосисочной, пересекли аллею и побежали по взбуравленному песку. Ветер дул им в спину. Рейнхарт прижимал сумку с вином к груди, как футбольный мяч. Бегал он плохо, и Джеральдина легко обогнала его; он утомленно трусил за ней, вино бултыхалось у него в животе, как в бутылке, а он дивился изяществу и уверенности, с какой ее длинные сильные ноги рассекали воздух и опускались на дерн. В груди у него защемило, и он, запыхавшись, остановился.
Пляж оканчивался молом с деревянными мостками. Рейнхарт увидел, как Джеральдина поднялась по темным камням, перелезла через перила и скрылась в мраке, стенавшем над водой. Рейнхарт неторопливым шагом поднялся на мостки; на самом конце мола горел фонарь, и далеко впереди фигура Джеральдины то появлялась в белом полукружии его света, то исчезала. Когда Рейнхарт дошел до конца мостков, он потерял ее из виду.
Она спустилась на камни с подветренной стороны мола и улеглась в выемке.
- Тут совсем нет ветра,- крикнула она Рейнхарту.
Он перелез через перила и сел на камень возле нее. Здесь было тихо - оазис в бушующей тьме.