"Вот так,- подумал Рейнхарт.- Вот так". Но он совершенно не помнил, где он был, кроме кино. Двадцать четыре доллара - минус эти два. А было шестьдесят. Обручального кольца тоже нет: он рассеянно потер безымянный палец. Постой-ка - наверно, он был под дождем? Пиджак и брюки влажные, с брызгами грязи. И трамваи... В каком-то туманном, ноющем уголке его мозга проплыл, кренясь из стороны в сторону, трамвайный вагон с мокрыми стеклами. Рейнхарт вынул бумажник, заглянул во все его отделения, обшарил карманы: быть может, найдется какая-то закладная квитанция. Но кроме билетов в кино - их было четыре или пять - и невразумительных клочков бумаги он ничего не обнаружил. Тогда он уложил чемодан, как всегда, на всякий случай заглянул под кровать, спустился вниз и отдал портье восемнадцать пятьдесят.
- Приезжайте к нам еще,- сказал коридорный ему вслед.
- Только к тебе лично,- ответил Рейнхарт. На улице его обдало холодом.
По его подсчетам у него осталось три доллара и двадцать четыре цента - ни кольца, ни часов; только утюг, а утюги не везде принимают в заклад. "Что ж,- думал он, сходя с тротуара, чтобы перейти улицу Дриад,- жизнь не кончается, если у тебя всего три доллара и утюг. Нет. Просто жизнь начинается всерьез".
Где-то опять вызванивали куранты, часы на угловом банке показывали половину пятого. Переходя мостовую, Рейнхарт подумал, что ему, кажется, стало лучше, но на полпути улица вдруг странно изменилась. Фасады домов стали ненастоящими, пешеходы на тротуарах, их лица, водоворот уличного движения в лучах предвечернего солнца - все было ненастоящим; все было нарисовано на цветном стекле и подсвечивалось электролампами. Рейнхарт остановился посреди мостовой, глядя на проезжавшие машины; они двигались, как маленькие японские самолетики, которые он мальчишкой расстреливал в грошовых балаганчиках: они пикировали прямо на него, он палил по ним из пугача, и за ними мелькали вспышки красного, белого, фиолетового света, но на самом деле ничего там не двигалось, потому что это была только электросветовая иллюзия за два пенни; и сейчас все вокруг него было, как тогда. Рейнхарт пошел дальше и уже подходил к обочине тротуара, как вдруг, неизвестно почему, почти впритык к нему остановился низкий "сандерберд"; он услышал визг тормозов и, опустив взгляд, увидел эмблему с крылышками на капоте, чуть не долбанувшем его в поясницу. Сидевший за рулем человек в стальных очках что-то кричал про раззяв, которые шляются где попало.
Ступив на тротуар, он поднял глаза и, успев заметить, что в киношке уже идет "Я - беглый каторжник", внезапно почувствовал, что голова его наливается страшной тяжестью, взглянул вниз и увидел, что ноги его стали толщиной в спичку и о том, чтобы устоять на них, не может быть и речи. Он ощутил, как голова его стукнулась о тротуар; откуда-то донесся долгий, пронзительный и, отметил он про себя, несколько театральный крик.
"Благодарю вас, леди",- подумал Рейнхарт.
Он лежал на тротуаре, и перед ним плыла длинная панорама пологих гор из зеленого фетра, а над ним - тучи черных птиц, которые устремились вниз, на него, оглушительно хлопая крыльями. Он пробил головой черную стаю и вынырнул на солнечный свет.
- У него чемоданчик,- сказал кто-то. Мужчина и женщина подняли его и прислонили к водопроводной колонке.
- Ну да, я шляюсь где попало,- сказал им Рейнхарт.
- О'кей,- сказал мужчина,- вот ваш чемоданчик.
Они ушли, и Рейнхарт, сидя верхом на водопроводной колонке, взял под мышку чемодан и огляделся. С другой стороны улицы глазела на него кучка людей; из-за манекенов в витрине выглядывали продавцы; кассирша кинотеатрика из своей сине-красной кабинки уставилась на него немигающим птичьим взглядом. "Поддержите меня, друзья, я ведь только ранен".
Рейнхарт встал и вознамерился было идти дальше по улице Дриад, но тут он увидел небольшого смуглого человечка. Вот с чего опять началась чертовня, вспоминал он потом,- с человечка в синем парусиновом комбинезоне; как только он его увидел, все опять начало странно изменяться. Рейнхарт заметил его за тридцать шагов; человечек прошел мимо изображения Пола Муни, мимо витрины дешевой парикмахерской - он был стройный, узкобедрый, шагал быстро, седые космы падали ему на уши, в углах губ кровь и слюна, оскаленный рот открывал редкие желтые зубы, и яркие черные глаза не отрывались от глаз Рейнхарта. И Рейнхарт оцепенело - как кольриджевский Путник перед Старым Моряком - стоял, держа в руке чемодан, пока человечек в синем комбинезоне не остановился прямо перед ним, и все уже опять стало ненастоящим, как раскрашенные картинки на стекле, и свет стал ненастоящим, и Рейнхарт смотрел на старичка, приоткрыв рот, уже точно зная заранее, что тот ему скажет, и как бы вторя ему, шевелил губами, когда он заговорил, и дома за его спиной уже заполыхали красным, белым, фиолетовым светом.
А человек в синем парусиновом комбинезоне произнес:
"Теперь ты знаешь, что такое страх, мальчуган".
Рейнхарт, которого уже била такая дрожь, что он не мог удержать чемоданчика, переспросил:
- Что?
И, словно пластинка, таким же точно тоном, седой человечек повторил:
"Теперь ты знаешь, что такое страх, мальчуган".
Рейнхарт быстро отвел глаза, изо всех сил стараясь унять дрожь, но не мог, как не мог побороть желтый, липкий страх, который растекался по телу, по венам, по рукам и ногам, подкатывая к горлу и заволакивая мозг. "Перестань, перестань, перестань",- твердил себе Рейнхарт; он заставил себя в упор взглянуть на старика в синем комбинезоне, но у того глаза уже стали тусклыми, он весь съежился и, что-то бормоча, бочком отходил в сторону. "Но он же сказал это,- подумал Рейнхарт,- он же сказал мне про страх, а сейчас он с виду просто старый алкоголик и, наверно, подошел просто поклянчить денег. Дурья твоя башка, ничего он тебе не говорил. Ни слова".
Не поднимая глаз, он поплелся вдоль домов туда, где, помнилось, был бар. Он вошел, глядя вниз, пнул ногой чемодан, проехавшийся по грязному шашечному линолеуму под вешалку, и осторожно взобрался на табурет. Когда он вошел, какая-то женщина засмеялась; он быстро взглянул в ее сторону и увидел огромную - только в цирке показывать - толстуху в грязных желтых оборках; она хихикала, указывая на него пальцем.
Индеец-бармен подошел поближе, поглядел на него искоса и усмехнулся.
- А,- сказал он,- ну как делишки?
- Вот что,- сказал Рейнхарт,- дай-ка...- Он положил кулаки перед собой на стойку; слышно было, как неистово стучат о дерево костяшки пальцев. Но прятать руки не имело смысла; к тому же если он попробует сделать такое сложное движение, как убрать руки со стойки, то, пожалуй, опять брякнется...- Дай-ка нам виски... два виски.
- Одно для дамы?
- Нет,- ответил Рейнхарт.- Сольешь в стакан, как двойную порцию, понял? И дашь мне одному. Одному,- засмеялся он, вторя толстухе.
Толстуха откинула голову и зашлась от смеха; задыхаясь, она подняла жирный, немытый палец и ткнула в его сторону.
- Ой, боже,- сказала она.- Я тебя запомнила, милочек. Вчера вечером, да. Ну ты и давал... ты же самый комичный парень на этом паршивом свете.
- А что,- ответил ей Рейнхарт,- вполне возможно.
- Ну вот, девонька,- сказал Мексиканец,- Прибыли!
Джеральдина проснулась; он стоял внизу на темной булыжной мостовой, придерживая локтем открытую дверцу. В кабине вдруг стало холодно от промозглого бурого тумана.
- Давай выходи, - приказал он.- Выходи, быстро.
Она неуклюже сползла с сиденья и поскользнулась, ступив на мостовую, мокрую, покрытую слизью от раздавленных листьев и овощей.
- Где мы?
- На Французском рынке. Ты меня подожди. Стань с этой стороны машины, не то они увидят, что ты приехала со мной.- Он взял с сиденья какие-то документы на картонке с зажимом и зашагал к освещенному окну в начале переулка.- Жди.
Вдоль переулка стояли крытые прилавки и грузовые прицепы, на тротуарах валялись обрывки веревок, стебли бананов, мотки упаковочной проволоки. Меж прилавков тут и там у костров из пустых ящиков кучками толпились оборванные негры-поденщики; в полудремоте они рискованно покачивались на пятках над костром, и лица их казались темно-синими, в закатившихся от изнеможения глазах отражались блики огня.
Там, дальше, за прилавками и темными причалами была река; она казалась гораздо уже, чем в Мемфисе, где они с Мексиканцем ее переезжали.
Джеральдина ясно различала огни вдоль дальней плотины и красные фонари на левом борту баржи, мерцавшие посреди реки. Зябко вздрагивая у крыла машины, она слушала, как гудят где-то громадные грузовики-рефрижераторы и кашляют люди возле костров. Из тускло освещенного дома, куда вошел Мексиканец, доносился унылый стук пишущей машинки и переборы струн электрогитары: радио играло песню "Иди, но не беги". Большая нахальная крыса прошмыгнула почти по ее ногам и, волоча за собой извивающийся хвост, похожий на серую кольчатую змейку, метнулась в промежуток между двух костров и скрылась в стоке помойки. Туман можно было развести руками - бурый, противный, пахнущий речной водой и рыночной гнилью, он разливался холодом у нее внутри и перехватывал дыхание.
Джеральдина засунула руки в рукава своего реденького бумажного свитера. "Не надо было сюда ехать,- подумала она.- Новый Орлеан, край моей мечты". Зачем ее сюда занесло? Где-то открылась дверь, и стонущие гитары заполнили собою затхлый переулок, отдаваясь эхом среди булыжника и цемента,- "Иди, но не беги".
Она уже почти засыпала, прислонясь к крылу грузовика, когда вернулся Мексиканец. Он подошел и остановился перед ней, глядя на нее серьезно и улыбаясь кончиками губ. В руках он держал гроздь бананов.
- А теперь что? - спросил он.
- Теперь пойду в город.
Он пожал плечами, подбросил и поймал гроздь бананов. - Тебя когда-нибудь убьют, ты знаешь это?
- Из этого мира никому не уйти живым.
- Ай,- сказал он, качая головой,- мозги у тебя набекрень, вот что. Ты же еще девчонка, зачем лезешь в самое пекло?
- Очень благодарна за то, что подвезли,- ответила Джеральдина.
Она достала свою сумку из-за сиденья и пошла в сторону рынка.
- Там река,- сказал ей вслед Мексиканец.- Ноги промочишь! Джеральдина повернулась и пошла в другую сторону; Мексиканец неторопливым шагом догнал ее и заступил ей дорогу.
- Деньги-то хоть есть?
- Добуду.
- Возьми бананы. Когда не на что поесть, бананы - хорошая штука.
Джеральдина оторвала от грозди два банана и бросила в сумку. Мексиканец нахмурился, увидев ее улыбку.
- Спасибо, братишка,- сказала она.
- Возьми все.
- Вот еще, стану я разгуливать с пучком бананов! Это не стильно.
- Слушай,- сказал Мексиканец,- когда со мной рассчитаются, у меня будут деньги, понятно? Тут в гостинице у меня номер. Может, мы с тобой устроимся?
- Никаких амуров,- сказала Джеральдина.- Сегодня - нет.
- Я ведь всерьез,- настаивал Мексиканец.- Ей-богу. Почему не остаться со мной? Я приезжаю в город каждую неделю. И ничего плохого себе не позволю.
- Ну да!
- Все лучше, чем этот тип.- Он указал на правую сторону ее лица, потом обвел рукой ряды темных низких домишек вокруг рынка.- И лучше, чем вон те.
- Мне неохота этим заниматься,- сказала Джеральдина.- Неохота, и все.
Он покачал головой и передернул плечами.
- Я зарабатываю себе на жизнь,- произнес он.- Мне нужно выспаться.- Он вынул из бумажника две долларовые бумажки и сунул ей в руку.- Вот тебе обеспечение. Послушай меня, будь поосторожнее. Это пакостный город. Mala gentel.
- Всюду mala hentay,- сказала Джеральдина.- Как мне отсюда выйти?
Мексиканец отвернулся к машине и, не глядя на Джеральдину, махнул в ту сторону, откуда он пришел.
- Вон туда,- сказал он, отходя.- Там ты найдешь, чего ищешь.
Таща за собой холщовую сумку, Джеральдина миновала прилавки и обошла кругом темную громаду крытого рынка. Поденщики у костров зашевелились при ее появлении; не поворачивая головы, они равнодушно скашивали в ее сторону бессмысленно-сонные глаза.
Улица, на которую она вышла, была темная, тротуары под аркадами безлюдны. Но впереди, в следующем квартале, бары были открыты; там слышались голоса, музыка из радиолы-автомата, а на верхних этажах из-под спущенных жалюзи пробивались полоски света. Со ржавых узорчатых балконных решеток свисали грязные, полинявшие ленты серпантина, ручеек в канаве уносил пестрые конфетти и остроконечные кулечки из-под сахарной ваты.
В конце рыночных рядов, на прибрежной стороне улицы Джеральдина увидела открытое кафе; она подошла к окну и заглянула внутрь. За пустой стойкой стояла сердито насупившаяся официантка в розовой униформе, негр-уборщик тер шваброй пол.
Джеральдина вошла, обходя вымытые места на полу, и села у стойки.
- Кофе? - спросила официантка.
- Да,- сказала Джеральдина.
- С цикорием?
- Да.
- Уже уезжаешь, да?
- Нет, приехала. Только что.
- Я думала, ты из тех девочек, что привалили сюда на карнавал.
- Я не из тех.
- До чего же я рада, что эта чертовщина кончилась. Мне от нее прибыли никакой.
- А я столько о карнавале слышала,- сказала Джеральдина.- И всегда думала: хорошо бы приехать посмотреть.
- А ты откуда приехала? - спросила официантка.
- Из Техаса.
- Ух, черт, а из каких мест?
- Из Галвестона. Но сама-то я не оттуда. Я из Западной Виргинии.
- А я как раз из Техаса,- сказала официантка.- Лас-Темплас - знаешь такой город?
- Нет, не слыхала.
- Ты ищешь работу?
- Да.
- Иди работать в бар.
- Нет, в бар мне бы не хотелось. Я думала, может, устроюсь официанткой - что-нибудь такое.
- Ты попала в аварию, золотко? Я гляжу, у тебя лицо порезано.
- Ага,- сказала Джеральдина.- Была авария с машиной. Там, в Техасе. Я порезалась о переднее стекло.
- Прямо злодейство! Такая хорошенькая девушка!
- Вы случайно не знаете, куда я могла бы устроиться?
- Я знаю, куда можно устроиться в два счета, только не официанткой.
- А кем?
- Вот,- сказала женщина,- дарю тебе утреннюю газету.- Она взяла из-под стойки газету и развернула на странице объявлений о найме. Джеральдина проглядела весь столбец, водя пальцем по строчкам. На букву "Б" было строчек двадцать, начинавшихся со слова "барменша"; ниже с десяток объявлений начинались словом "девушки" с восклицательным знаком, затем шли предложения "занимать гостей" в ресторанах и ночных клубах, и, наконец, множество строчек, начинавшихся словом "талант!".
- Знаешь небось, что это за штучки?
Джеральдина кивнула. Ей попадались объявления вроде этих - и в Бирмингеме, и в Мемфисе, в Джексонвилле и в Порт-Артуре, но в таком количестве - никогда, и никогда она не видела объявлений, начинающихся со слова "талант!".
- В этом городе, милка моя, девушки - главный промысел. Можно называть это как угодно, но для тебя оно сводится все к тому же. Иногда тебя берут в оборот в тот же день, как переступишь порог, иногда обрабатывают постепенно. Им начхать, как ты к этому относишься, им лишь бы свои денежки получить.
- Вот черт,- сказала Джеральдина,- в газете больше ничего и нету.
- Ты в неудачное время приехала. Сейчас, после карнавала, уйма всякого народа застряло в городе, они из рук рвут, что только можно.- Она метнула взгляд на негра и понизила голос: - Одна беда - в городе полно негров. Они как сыр в масле катаются, а у белых животы подводит. Разве ж это справедливо?
- Я-то надеялась, что здесь найдется что-нибудь подходящее,- сказала Джеральдина.
Вошли четверо речников в замызганной форме цвета хаки и потребовали кофе. Положив локти на стойку, они молча разглядывали Джеральдину и принесшую кофе официантку.
- Эй,- окликнул один.
Джеральдина оторвалась от газеты и взглянула на него. Речник был невысокий, крепко сбитый и загорелый, на щеках и подбородке у него пробивалась утренняя седоватая щетина, маленькие голубые глазки быстро обхлестали ее тело сверху донизу, но на лице не было и тени улыбки.
- Эй,- сказал он еще раз.
- Брось, Маккарди, на кой она тебе,- вмешался другой речник. Джеральдина быстро отвела глаза и уткнулась в газету. Хорошо, что с той стороны, где они сидели, не видно ее порезов. Когда они выходили, тот, что пытался с ней заговорить, все оглядывался на нее и тихо посвистывал канареечным свистом.
- Сволочи,- сказала официантка, когда они ушли.- Если когда встретишь этих юбкодеров, держись от них подальше. Они работают на линии Флегермана, их можно узнать по букве "Ф" на фуражках, и все как один самая что ни на есть сволочь.- Она поглядела в окно на четверку речников, которые переходили улицу в забрезжившем свете серой, скупой зари.- Интересно, почему это.
То и дело открывалась дверь, в кафе становилось людно - наступало время завтрака.
- Не знаю, зачем ты сюда прикатила,- улучив минуту, сказала официантка.- Надо было ехать в Даллас или еще куда. В Далласе вообще-то неплохо.
Больше она с ней не заговаривала. Джеральдина заказала еще чашку кофе и принялась старательно читать газету.
Одолев светскую хронику, страничку юмора и статейки о Кастро на первой полосе, она сунула газету в сумку и вышла на улицу. Наступило утро, но было пасмурно, стальная гряда серых облаков мчалась по небу, как отряд бомбардировщиков в боевом строю, с реки дул холодный, сырой ветер.
Она перешла на другую сторону Дикатур-стрит, где друг за другом тянулись забегаловки; еще не было семи, но все они были переполнены: люди пили у стоек и гоняли шарики по доскам игральных автоматов. В боковых комнатках с отдельным входом с улицы негры-грузчики на деревянных скамьях потягивали мускатель, глазея на ранних пешеходов из-под нахлобученных на брови кепи. Всюду гремели музыкальные автоматы. Свернув на улицу, носившую имя святого Филипа, Джеральдина опять услышала, как те же работяги-гитары наяривают песню "Иди, но не беги".