Только теперь просыпается: а что, пожалуй, и впрямь польско-советская борьба - явление не только местного порядка? Пожалуй, она касается и Европы, пожалуй, исход ее, тот или иной, грозит и нам какими-нибудь последствиями?
Некоторые французские газеты упоминают даже о возможности новой мировой войны. О пожаре, идущем с востока…
Но, быть может, все эти верные, известные до избитости "открытия" - остаются и теперь достоянием одних газетчиков. Быть может, тех, кто имеет влияние на судьбы народов (или думает, что имеет влияние) - не разбудили и последние грозовые дни в Польше. Мы еще не знаем. Мы это вскоре узнаем.
Ведь мы слышали трезвые голоса в европейской печати и раньше. Английская печать предупреждала о всеевропейской опасности в то самое время, когда английский премьер изъяснял, что вполне возможно вести торговые сношения даже с людоедами… Перед его глазами, конечно, рисовалась такая идиллическая картинка из прошлого: приплывают к дикому берегу европейские корабли с бусами, ножами, яркими платками. Доверчивые людоеды уже приготовили на берегу, в обмен на эти бусы, кучи слоновых клыков и других местных драгоценных товаров. Сами спрятались вблизи и ждут. Европейцы грузят слоновьи клыки, взамен оставляют перочинные ножички и бусы и уезжают. После их отъезда людоеды делят оставленные европейцами сокровища, очень довольны; посылают вдогонку благодарственные приветы, все очень хорошо, - до следующего раза.
Эта идиллия до сих пор как-то не может устроиться. Но люди с воображением до сих пор, кажется, не отказались от мечты о ней. Может быть, так и протянут, так и промечтают вплоть до последнего часа: пока не лизнут их красные языки людоедского пожара.
В образе ли новой мировой войны, или в несколько ином подобии, - но действительно, на Европу надвигается грозная опасность. Можно как угодно относиться к Польше; оставляя в стороне все соображения этнического свойства, рассуждая совершенно холодно и объективно, - нельзя не признать, что существование Польши имеет громадное положительное значение для Европы. Глядя с той же, совершенно объективной, точки зрения - и глядя взором ясным - мы непременно отметим хотя бы следующее: интересы большевиков и Германии сейчас сходятся, и тем и другой нужна сейчас соприкасающая-Ся граница. Для чего она им нужна, что из этого выйдет - это Уж вопросы дальнейшие. На них ответы могут быть различные - в деталях, но не по существу. Никто же не будет отрицать, что Германия - озлоблена, но озлоблена, не на большевиков в первую голову. Относительно большевиков она только слепа, несмотря на весь свой горький опыт. Германцы могли бы сказать про себя:
…От боли мы безглазы
А ненависть, как соль,
И ест, и травит язвы,
Ярит слепую боль.
Факт тот (все с точки зрения холодного наблюдателя), что для Германии не исключена возможность соединиться: хоть с чертом, если Германия вообразит, что черт ей послужит. Пусть считаются с этим фактом, пусть ведают его те, кому ведать надлежит.
Им же предоставляю и выводы из факта. Эти выводы уже делаются более трезвыми европейцами.
Чем больше их будет, чем скорее проснется Европа, - тем скорее кончится весь наш мировой кошмар.
ДВЕ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Надо сказать правду, две интеллигенции, русская и польская, начали знакомиться друг с другом только в последнее время. Даже только в самое последнее время. Ранее было так: они почти не соприкасались; польская глядела на русскую волком, а в сущности ни одна ничего не знала о другой или очень мало.
Это было если не мудро, то, по-человечеству, понятно. В польской интеллигенции очень живо было национальное чувство; в нашей, русской, его имелось мало, может быть, слишком мало. Для поляков мы были, прежде всего, русские, а потом уже интеллигенты. Мы принадлежали к нации поработителей, и это было им важно, а мы не понимали, ибо мы, с правом или нет, чувствовали себя сначала интеллигентами, и более всеевропейцами, нежели русскими.
Должен оговориться, что я разумею чистую интеллигенцию; интеллигенция "служилая" как русская, так и польская, силою вещей сталкивалась в русских центрах; жизнь мало-помалу вырабатывала какой-то modus vivendi, - причем поляки, конечно, русели в известной мере.
В кругах же чистой русской интеллигенции, где был определенно решен политический вопрос о самодержавии, давным-давно был решен и польский вопрос. Нам казалось, что у нас, русских и поляков, один общий враг: русское царское правительство. Нам казалось, что мы с народом нашим так же порабощены и угнетены, как Польша, и притом одним и тем же поработителем.
Стремясь к политической революции (мы знали, что иным путем самодержавия не свергнешь), пытаясь работать на пользу этой революции, мы никогда не могли понять, почему нейдет тут польская интеллигенция рядом с нами, во имя русской же интеллигенции.
Ведь русская революция, "свержение самодержавия", это и была, в сущности, "свобода Польши". России тоже, но почему бы полякам быть против и нашей свободы?
В наших суждениях была своя доля наивности и прекраснодушия, свойственных интеллигенции, но была и своя правда.
Началась война. Все знают, как обострила и выдвинула она польский вопрос. В зиму 15-16-го, кажется, года - он был везде, он был у всех на устах, у многих и в сердце.
- Какая у вас польская ориентация? На автономию? На независимость?
Глупой, бессильной болтовни было всего больше. На нее напрашивался один ответ.
- Никакой "польской" ориентации. Вопрос о Польше решается решением "русского" вопроса.
Поляки, увы, не могли бы понять действительного смысла этих слов. А для нас он был один: Польша освободится, когда освободится Россия, когда будет свергнуто русское, - обе страны угнетающее, - правительство.
Помню, был даже образован в Петербурге, в то время, наряду с другими частными политическими кружками - "русский" кружок, как раз на этом принципе. Конечно, там не было ни одного поляка… А где были они нужнее?
Все обернулось, - на первый взгляд, - совсем не так, как мы думали. Война перепутала карты. Россия с грохотом провалилась в черную дыру, а Польшу освободила и воскресила Европа - военная победительница. Но действительно ли уж так навыворот все обернулось, и не было ли все-таки доли правды у русской интеллигенции, когда она твердила: у Польши и у России - общие враги? У Польши и у России истинная свобода - одна?
Я сказал, что сближение, некоторое взаимопонимание между русской и польской интеллигенцией - крайне молодо. Оно началось только в самое последнее время. Можно ли поверить, что еще несколько месяцев тому назад упоминание об одном крупном антибольшевистском политическом деятеле, давно работающем в европейском масштабе, известном франкофиле, вызвало такую отповедь со стороны одного польского интеллигента:
- Да; но он бывший русский революционер. А мы - польские государственники.
Что на это отвечать? Разве только удивиться, спросить: "Так вы не были с ним, не были революционером при царском режиме? Не боролись против правительства, которое вас угнетало? Во всяком случае, благодарите этого "бывшего" революционера: ведь он боролся и за вашу свободу".
Это было несколько месяцев назад. А вот, что я слышал теперь, на днях, от другого польского интеллигента, в том же кружке, чуть не в той же комнате:
- Сдвиг в сознании польского общества - громаден. Оно поняло, что у настоящей России и у Польши - один общий враг. Оно поняло, что данное русское правительство, поработившее Россию, есть вечная, грозная опасность для Польши. Рядом с такой Россией Польша не может иметь покоя, не может дышать свободно. Мир с таким правительством, если бы оно его и подписало, не может быть миром, это будет лишь злейшая, на малое время скрытая война. У нас и у вас один, - смертельный, - враг.
Слава Богу, наконец-то! Наконец-то поняла польская интеллигенция, - если она это действительно поняла, - нашу общность перед лицом одного и того же врага.
Лицо его - уже не полупросвещенный абсолютизм Николая; но лицо зверя, абсолютизм варварства. Польша близко заглянула в кровавые зрачки - и героическим усилием отбросила его назад. Ранен ли зверь - мы не знаем; во всяком случае не добит, и оттуда, с окровавленного тела России, готовится к новому прыжку на Польшу. Оставить ее, отказаться от нее, ведь он не может. Пока он есть - он таков, как есть. Пока он лежит рядом, на России, рвет и грызет ее - всякий новый день может принести и Польше ту же участь.
Какая уж это свобода! Нет, если жив зверь, если в рабстве, столь неслыханном, Россия - нет и настоящей свободной Польши.
Не пустые, видно, слова - надпись на знамени: "За вольность нашу и вашу". Польское ли знамя подымается сегодня, русское ли завтра, но если они подымаются за свободу - на обоих неизменно одна и та же надпись: "За свободу нашу и вашу".
ТАМ, В РОССИИ
I
Два лагеря
Все пути ведут оттуда,
А туда - дороги нет!
Н. Минский
Русское общественное мнение… где оно? В Праге, в Варшаве, в Париже? Да, и в Праге, и в Париже, и во всех городах Европы, где есть сознательная группа русских. Я с этим не спорю, я признаю, что ко всем группам надо относиться внимательно, со всеми считаться.
Но я предлагаю вспомнить, что есть еще одна "группа" русских людей, еще одно место… Это место - территория бывшей России; а русские люди, с мнением которых не принято считаться, - это оставшиеся в Совдепии. Их не мало там, еще не убитых, не умерших, не сошедших с ума, и они знают, видят изнутри вещи, недоступные взору эмигрантскому.
Из Праги в Париж можно послать письмо, резолюцию, делегатов. Осколки одной партии легко могут здесь сноситься, ссориться и мириться с осколками другой партии, заниматься семейными делами и даже не семейными: обращаться к иностранному "общественному мнению" или правительству. Если голоса этих русских в Европе не громки - они сами виноваты.
Из бывшей России физически нельзя подать никакого голоса. Нельзя послать ни резолюций, ни делегатов. Одно можно: уполномочить "ходоков". Прошептать им на ухо: "Вы знаете… скажите всем, что мы… Скажите всем все, что знаете…"
Такие "ходоки", делегаты без писаных мандатов, уполномоченные "на веру", - между прочим и мы. И мы действительно знаем это "общественное мнение" русских в России, как знают его все, кто подобно нам, прожил с большевиками вплотную более трех лет, кто уехал только тогда, когда уже все кончилось. Да, был определенный момент, когда "кончилось", когда переворот заключился. Можно долго вывертывать перчатку наизнанку, но когда она вся вывернута - далее нечему быть. После этого момента, пережитого нами в России, нет уже качественных изменений, а только количественные: больше смертей, больше убийств, меньше хлеба… только. А потому и все мы, уехавшие из России после "переверта", после 20-го года, совершенно реально ощущаем себя и там, в России. Мы продолжаем жить с оставшимися. И говорить можем только "оттуда", только "от них".
Когда мы сталкиваемся в Европе с такими же "ходоками", с ушедшими после полного "выверта" - нам не о чем толковать. Достаточно слова, взгляда… неписанные грамоты у нас одни. Но как непонятны они всем остальным русским и нерусским европейцам!
Однако мы должны исполнять наш долг. Ведь мы не уехали бы из России, если б не доверили нам этих грамот. Слушают нас иль не слушают, мы на все лады будем твердить одно и то же, объяснять все то же.
Стыдно каждый раз начинать с упоминания: то, что делается в России, то, что думают и знают оставшиеся там, - важно. А, вот, приходится и это говорить. Еще недавно какая-то газета сказала, что "оставшиеся в России потеряли чувство реальности!". Уж если кто его потерял - то не эмигранты ли, вместе с Европой?
Рассказывать, как живут русские в России физически, т. е. о голоде, холоде, крови, - можно, но к чему? Таких рассказов довольно. Понять их может лишь переживший. Кроме того, - это не главное, не самое важное: человек необыкновенно вынослив в физическом отношении, говорю по опыту. Нет, не о страшном "быте" русском просили нас сказать "всем, всем, всем", когда провожали "оттуда"… Длинны и подробны данные нам неписанные грамоты, я сейчас передаю лишь малую часть, общую.
В России нет многих партий или групп. Там только два лагеря. Первый, громадное меньшинство, - правители, плюс небольшая кучка спекулянтов крупных. Второй - вся остальная Россия, начиная от сознательных верхов (интеллигентов) и кончая последним, абсолютно бессознательным мужиком, старухой, ребенком, матросом. Верхи разбираются в положении Дел, знают за что и кого ненавидят, понимают, как нужно бороться с врагом, - низы и середина только ненавидят, слепо копят ненависть, таясь по углам, в каждом видя врага. Эта слепая, глухая ненависть до времени являющая вид покорности" - очень страшна и чревата неслыханными последствиями.
Между прочим (было бы нечестно скрывать этот ужасный факт), там, в низах, растет самый стихийный антисемитизм. Даже на севере, где его никогда не было. Он в городе, он в деревне, он в красной армии, особенно. Но об этом явлении надо бы написать отдельно. Возвращаюсь к слоям более сознательным.
Эта часть антиправительственного лагеря знает, что все громадное большинство России - с ними. Но пока оружие в руках меньшинства и пока большинство несознательно, данное положение должно длиться и может продлиться, предоставленное себе, многие годы. Большинство само будет пребывать как оружие в руках кучки "правящих". Все пути внутренней помощи большинству, в смысле разумного направления ненависти, - физически отрезаны. Смешно говорить о серьезной пропаганде в "Советской" России. Тут и честный эмигрант не будет спорить. Пропаганда может идти лишь извне, наплывать с краев, поддержанная непременно вооруженной силой, войсками… которым, пожалуй, и воевать не придется, если пропаганда будет такая, как должно…
Русские в России знают, какой должна быть пропаганда, и знают, что нужных лозунгов не нес еще никто из боровшихся против большевиков. Не было их ни у Деникина, ни у Врангеля… Поэтому-то, мы, в России, во времена наивысших успехов Деникина, знали, что Деникин провалится.
Но так же мы, безгласные, рвали на себе волосы, когда слышали, что говорят и делают здесь эмигранты. Я верю, с лучшими намерениями, - но они душили нас, забивали Россию в яму и помогали большевикам неустанно, непрерывно, вплоть до последнего времени. И это - без различия партий, от Милюкова до Керенского. Непризнание ли окраин, ненависть ли к Польше, крики ли против интервенции или против "контрреволюции" - все равно. Собственными глазами мы видели, как облизываются большевики от этой зарубежной работы.
Можно было с ума сойти. И без того мы чувствовали себя на краю гроба. За что же нас толкают туда еще и братские руки?
И все до сих пор старые у них партии, партийные интересы, допотопная грызня… Как им сказать, что в России, где вся перчатка уже наизнанку, никакие партии не считаются? Они - зарубежный туман, который держится, лишь пока нет России?
Впрочем, жива дурная память о некоторых партиях, как жива и ненависть персональная (может быть, несправедливая, я сейчас не разбираюсь). Например, "Керенский" - одно из одиозных имен, сверху донизу. Антибольшевистский лагерь, - вся будущая Россия, - не захочет Керенского ни под каким соусом, - это один из мелких, но несомненных фактов. Большевики скорее примирились бы с ним!
Мы видели воочию: большевики слабы и трусливы. Здесь все говорят, что знают это, никто не признается, что, в сущности, не верит в это.
Большевики слабы, - да; но что если в Европе эти слабые окажутся самыми сильными?
Одной реальности не понимали мы там, в России: бездонной слабости всего зарубежного мира. Неужели поверить, что она так бездонна? Пусть не верят и оставшиеся. Пусть надеются. Это дает им силу жить.
К ним я вернусь. О них "от них", слишком много еще надо сказать. Надо, необходимо. Здешние должны слушать голос "оттуда".
II