Через несколько дней Крис с Хоудом и со взятым напрокат диктофоном сидели за большой кожаной ширмой в гостиной Гвен. Они услышали, как вошел "Джим", и у Криса сердце екнуло от дурных предчувствий, когда он услышал растерянный голос Гвен и понял, что она совершенно забыла все его наставления относительно того, что ей следует говорить. К счастью, со стороны "Джима" все шло гладко, как по-писаному, и вскоре Гвен стала очень искренне умолять о возврате писем. Они услышали, как "Джим" извлек их из кармана и предложил возвратить их за тысячу фунтов. Они услышали также, как он стал угрожать, что, если она не заплатит, он "покажет их тем, кому она навряд ли хотела бы их показывать".
Вслед за этим Крис и Хоуд театрально появились с диктофоном из-за ширмы, разыгрывая роли юриста и детектива из Скотленд-Ярда.
К счастью для них, "Джим" оказался жалким дилетантом, он побледнел при одном только упоминании Скотленд-Ярда. Обличающе уперев в "Джима" указательный палец, Крис с облегчением увидел, что наглая морда мошенника приобрела землистый оттенок. Ясно было, что он слишком перетрусил, чтобы обратить внимание на то, что и "юрист" и "детектив" слишком молоды и что "детектив" считал своей обязанностью грозно хмуриться и пощелкивать наручниками. Крис немедленно воспользовался всеми выгодами положения.
- Слушайте, вы! - сурово сказал он. - Предлагаю вам выбор. Или вы сейчас же отдадите письма и обязуетесь никогда не беспокоить эту даму, или мы вас арестуем. Ну-те-с?
"Джим" не заставил просить себя дважды. Он протянул письма и шагнул к двери.
- Стойте! - воскликнул Крис. - Погодите-ка минутку! - и, обращаясь к Гвен: - Не откажитесь посмотреть, миссис Мильфесс, всели письма тут.
- Все, - с дрожью в голосе сказала Гвен.
- Тогда бросьте их в огонь.
Он снова обратился к съежившемуся от страха "Джиму".
- Запомните: у нас имеются против вас улики. Если вы когда-нибудь посмеете побеспокоить миссис Мильфесс или хотя бы упомянуть о том, что произошло, эти улики будут представлены в суд. А теперь ступайте!
И "Джим" ушел.
- Он не посмеет больше беспокоить вас. Да, собственно, и не сможет - теперь, когда письма уничтожены, - сказал Крис, обращаясь к Гвен. - Но, черт возьми, я рад, что все это кончилось! Представьте себе, если бы он разоблачил нас, а не мы его! В хорошенькую бы мы попали переделку!
- Как мне вас благодарить… - заискивающе начала Гвен; весь ее страх прошел, и женский инстинкт снова выступил на первый план. - Вы были великолепны, изумительны. Чем смогу я вас отблагодарить?
Крис великодушно отверг скрывающееся в этих словах предложение. У него не было никакого желания снова начинать эту канитель.
- Благодарить не за что, - деловито сказал он. - Как вы мне сами говорили, это случилось по моей вине. Надеюсь, я несколько искупил ее. А теперь, если вы не возражаете, нам надо идти…
Гвен проводила их до передней.
- Я не могу отпустить вас так! - с упреком в голосе сказала она. - Может быть, вы оба придете пообедать ко мне сегодня?
- Мистеру Хоуду необходимо вернуться в колледж, - поспешно сказал Крис. - А я, к сожалению, занят.
- Но ведь мы еще встретимся с вами? - взмолилась Гвен.
- Ну, конечно! Мы условимся как-нибудь потом, хорошо? А… сейчас нам, право, нужно идти. До свидания.
Хоуд и Крис решили идти через Кенсингтонский парк. Пережитое ими приключение привело их обоих в возбужденное состояние, и по дороге они оживленно разговаривали: "Вы обратили внимание, что когда я сказал…", "Да, а когда я сказал…" и так далее.
Сомнительно, чтобы хоть один из них отдавал себе отчет, что они соприкоснулись с подлинной трагедией - с трагедией женщины, которая начинает отчаянно цепляться за жизнь, потому что уже не молода и чувствует, что упустила в жизни что-то существенное. Хоуд, во всяком случае, этого не сознавал. Для него весь этот эпизод был не больше, чем студенческой шалостью, особенно ловкой потому, что все сошло так удачно. Ему даже не приходило в голову, что, если бы они наскочили на более опытного, более уверенного в себе мошенника, дело могло бы принять совсем иной оборот, весьма неприятный для всех троих.
В сущности, Хоуд был до крайности прост и наивен. Коммунизм увлек его весьма поверхностно, у него не было ни острого ощущения несправедливости, ни глубоких убеждений. Коммунизм просто встретился ему на жизненном пути - он столкнулся с ним так же, как мог бы столкнуться с чистым эстетизмом, ортодоксальным христианством или идеями империализма. Он был один из тех непритязательных людей, которые любят, которые требуют, чтобы мир состоял из белого и черного. Он готов был приписывать все ошибки, недостатки и разочарования жизни "капиталистическому строю" и, воспринимая внешний мир с точки зрения определенных формул, мог оставаться слепым к сложностям, тонкостям и скрытым импульсам человеческого поведения.
Что касается Криса, то ему жизненные явления и, в частности, этот эпизод представлялись далеко не такими простыми. Гвен была ему слишком близка, и он не мог не чувствовать ее боли и унижения. Он не слушал болтовни Хоуда и шел молча, погруженный в размышления. Как случилось, что его жалость к Гвен, его чувство ответственности за нее так легко удовлетворились этой чисто формальной услугой? Почему ему так хотелось отделаться от нее? Конечно, очевидный, обычный ответ: что он уже обладал ею раньше, пресытился и она ему надоела - здесь не годился. Наоборот, после долгих месяцев вынужденного воздержания она казалась ему неотразимо привлекательной и желанной. Ему так хотелось откликнуться на ее откровенный призыв и возобновить свои отношения с ней. Почему же он отверг ее? И почему, несмотря на гневное возмущение плоти, это вызывает у него чувство какого-то ликования?
- Вы меня не слушаете, - пожаловался Хоуд.
- А? Нет, что вы, слушаю. Продолжайте.
Или тут всему причиной возраст? Или Анна? И - будь откровенным, не юли! - может быть. Марта? Может быть. Не потому ли это, что Гвен ужалена страшным жалом старости, - о, она еще далеко не стара, но все-таки уже не молода, - и потому он инстинктивно бежит от нее, подобно тому, как здоровое молодое животное сторонится тех, кому скоро грозит гибель, или бросается на них. Если так - очень жаль! Неужели мы до сих пор во власти этих первобытных инстинктов?
А потом, откуда это чувство глубокого удовлетворения? Ну, это гораздо проще. Я удовлетворен тем, что я сделал. Вместо бесконечных разговоров о том, что следует предпринять, я что-то сделал и сделал это успешно. И потом я доказал Гвен, что я мужчина. Наши отношения были испорчены тем, что мне стало известно, что все это было подстроено заранее и что на меня смотрели как на достигшего половой зрелости младенца, который нуждается в заботе и которого нужно отдать в ясли законного брака. А теперь я доказал Гвен, что могу быть независимым от нее, что она нуждается в моей заботе больше, чем я в ее…
Какое жалкое тщеславие!
Бедная Гвен, бедная Гвен!
Часть III
Один
В редакциях больших газет имеется отдел, который в шутку называют "моргом". Это огромная алфавитная картотека вырезок и заметок о людях, "о которых часто пишут". Для знаменитостей заранее заготовлены некрологи на случай смерти.
Имя мистера Риплсмира, естественно, фигурировало в списке знаменитостей, ибо он был очень богат. К сожалению, тот, кому было поручено написать некролог, несмотря на все свои старания, не мог найти ничего, что свидетельствовало бы о каких-либо общественных заслугах мистера Риплсмира. Поэтому ему пришлось основательно покорпеть над составлением заметки на полстолбца, которую, с точки зрения газетной политики, надлежало почтительно посвятить риплсмировским миллионам. Те, кто в свое время прочтут некролог мистера Риплсмира, наверняка найдут там следующий литературный перл:
"Его прирожденная доброта выражалась в теплом радушии, и он любил собирать у себя небольшое, но избранное общество своих близких друзей и угощать их изысканнейшими блюдами и винами, коих он сам был незаурядным ценителем".
Это звучало очень недурно, и, оставляя в стороне неизбежное в печати suggestio falsi и suppressio veri, было довольно точно. Мистер Риплсмир действительно любил вкусно поесть и выпить, и он действительно приглашал своих знакомых к столу. С другой стороны, его "прирожденная" осторожность (следуя меткому выражению автора некролога) "питала отвращение к излишним и ненужным расходам". Собственно говоря, он охотно поглощал бы произведения своей кухни и своих подвалов в гурманском уединении, если бы у него не было патологической боязни проводить вечера в холостяцком одиночестве. Поэтому почти каждый день у телефона разыгрывались душераздирающие сцены, пока наконец мистеру Риплсмиру не удавалось залучить одного, двоих или максимум троих продажных любителей ходить по гостям, которые в обмен на бесспорно прекрасный обед соглашались помочь мистеру Риплсмиру и выносить скуку его общества до полуночи.
Таким образом случилось, что мистер Чепстон и Крис были приглашены к обеду, причем для Криса это было скорее приказание, чем приглашение.
Мистер Чепстон сговорился встретиться со своим бывшим учеником примерно за час до обеда в библиотеке. Ему нужно было сообщить Крису забавную новость. Выяснилось, что, следуя движению своей симпатичной души, мистер Риплсмир решил, поелику возможно, обмануть ожидания своих наследников и завещать обществу свой городской дом и все движимое имущество: это должно было называться библиотекой и музеем имени Риплсмира.
- Его мысль, - сказал мистер Чепстон, тихонько пофыркивая, - заключается, по-видимому, в том, чтобы оставить на содержание "музея" недостаточную сумму денег, так, чтобы часть расходов по его содержанию лежала вечным бременем на налогоплательщиках. Это, согласитесь сами, ловко придумано. По крайней мере часть населения никогда его не забудет, хи-хи-хи!
- Неужели вы думаете, что лондонский муниципалитет или какое бы то ни было другое учреждение примет такое мифическое наследство?
- Этого можно добиться, - задумчиво сказал мистер Чепстон, - хотя ему, может быть, и придется несколько раскошелиться.
- Но, боже милосердный! - воскликнул Крис, вскакивая со стула и принимаясь расхаживать по комнате. - Какая от этого может быть польза для общества?
Мистер Чепстон хихикнул и захлопал глазами наподобие филина.
- Я могу только привести подлинные слова нашего высокочтимого друга, - сказал он. - По его мысли, этот дом будет представлять исторический интерес. Он покажет обстановку и образ жизни частного лица - джентльмена двадцатого века, то есть дом будет примерно тем же самым, чем Дворец Даванцати является для средневековой Флоренции. Коллекции будут распределены по теперешним парадным комнатам. А гравюры и книги будут предоставлены в распоряжение избранного числа ученых…
Крис остановился и стукнул кулаком по столу.
- Он рехнулся, - сказал он выразительно, - или, хуже того, страдает манией самовлюбленности, которая заставляет его разыгрывать благодетеля человечества, чтобы удовлетворять свое тщеславие ныне и присно, после своей смерти!
- Не все ли равно, каковы мотивы, если общество извлечет из этого пользу? - тонко заметил мистер Чепстон.
- Ничего оно не извлечет! - в сердцах воскликнул Крис. - Все это сплошной блеф. Эта библиотека - красивый зал, но ее содержимое стоит не больше, чем склад подержанных книг. Это не настоящая библиотека: это огромное и беспорядочное собрание разрозненных томов.
- Однако он говорит, что затратил значительные суммы, пополняя библиотеку и прочие свои коллекции.
- Лучше бы он затратил хоть немного вкуса и знаний! - воскликнул Крис по-прежнему возмущенно. - А его так называемые коллекции - всего лишь собрание дорогого старья. Конечно, для антикваров они представят большую ценность, но они не выражают ничего, кроме покупательной способности Риплсмира…
- Сядьте и выслушайте меня, - серьезно сказал мистер Чепстон. - Сядьте. Вот так. А теперь вот что я скажу вам, милый мой мальчик. Может быть, вы и правы, но, конечно, что бы мы с вами ни говорили и ни делали - его решение от этого не изменится. Он просто-напросто найдет себе кого-нибудь еще. Здесь перед нами очень богатый человек, на которого можно повлиять. Почему бы нам не использовать хоть часть его богатства на наши более высокие цели?
- Потому что это невозможно, - решительно отрезал Крис. - Нам помешают его тщеславие и глупость. Я уже пытался. У меня был план сделать его библиотеку центром по изучению истории, с тем чтобы использовать это и для изучения современности. Нечто вроде справочной библиотеки для специалистов и в то же время небольшого идейного центра рационализации жизни. Вы знаете, что я имею в виду. Так вот, я тщательно разработал подробную схему и изложил ее ему во всех деталях. Думаете, он хотя бы выслушал меня? Как же! Он "пришел в ужас" от моих "разрушительных идей", решил, что я хочу "лишить жизнь всякой романтики", и отверг мой план как "опасные или даже вредные глупости". Мои глупости, позвольте добавить, состояли в том, что я исходил из мысли, что человеческое знание не должно использоваться бессовестными личностями и группировками для порабощения человечества, а должно быть направлено на организацию человеческой свободы и счастья. А это, по мнению мистера Риплсмира и его слишком многочисленных единомышленников, вредные глупости!
- Ну, ну, - успокоительно заворковал мистер Чепстон. - Это, конечно, огорчительно; но ведь вы добивались, чтобы он давал деньги, чтобы уничтожить себя и себе подобных, не так ли? Возможно, что ваш план несколько честолюбив и вы возлагаете на него слишком большие надежды. Откуда вы знаете, что люди захотят жить рационально, если даже им дадут к тому все возможности?
- Так вот и нужно им дать эти возможности.
- Во всех этих грандиозных планах рациональных реформ есть один недостаток, - сказал мистер Чепстон, с досадой потирая переносицу. - Человек - животное неразумное. Можно сказать, перефразируя доброго старого Монтеня, что человек, в сущности, до невозможности своенравен и чертовски упрям. Если бы вам, как мне, пришлось командовать отрядом, вы бы знали, как трудно заставить выполнять самые простые и логичные требования воинского устава даже на фронте, где ты облечен всей полнотой власти.
- Однако ваш Платон говорит, что людей можно признать цивилизованными лишь поскольку они слушаются разумных внушений, - возразил Крис.
- Значит, люди еще не стали цивилизованными в платоновском смысле слова, - отпарировал мистер Чепстон. - Человеческую природу не переделаешь.
- Это я, кажется, слыхал и раньше. Но, - саркастически добавил Крис, - неужели вы не согласитесь, что все это не так уж безнадежно? Взять, например, вас. Вы не раз рассказывали мне, что в двадцать лет самым большим проявлением вашей военной доблести было то, что вы в весьма бравурном стиле разыгрывали Генриха V. Но еще до тридцати лет вы стали образцовым солдатом. А за последние несколько лет вы сделались одним из самых популярных профессоров-классиков. Можно ли представить себе более поразительную метаморфозу?
Мистер Чепстон снова потер переносицу.
- Об этом мы поговорим после. Я возражаю против такого рода аргументов, - сказал он. - Пока у нас в распоряжении осталось несколько минут, мне хотелось бы узнать что-нибудь о вас. Что вы тут делали? Какие у вас планы?
- Повесть обо мне коротка, но не поучительна, - сухо сказал Крис. - Большую часть своего времени я теряю здесь в обмен на два фунта в неделю. Занимаюсь в музее. Сдал экзамены для поступления экстерном в Лондонский университет. Ушел от одной женщины, которая мне нравилась, потому что она готова была дать мне слишком много, и от другой, потому что она готова была дать мне слишком мало. Наконец, собираюсь перейти на другую работу.
Мистер Чепстон кашлянул и замигал по-совиному. Он ненавидел этот "современный" обычай откровенно и, можно сказать, цинично распространяться о своих любовных историях. В нашем несовершенном мире эти вещи неизбежны, но зачем говорить о них, зачем выставлять болячки напоказ? К сожалению, он не дал Крису возможности пояснить, зачем он это делает, ибо обошел тему молчанием и спросил:
- Какую именно работу?
- Преподавание в частной школе.
- Глупо! - захихикал мистер Чепстон. - Скучная рутина. Вы этого не вынесете. Ваши способности, - конечно, пока еще разбросанные, неоформившиеся, - должны быть использованы совсем не в этом направлении. Вы могли бы преуспеть в качестве журналиста или редактора, или даже политического оратора радикального толка, но в качестве преподавателя - никогда!
- Ну что же, черт возьми, мне делать! - сказал Крис.
- У вас под боком гораздо более соблазнительная возможность. Я фактически уговорил Риплсмира. Он назначит вас хранителем своего - пусть бессмысленного - мемориального музея. Но, милый мой мальчик, его безумие - ваше счастье. После его смерти у вас будут триста фунтов в год, квартира в этом доме и неограниченное количество свободного времени. Это лучше чем преподавание. А пока что можете жить здесь, обедать за его столом и получать ваше теперешнее жалованье.
- И зависеть от его настроений и прихотей до конца его жизни? Как приятно!
- В частной школе вы будете в гораздо большей зависимости от настроения директора, - возразил мистер Чепстон. - К тому же вам, может быть, не придется долго ждать. Эти неврастенические эгоисты часто совершенно неожиданно отправляются на тот свет.
- Противно ожидать смерти человека, чтобы воспользоваться его богатством, - с отвращением сказал Крис.
- Пустяки. Такова уж природа человеческая. Все мы делаем это. Да ведь, если бы люди не умирали, никому из нас не было бы места в мире. Но что вы скажете на это маленькое предложение?
- Нет, - просто сказал Крис.
- Нет? А? Что вы хотите сказать?
- Я хочу сказать "нет".
- Ну вас, совсем, к черту! - возмутился мистер Чепстон, не будучи в состоянии вспомнить ни одного вежливого ругательства и не желая прибегать в присутствии молодежи к армейскому словарю. - Ничего не понимаю.
- Разве это необходимо?
- Что за глупое упрямство! - запальчиво воскликнул мистер Чепстон. - Неужели вы отказываетесь от пожизненного жалованья, которое вам будут платить за то, что вы ничего не будете делать?
- Но я хочу сначала что-нибудь делать, а потом уж получать жалованье.
- Вы сможете делать все что угодно - читать, заниматься. Вы могли бы изложить свои мысли в книге. Мы можем написать ее совместно и напечатать в университетской типографии.
Тон мистера Чепстона был почти умоляющим. Он мечтал увидеть себя в печати. К несчастью, как большинство подобных ему людей, он, владея формой, страдал отсутствием содержания. У Криса было содержание, хаотическое, не оснащенное мудростью и проницательностью, но все же содержание. Мистер Чепстон представил себе, как он облекает формой содержание Криса. Совместный труд. Чепстон и Хейлин о цивилизации. Разве не разумелось само собой, что все заслуги подобного труда будут, естественно, приписаны старшему из соавторов?..