И я не стану теперь утверждать, что Солорсано говорит хорошо - это было бы глупо, - но нельзя сказать, что он говорит плохо, - говорит, как все люди, обыкновенно говорит, и в конце концов, если он хотел издать свои выступления в "Каса де ла Культура", если и была у него такая прихоть, - что из того? - у других людей - другие прихоти, и, по-моему, никому никакого зла он не причинил: он ведь оплачивал издание, ну сделали бы сноску, но что с вами было! - стоило посмотреть! - вас как будто собирались расстрелять! - мало того, что вы отказали ему и объявили, что скорее закроете издательство - этого только не хватало! - но вы еще кричали повсюду, что довольно и одной статьи, а другие нуждаются в "незначительной" правке: слово "водоснабжение" надо заменить словом "телефон", или "исток", или "кладбище", - в жизни не видывала такой злобы, так и знай. И что бы вы там ни говорили, на самом деле вам просто хотелось насолить ему, дорогой мой, - вы переходите всякие границы, целый день только и слышишь от вас колкости и гадости, ну а потом, конечно, людям тошно смотреть на вас, ясное дело, и из тех, кто у нас вчера был, человек шесть заслуживали уважения, а прочие - какие-то юнцы и оборванцы, вот до чего мы докатились. Сказать по правде, я не понимаю, как это тебя до сих пор не прищучили: ведь после истории с Хосе Марией тебе надо было держаться поосторожнее, уж поверь мне, и тем более после того, что произошло с твоим отцом - со мной почему-то никогда такого не происходит, - только ведь он тоже был красный, не знаю, был он за Леруса или за Алькалá Самору; но, уж, конечно, красный; твоя семейка - это осиное гнездо, дружок, другой такой днем с огнем не сыщешь. История с Эльвиро произошла в Мадриде, да еще во время войны, и, так или иначе, в конце концов он был ее участником, но история с Хосе Марией - это уж из рук вон, не спорь со мной; он был на виду, и из-за него вся семья могла оказаться в изоляции, так и знай; твой отец насмешил меня - тяжелый он был человек, - ведь он не пустил Хосе Марию на работу, и это бы еще полбеды, пойми, но, когда провозгласили Республику, он вышел на улицу с флагом и был на митинге, где выступал Асанья, тому есть свидетели, это не выдумки. Ты прикрываешься именем Эльвиро, Марио, но этого мало; пусть он погиб и все, что тебе угодно, но все это не то, и я не понимаю, как ты смеешь говорить о терпимости и чуткости и что мы не можем до окончания веков быть как Каин и Авель, да только они - Хосе Мария и ему подобные - и есть Каины, хуже, чем Каины, и ты ставишь себя в дурацкое положение всякий раз, когда говоришь во всеуслышание, что оба твои брата мыслили одинаково - вы только послушайте его! - ведь Хосе Мария переходил всякие границы, а Эльвиро нет, вечно ты со своими ребусами, горе ты мое, нет чтобы говорить понятно, прямо с ума с тобой сойдешь. И то же самое, когда ты говоришь о героях обеих сторон, или о том, что без всеобщего искупления было бы очень трудно вырвать какие-то корни, или что мальчики с чистыми глазами хотели видеть другую Испанию - и те и другие, - но что политика и деньги все это погубили. Ну как можно сравнивать такие вещи - что ты, спятил, что ли? - они даже в церковь не ходили, а ты все сваливаешь на деньги, а деньги - либо они есть, либо их нет, но думать они не могут, они ведь не люди, а вы ради красного словца не пожалеете и отца. Так же вот Чаро говорит о Хосе Марии - он-де сказал перед смертью, что не впервые честный человек погибает за других, - лишь бы только что-то сказать; ну кто же знает, сказал ли так Хосе Мария, и сказал ли он вообще хоть что-нибудь, может быть, он умирал от страха и молился богу, как все люди в его положении, - это ведь вполне естественно. Эти передовые люди очень любят произносить громкие слова и полировать их до блеска, чтобы никто их не раскусил, и есть такие, которые этим кормятся, как я говорю, - такая гадость! Слова просто житья тебе не дают, дорогой; Вален говорит, что ты так заморочил себе голову, что уж не знаешь, куда ступить, а еще туда же - хотите исправить мир, а сами ничего не смыслите, и думаете при этом, что знаете все на свете, - просто анекдот какой-то! Послушай, Марио, пусть это будет между нами: всякий раз, когда Борха засыпал, убаюканный Пятой симфонией, а ты говорил: "Это интеллигент в нашей семье", - я прямо голову теряла, говорю тебе откровенно, ни за что на свете не хотела бы я иметь сына-интеллигента, это просто несчастье, пусть бы лучше его бог прибрал, так и знай. Пойми раз и навсегда, Марио: именно интеллигенты с их странными мыслями все на свете запутывают, ведь все они полоумные, они полагают, что многое умеют, а умеют они только надоедать - только это, так ты и знай, - да еще внушать беднякам всякие опасные мысли, и потом они становятся красными, или протестантами, или еще чем похуже. Я полжизни отдала бы за то, чтобы вбить это тебе в голову, милый, и уж не знаю, как тебе это сказать, но некоторые люди останавливают меня на улице - и не один человек, и не два - и говорят одно и то же: что ты стал красным, - представь себе мое положение, ну с каким лицом я могу с ними разговаривать? - и потом всякий раз, как я видела, что ты идешь к причастию, меня прямо в дрожь бросало, ты себе этого и представить не можешь; в глубине души я бы очень хотела простить тебя, но все же есть вещи, которые нельзя совместить, дорогой мой, например бог и "Эль Коррео"; я тебе прямо говорю, без церемоний, что это переходит все границы. Господу двоедушие не угодно, дорогой, и да простит он меня, но, по-моему, Иоанн XXIII, царство ему небесное, завел церковь в тупик, и я не хочу сказать, что он был плохой человек - боже избави, - но я считаю, что быть Папой ему не пристало, или, лучше сказать его сделали Папой, когда он был уже слишком стар, вот откуда все последствия. Я не ханжа и не из числа непримиримых, Марио, ты меня знаешь, но этот добрый сеньор говорил и делал такое, что всякий бы испугался, не спорь со мной: ведь если у человека в его сане получается, что протестанты хорошие, то кончится дело тем, что мы заблудимся в трех соснах.
XIII
Вот наследие от Господа: дети; награда от Него - плод чрева. Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой! Великолепно! Но я-то потом целый божий день вертелась, как волчок. Это, конечно, великое дело, но когда-нибудь ты поймешь, Марио, как мало ты помогал мне в воспитании детей: даже Антонио - а ведь он великий педагог - говорит то же самое, и, знаешь ли, когда отец ведет себя так странно, дети это замечают, и что-то нарушается у них внутри - понимаешь? - они тоже становятся вроде неполноценными. И разумеется, - это вовсе не новость - приносят матери много забот, ведь вы, мужчины, все эгоисты, известное дело, конечно, не все одинаковы, но если уж кто и перещеголял других, так это ты, Марио, дорогой мой, прости меня за откровенность. Ты вбил себе в голову, например, что девочки должны учиться, невзирая ни на что, и вот - пожалуйста - бедняжка Менчу; да не строй ты из себя дурака, ты же отлично знаешь, что девочки, которые учатся, со временем становятся похожими на мужчин. Мальчики - дело другое, тут все иначе, допустим, что это прекрасно, просто замечательно, а уж если они не хотят учиться, пусть занимаются физическим трудом. Но в своем ли ты уме, Марио? Можешь ты представить себе мужчину из семьи Сотильо в комбинезоне? Пусть меня распнут, если я понимаю тебя, дружок, но что правда, то правда, - за иные твои наклонности тебя следовало бы избить; призвание достойно уважения, я согласна, но существуют призвания для бедных и призвания для людей из общества, каждый принадлежит своему сословию, я полагаю; ведь если так пойдет дело, то через каких-нибудь два года мир перевернется вверх дном, бедняки станут инженерами, а люди обеспеченные будут возиться с электрическими пробками - посуди сам, как это здорово! Ну а для девочек никакого такого призвания нет, этот закон не про них писан, как я говорю, а если у них призвание к материнству, то ничего благороднее и быть не может, а покамест пусть подождут и походят в институт по той простой причине, что и невеждами им быть нельзя, в крайнем случае пусть будут бакалаврами; и, если хочешь знать, Марио, этим ты меня больно ранил, - я-то ведь не бакалавр, и тебе это отлично известно, но вся штука была в том, чтобы уронить мой авторитет в глазах детей, а этого я тебе не прощу, хотя бы прожила еще тысячу лет, потому что самое чудовищное, дьявольское дело - это настраивать детей против матери, говорю тебе прямо, а ты это делал изо дня в день и из года в год с упорством, достойным лучшего применения. И потом, вместо того чтобы стать на мою сторону, когда я говорила, что нужно вытирать ноги перед тем, как войти в дом, и научиться обращаться с рыбными приборами, ты ни к селу ни к городу начинал распространяться о том, что самое главное - это чтобы они читали, и что Альварито очень странный мальчик, и что идти одному в поле и разжигать там костер - безумие, и что его интерес к смерти и к звездам - тоже безумие, сплошная чушь, все дело в том, что у Альваро призвание бойската, или как там это называется - я ведь в языках ни бум-бум, сам знаешь, - так зачем же вести его к врачу? Альваро самый обыкновенный ребенок, Марио, - послушал бы тебя кто-нибудь! - и если разобраться, то меня куда больше беспокоит другое, - полюбуйся лучше на Борху, ну что это за выходки такие? - знаешь, что он сказал мне вчера? - и ведь он сказал то, что думал, это не было шуткой. Так вот, он мне сказал, и сказал совершенно серьезно - каково? - "Я хочу, чтобы папа умирал каждый день, - тогда не надо будет ходить в школу", - ну как тебе это нравится? - я ему закатила увесистую оплеуху, можешь мне поверить; ему только шесть лет, я все прекрасно понимаю, но, знаешь ли, я в этом возрасте обожала папу, и, когда мне говорили, что с ним что-то случилось, я прямо умирала, и, как только я выучилась читать, я первым делом стала искать его подпись в ABC, и притом каждый день, вот как; это превратилось у меня в привычку, и каждый раз, как я находила ее среди множества других, мама говорила: "Папа - великий писатель, детка", - ну а мне ничего больше и не надо было, меня прямо распирало от гордости, но это была благородная гордость, никакого греха тут не было, даже и не думай об этом, - и, как только я приходила в школу, я тут же показывала газету моим подружкам, а они злились, потому что их отцы не писали в газетах, и я, представь себе, была просто счастлива. Уважение и восхищение родителями надо внушать детям прежде всего, Марио, и достигается это только с помощью авторитета, а ты думаешь, что снисходительность идет им на пользу, но со временем это приносит дурные плоды, вспомни Борху: как он упрямился, плакал, но потом все же успокаивался, а ты таял от умиления, ты просто обожал его, так что даже Доро это удивляло, знаешь ли, - "Папа прямо без ума от парнишки", - дальше уж ехать некуда! - нельзя же делать разницу между детьми, все они равны, - посмотри на меня: я их всех люблю одинаково, а как же иначе? - Аран - это совсем другое дело, девочка не растет; я знаю, она еще крошка, а все же она слишком мала для своего возраста, Марио; она вся в тетю Чаро, и это приводит меня в ужас - говорю тебе прямо, - ведь твоя сестра смахивает на бочку, обаяния ни капли, и пусть она бесконечно добра - я это знаю, - но ведь некрасивой девушке только доброта и остается, а что еще прикажешь ей делать? Дурнушкам легко быть святыми, а потому невелика цена такой святости, часто говорила мама со свойственным ей остроумием, и это совершенно верно, Марио, скажи сам; ведь в остроумии маму никто не перещеголяет, и я помню - я была еще девочкой, - когда к нам приходили гости, они все просто были без ума от нее, она всегда играла первую скрипку, мне напоминает ее Вален, они очень похожи, только мама, пожалуй, была чуть полнее, - тогда ведь были другие времена. У меня слезы льются при одной мысли о том горе, какое причинила маме Хулия, - ведь если есть человек, который не мог этого пережить, то это мама, я серьезно говорю; такая прямая, такая уравновешенная, как она должна была страдать! - достаточно сказать, что с тех пор она перестала есть сладкое! Хочешь - верь, хочешь - не верь, но таких сеньор до мозга костей, какой была мама, с каждым днем становится все меньше, и я это прекрасно понимаю, ведь раньше с прислугой было куда проще - двадцать дуро, может быть, и меньше, и все было чудесно, - какое же сравнение! - но вот тебе еще одна победа "Эль Коррео", которой вы так гордитесь, эта проклятая "Коррео" только и умеет, что морочить голову беднякам, и вот результат - жалованье прислуги полторы тысячи песет, и я уж не знаю, до чего мы дойдем, Марио, ведь эти бабы разрушают семейную жизнь, найти прислугу невозможно, а если и найдешь - так упаси боже; ну скажи сам, они же ничем не отличаются от девушек из приличных семей: рестораны, брюки, пойдут в кино - так в партер, совсем как барыни, и мне иногда приходит в голову, дружок, что наступает конец света, меня прямо в дрожь бросает, даю тебе слово, все перевернулось вверх дном, Марио, и нам, сеньорам, приходится работать вовсю, дальше уж ехать некуда. А ты еще говоришь, что я жалуюсь! - да я еще слишком мало жалуюсь, негодяй ты этакий; ничего вы, мужчины, не понимаете, вы меня только смешите: "Не надо усложнять", - и в один прекрасный день хватаетесь за щетку или притаскиваете с прогулки детей и считаете, что сделали дело, прямо герои! Помню, когда у тебя была депрессия, или как там это называется, или когда на тебя завели дело и произошла эта история с Солорсано - ну, словом, все эти скандалы, - ты плакал каждую минуту, да еще без всякой причины - какая гадость! - "У тебя что-нибудь болит? У тебя температура?" Я, конечно, волновалась, а ты: "Я чувствую только страх и отвращение", - ну что это такое? - "А чего ты боишься, дорогой?" - "Не знаю, и в этом мое несчастье", - ну как тебе это нравится? - я, видите ли, жаловалась, потому что у меня плохой характер, мое отвращение ничего для тебя не значило, - все вы, мужчины, эгоисты, вот вы кто, а тут еще Мойано сбивал тебя с толку, ведь ты даже надевал к брюкам куртку от пижамы, - что это за глупость, скажи, пожалуйста? - а ты: "Ах, да!" - а он давай хохотать, прямо сумасшедшие. По-моему, ты все это вытворял только затем, чтобы я не устроила тебе скандала; из-за того, что на тебя завели дело, ты решил придать себе цену и всем смертельно надоел, дружок; а когда ты полез с этой инквизицией, тебя призвали к порядку, и сам Антонио у себя в кабинете сказал тебе все, что он об этом думает, - ведь нельзя же, Марио, стремиться исправить то, что сотворено Всемогущим, но, если ты не ругаешь всех и вся, тебе жизнь не мила, ну что это у тебя за страсть такая? - ты меня просто выводишь из себя.