Толстячок бежал по залу, расталкивая всех на своем пути, как торпеда, выпущенная в толпу.
- Смотрите, - горько произнес Франсиско, повернувшись к Риардену.
Человечек пропал в толпе, исчез из виду, нельзя было понять, продал ли он кому-нибудь свой секрет или оказался достаточно коварным, чтобы сторговаться с теми двумя, которые оказывали ему протекцию, но по пути его следования стали заметны очаги возбуждения. Внезапные трещины раскололи толпу, словно лед, потом трещины стали разветвляться, как на стене, готовой рухнуть, островки пустоты стали расти, подчиняясь неумолимому дуновению страха.
Послышались внезапно оборвавшиеся крики, неожиданные паузы, потом звуки другого рода: нарастающий гул истерически повторяемых вопросов, ненатуральный шепоток, женский вскрик, несколько быстрых натужных смешков тех, кто еще пытался притвориться, что ничего не случилось.
В коловращении толпы образовались застойные пятна, как будто распространяющиеся участки паралича. Повисла неестественная тишина, словно умолкло рокотание мотора, потом возникло неистовое, дерганое, бесцельное, неуправляемое движение камней, скатывающихся с горы под действием слепой силы гравитации. Люди бегали, бросались к телефону, кидались друг к другу, наудачу вцепляясь в окружающих или отталкивая их. Самые могущественные люди страны, неподотчетные никакой власти, державшие в своих руках всё пропитание и все удовольствия ее граждан, подхваченные паникой, превратились в поток валунов, посыпавшихся вниз, когда сломалась несущая опора.
Джеймс Таггерт, с лицом, непристойно выражавшим все те эмоции, которые людей столетиями учили скрывать, подбежал к Франсиско и прокричал:
- Это правда?
- Джеймс, - улыбаясь, ответил Франсиско, - что случилось? Почему ты так расстроен? В деньгах коренится всё мировое зло, а я просто устал быть его носителем.
Таггерт бросился к главному выходу, крича что-то Оррену Бойлу. Бойл кивнул и продолжал кивать с готовностью и безропотностью бестолкового слуги, а потом бросился бежать в противоположном направлении. Черрил в фате, сверкающей как хрустальное облако, догнала Таггерта в дверях:
- Джим, что случилось?
Таггерт оттолкнул ее прочь и убежал; она упала на Пола Ларкина.
Недвижными, как колонны, остались только трое, их взгляды рассекли пространство зала поверх хаоса: Дагни не отрывала взгляда от Франсиско, а Франсиско и Риарден смотрели друг на друга.
ГЛАВА III. ОТКРЫТЫЙ ШАНТАЖ
- Который час?
"Время истекает", - подумал Риарден, но ответил только:
- Не знаю, кажется, еще не полночь, - и, вспомнив, что часы на руке, добавил:
- Без двадцати.
- Я поеду домой на поезде, - сообщила Лилиан.
Риарден слышал ее, но ему понадобилось несколько минут, чтобы вернуться к действительности. Он смотрел отсутствующим взглядом на гостиную своего номера, куда они только что вошли, поднявшись на лифте с этажа, где проходил прием. Наконец он ответил:
- Так поздно?
- Ничего страшного. Поезда еще ходят.
- Разумеется, ты можешь остаться здесь, если пожелаешь.
- Нет, я предпочитаю вернуться домой. - Риарден не спорил. - А ты что же, Генри? Ты собираешься сегодня домой?
- Нет, - сказал он. И добавил: - У меня на завтра назначена деловая встреча.
- Как хочешь.
Движением плеч Лилиан сбросила роскошный палантин, подхватила его и направилась к двери в спальню, но на пороге остановилась.
- Ненавижу Франсиско д’Анкония, - нервно сказала она. - Зачем он явился на прием? Почему не мог прикусить язык до завтрашнего утра? - Риарден не ответил. - То, как он поступил с компанией, просто чудовищно. Конечно, Франсиско - всего лишь испорченный плейбой, но такое крупное состояние - большая ответственность, существуют же пределы разгильдяйству, которые человек не в праве преступать! - Лицо Лилиан непривычно напряглось, черты заострились, делая ее старше. - Он ведь подотчетен акционерам, не так ли?.. Ведь так, Генри?
- Не будешь возражать, если мы сейчас не станем обсуждать Франсиско?
Она надула губы, передернула плечами и вошла в спальню.
Он стоял у окна, глядя на плывущие внизу крыши автомобилей, порой позволяя взгляду задержаться на чем-нибудь, но сознание его в этом не участвовало. Перед глазами Риардена все еще стояли две фигуры посреди толпы. Однако хоть и смутно он помнил, что вернулся в свою гостиную, поэтому разум уже начал мягко подталкивать его: он должен что-то сделать. Мелькнула мысль, что надо бы снять вечерний костюм, но мешало подспудное нежелание переодеваться в присутствии чужой женщины в спальне, и он решил не торопиться.
Лилиан вышла, одетая и причесанная так же опрятно, как при приезде - в бежевом дорожном костюме, элегантно обрисовывающем ее фигуру, в шляпке, надетой чуть набекрень поверх прически, уложенной волнами. Она несла в руке чемодан, слегка помахивая им, будто показывая, что сама может его нести.
Риарден механически потянулся и отобрал у нее чемодан.
- Что ты делаешь? - спросила она.
- Хочу проводить тебя на вокзал.
- Прямо так? Ты не переоделся.
- Это не имеет значения.
- Тебе не обязательно провожать меня. Я вполне способна добраться самостоятельно. Если у тебя завтра деловая встреча, тебе лучше лечь спать.
Он не ответил, подошел к двери, открыл ее перед Лилиан и последовал за ней к лифту.
Они молчали всю дорогу, пока такси везло их на вокзал. В моменты, когда Риарден вспоминал о ее присутствии, он замечал, что она сидит совершенно прямо, словно нарочито демонстрируя совершенство позы. Лилиан казалась совершенно свежей и бодрой, словно ранним утром собиралась отправиться в путешествие.
Такси остановилось у входа в вокзал. Яркий свет огней, заливавший стеклянные двери, заставлял забыть об усталости позднего часа, призывал к активности, не зависящей от времени суток, и внушал чувство защищенности. Лилиан легко выскочила из такси, произнеся:
- Нет, нет, не нужно выходить, поезжай обратно. Ты приедешь домой пообедать… завтра или в следующем месяце?
- Я позвоню тебе, - ответил Риарден.
Она помахала ему рукой в перчатке и скрылась в огнях вокзала. Когда такси тронулось с места, он назвал водителю адрес Дагни.
Когда Риарден вошел, в квартире было темно, но дверь в спальню оказалась полуоткрытой, и он услышал, как она сказала:
- Привет, Хэнк.
Он вошел, спросив:
- Ты спала?
- Нет.
Он включил свет. Дагни лежала в постели, головой на высокой подушке, волосы плавно спускались на плечи, словно она долго не двигалась, лицо казалось совершенно спокойным. В своей бледно-голубой ночной сорочке с глухим воротом, закрывавшим горло, она на первый взгляд напоминала школьницу. Но на груди сорочку украшала прихотливая вышивка, смотревшаяся по-взрослому роскошно и очень женственно.
Он присел на край кровати, и она улыбнулась, заметив, что строгая официальность его костюма придавала особую интимность его движениям. Он улыбнулся в ответ. Он пришел, готовый отказаться от прощения, полученного от нее на приеме, как человек отказывается от слишком благородного предложения противника. Вместо этого он неожиданно потянулся и нежным, бережным жестом провел рукой по ее лбу, откинув волосы, почувствовав внезапно, как она по-детски миниатюрна. Соперница, постоянно бросавшая ему вызов, но нуждавшаяся в его защите.
- Тебе итак нелегко, - произнес он, - а я все усложняю.
- Нет, Хэнк, ты не прав, и сам это знаешь.
- Я знаю только, что ты достаточно сильна и не дашь причинить себе боль, и я не должен злоупотреблять этим. А я злоупотребляю, у меня просто нет другого выхода, но мне нечего предложить тебе взамен. Я могу только признать это и не имею права просить о прощении.
- Мне нечего тебе прощать.
- Я не имел права приводить ее туда.
- Это не причинило мне боли. Только…
- Что?
- …только было тяжело видеть, как ты страдаешь.
- Не думаю, будто страдание может служить хоть каким-то искуплением, но что бы я ни чувствовал, я страдал недостаточно. Есть вещи, которые я ненавижу, но больше всего - говорить о своих страданиях, они касаются только меня. Но раз ты это уже знаешь, признаюсь, было чертовски трудно. Но я хотел бы, чтобы мне было еще хуже. Я не собираюсь от этого бежать.
Он говорил жестко, без эмоций, словно вынося себе суровый приговор. Она грустно улыбнулась, взяла его руку, прижала к губам, покачала головой, отвергая сей нелицеприятный вердикт, и спрятала лицо в его ладони.
- Что ты хочешь сказать? - ласково спросил он.
- Ничего… - Подняв голову, она твердо сказала: - Хэнк, я знала, что ты женат. Я знала, на что иду. Это мой выбор. Ты мне ничего не должен, ничем не обязан.
Он медленно покачал головой, как бы протестуя.
- Хэнк, мне ничего от тебя не нужно, только то, что ты сам хочешь мне дать. Помнишь, ты однажды назвал меня торгашкой? Я хочу, чтобы ты приходил ко мне, не желая ничего, кроме радости. Раз ты остаешься женатым человеком, неважно, по какой причине, у меня нет прав протестовать. Моя торговля очень проста: знать, что радость, которую ты мне приносишь, вознаграждается той радостью, что ты получаешь от меня, а не страданиями, твоими или моими. Я не приму жертв, и не стану приносить себя в жертву. Если ты потребуешь от меня большего, чем то, что я могу дать, я откажу тебе. Если ты попросишь меня бросить железную дорогу, я брошу тебя. Если удовольствие одного из нас потребует от другого боли, то никакой сделки не будет. Торговля, при которой один человек приобретает, а другой теряет, - обман. В бизнесе ты этого не делаешь, Хэнк, не поступай так и в жизни.
Словно искаженная фонограмма, за ее словами прозвучали недавние слова Лилиан. Какая бездонная пропасть разделяла этих женщин, какая невообразимая разница была в том, что каждая из них искала в нем и в жизни.
- Дагни, что ты думаешь о моем браке?
- У меня нет права думать о нем.
- Может быть, тебя что-то интересует?
- Раньше, пожалуй… до того, как я пришла в дом Эллиса Уайэтта. Потом все стало неважно.
- Ты не задала мне ни одного вопроса.
- И не стану.
Помолчав минуту, он сказал, глядя ей прямо в глаза, словно подчеркивая отказ от права на неприкосновенность своей личной жизни, которое, впрочем, она никогда не нарушала:
- Я хочу, чтобы ты знала только одно: я не прикасался к ней с тех пор… после дома Эллиса Уайэтта.
- Я рада.
- Думаешь, я смог бы?
- Я никогда не позволяла себе думать об этом.
- Дагни, ты хочешь сказать, что если бы я… ты с этим бы смирилась?
- Да.
- И не возмутилась бы?
- Всеми фибрами души. Но, если бы ты сделал такой выбор, приняла бы его. Я хочу тебя, Хэнк.
Он взял ее руку и прижал к губам, она уловила мгновенное напряжение его тела, и внезапно он почти рухнул, впившись поцелуем в ее плечо. Потом, рванув, потянул ее к себе, уложил хрупкое тело в голубой сорочке себе на колени и обнял, без улыбки глядя так, словно ненавидел ее за эти слова, и одновременно больше всего на свете хотел их услышать.
Он наклонился к ее лицу, и она услышала вопрос, который он повторял снова и снова, всегда резко, словно наружу прорывалась его вечная тайная мука:
- Кто был твоим первым мужчиной?
Она откинулась, пытаясь отодвинуться от него, но он не позволил.
- Нет, Хэнк, - твердо ответила она.
Он улыбнулся короткой, напряженной улыбкой.
- Я знаю, ты не ответишь, но не перестану спрашивать, потому что никогда не приму того… до меня.
- Спроси себя, почему.
Он ответил, медленно проведя рукой от ее груди до колена, словно подтверждая свое обладание ее телом и одновременно ненавидя его.
- Потому что… то, что ты позволяешь мне делать… я не ожидал, что ты позволишь такое даже мне… но знать, что ты позволяла это другому мужчине и хотела, чтобы он это делал.
- Ты понимаешь, что говоришь? Что никогда не примешь моего влечения к тебе, никогда не примешь того, что я хочу тебя, как когда-то хотела другого?
- Это правда, - ответил он, понизив голос.
Она резко, почти грубо отпрянула от него, поднялась на ноги, взглянула сверху в низ с легкой улыбкой и сказала мягко:
- Знаешь, в чем твоя главная беда? Имея огромные возможности, ты так и не научился наслаждению. Ты всегда слишком категорично отказывал себе в удовольствиях. Ты хотел слишком многое вытерпеть.
- Он тоже так говорил.
- Кто?
- Франсиско д’Анкония.
Ему показалось, что это имя резануло ей слух, и она ответила на мгновение позже, чем он ожидал:
- Он тебе это сказал?
- Вообще-то мы говорили совсем о другом.
Через мгновение она спокойно заметила:
- Я видела, что ты с ним разговаривал. Кто из вас кого оскорбил на этот раз?
- Никто. Дагни, что ты о нем думаешь?
- Я думаю, что он специально устроил катастрофу, последствия которой мы все увидим завтра.
- Я знаю. И все-таки, что ты думаешь о нем как о человеке?
- Не знаю. Я должна думать, что он - самый развращенный человек из всех, кого я встречала.
- Ты должна думать? Но не думаешь?
- Нет. Не могу заставить себя в это поверить.
Риарден улыбнулся.
- Я тоже знаю эту его странность. Я знаю, что он лжец, бездельник, дешевый плейбой, самый порочный и безответственный человек, какого только можно вообразить. И все же, когда я смотрю на него, я чувствую, что он - единственный, кому я доверил бы свою жизнь.
Она ахнула.
- Хэнк, ты хочешь сказать, он тебе нравится?
- Я не знал, что это значит, когда нравится мужчина, не знал, как сильно мне этого не хватало, пока не встретил его.
- Господи, Хэнк, да ты влюбился в него!
- Да, наверное, - улыбнулся Риарден. - Почему это тебя пугает?
- Потому что… потому что я думаю, он причинит тебе боль каким-нибудь ужасным способом… и чем чаще ты будешь видеть его, тем будет хуже… тебе потребуется много времени, чтобы пережить все это, если, конечно, вообще что-то случится. Я чувствую, что должна предостеречь тебя, но не могу, ведь я и сама ни в чем не уверена, когда речь идет о нем, даже в том, кто он на самом деле - самый великий или самый низкий человек на Земле.
- Я не уверен ни в чем, кроме того, что он мне нравится.
- Но подумай о том, что он натворил. Он причинил боль не Джиму и Бойлу, он ранил тебя, меня, Кена Данаггера и всех остальных, потому что банда Джима запросто свалит все на нас, а это будет еще одно бедствие, похожее на пожар Уайэтта.
- Да… да, как пожар Уайэтта. Но знаешь, кажется, меня это не очень волнует. Еще одно несчастье? Все летит в тартарары, теперь это только вопрос времени - чуть раньше, чуть позже. Нам осталось только одно: стараться удержать судно на плаву как можно дольше, а потом кануть на дно вместе с ним.
- Так он этим извиняет свое поведение? Он хотел заставить тебя так думать?
- Нет. О нет! Когда я говорил с ним, у меня возникло странное чувство.
- Какое?
- Надежда.
Она кивнула, удивляясь, что чувствует то же, что и Хэнк.
- Не знаю, почему, - продолжал он, - но я смотрел на людей и видел, что в них нет ничего, кроме боли. Во всех, кроме Франсиско. Эта ужасная безнадежность вокруг нас исчезает только в его присутствии. И еще здесь. Больше нигде.
Она подошла и опустилась к его ногам, прижавшись лицом к коленям.
- Хэнк, у нас многое еще впереди… и так много есть сейчас. Он посмотрел на пятно бледно-голубого шелка на фоне черноты его костюма, нагнулся и негромко сказал:
- Дагни… то, что я сказал тебе в то утро в доме Эллиса Уайэтта. Я лгал себе.
- Я знаю.
* * *
Сквозь серую морось дождя календарь над крышами сообщал: сегодня третье сентября. Часы на соседней башне уточняли: десять сорок. Риарден ехал обратно в "Уэйн-Фолкленд". Радио в такси извергало пронзительные звуки голоса, в панике сообщавшего о крушении "Д’Анкония Коппер".
Риарден устало откинулся на сиденье, катастрофа казалась не более чем банальной сводкой новостей, прочитанных давным-давно. Пропали все ощущения, кроме неуютного чувства несуразности его появления на утренних улицах в вечернем костюме. Не было ни малейшего желания возвращаться из того мира, что он покинул, в моросящий серый мирок, что виднелся за окном такси.
Он повернул ключ в замке своего номера, надеясь как можно скорее вернуться за рабочий стол, чтобы не видеть ничего вокруг.
Три вещи одновременно поразили его: столик для завтрака, распахнутая дверь в спальню, открывающая вид на смятую постель, и голос Лилиан.
- Доброе утро, Генри.
Она сидела в кресле, все в том же костюме, что и вчера, только без жакета и шляпки. Ее белоснежная блузка выглядела безупречно свежей. На столике красовались остатки завтрака. Лилиан со скучающим видом, в позе затянувшегося терпеливого ожидания, курила сигарету.
Пока Риарден стоял столбом, она положила ногу на ногу и уселась поудобнее, а затем спросила:
- Ты ничего не хочешь мне сказать, Генри?
Он стоял, как солдат в униформе на официальном мероприятии, где никакие эмоции попросту недопустимы.
- Говорить лучше тебе.
- Разве ты не хочешь попробовать оправдаться?
- Нет.
- Ты не собираешься попросить у меня прощения?
- Тебе не за что меня прощать. Мне нечего добавить. Ты знаешь правду. Все остальное я предоставляю тебе.
Хихикнув, она выпрямилась и потерлась лопатками о спинку кресла.
- Не ожидал, что рано или поздно тебя поймают? - спросила Лилиан. - Неужели ты думаешь, что если такой мужчина, как ты, целый год ведет монашескую жизнь, я не начну подозревать, что на это есть причина? Забавно, но твои знаменитые мозги не защитили тебя от такой простой ловушки, - она жестом указала на кровать, на столик с остатками завтрака. - Я была уверена: ночью ты сюда не вернешься. Было нетрудно и совсем не дорого узнать сегодня утром у служащего отеля, что за последний год ты не провел в этих комнатах ни одной ночи.
Он ничего не ответил.
- Человек из нержавеющей стали! - засмеялась Лилиан. - Человек, столь многого достигший, благородный, превосходящий нас всех! Она что, танцует в варьете или маникюрша в парикмахерской для миллионеров?
Он по-прежнему молчал.
- Кто она, Генри?
- Я не стану отвечать.
- Я хочу знать.
- Ты не узнаешь.
- Тебе не кажется, что смешно играть роль джентльмена, защищающего доброе имя леди? Кто она?
- Я уже сказал, что не стану отвечать.
Лилиан пожала плечами.
- А впрочем, какая разница. Для стандартной цели существует стандартный тип. Я всегда подозревала, что под аскетической личиной скрывается вульгарный неотесанный сластолюбец, не ищущий в женщине ничего, кроме средства удовлетворения своих животных инстинктов, и горжусь тем, что не опустилась до этого. Я знала: твое хваленое чувство порядочности в один прекрасный день рухнет, и ты погрязнешь в сетях самого низкого, самого дешевого типа женщин, как любой заурядный неверный муж.
- Можешь порицать меня, как хочешь, ты имеешь на это право.
Лилиан в ответ рассмеялась.