"…не прекратились и с наступлением ночи. Вооружившись ручными фонариками и факелами, встав на лыжи, 70 участников экспедиции продолжили поиски, которые увенчались успехом сегодня в 0 часов 35 минут. Окоченевший и покрытый снегом труп Оливера Мансфельда, обнаруженный в занесенной снегом смотровой башне в двух километрах от здания школы, находился в таком состоянии, что после первичного осмотра врач следственной группы констатировал следующее.
Смерть наступила после обеда, самое позднее ранним вечером в воскресенье.
По всем признакам, Оливер Мансфельд был жестоко избит, серьезно ранен и затем, возможно в бессознательном состоянии, повешен.
Предположение о том, что мы имеем дело с убийством, высказал нашему специальному корреспонденту, также прибывшему на место трагедии на вертолете, главный комиссар Гарденберг, в то время как остальные члены следственной бригады осматривали башенную комнату в поисках следов и предметов, способных помочь следствию. О характере следов пока умалчивается в интересах следствия".
Далее следовал текст, снова напечатанный в три колонки и обрамленный черным:
"Полиция просит о помощи
Кто видел Оливера Мансфельда (22 года, стройный, рост 1,78 метра, узкое загорелое лицо, карие глаза, очень коротко остриженные густые каштановые волосы) с воскресенья, 7 января, в 15 часов 30 минут в Рейнско-Майнском аэропорту, на шоссе или в любом другом месте? Покойный был одет в бежевое пальто, толстый голубой свитер с высоким воротником, серые спортивные брюки и коричневые ботинки.
Кто видел после 15 часов 30 минут 7 января белый автомобиль марки "Ягуар-500" с сиденьями из черной свиной кожи? Речь идет о кабриолете с черным верхом, возможно, опущенным. Оливер Мансфельд предположительно сидел за рулем автомобиля, на соседнем сиденье - мальчик одиннадцати лет, иностранец. Номер автомобиля L 43131–2 (таможенный номер).
Кто случайно слышал подробности телефонного разговора Оливера Мансфельда в Голубом баре в Рейнско-Майнском аэропорту 7 января 1962 года между 15.30 и 15.45, который он вел за барной стойкой, по некоторым сведениям, женщиной. Называл ли Оливер Мансфельд ее фамилию или имя?
Любые сведения, которые могут помочь следствию, принимаются в местных полицейских отделениях и в первом отделе полицейского управления Франкфурта по телефону 23 65 31".
Альберт Лазарус опустил газету и бросил взгляд на сугробы на площади перед вокзалом. Он долго размышлял, как человек, который ответственно взвешивает все "за" и "против", перед тем как принять решение, поскольку он хорошо осознавал, что от его решения зависит очень многое для тех участников драмы, которые были еще живы. Наконец он двинулся вдоль длинной шеренги телефонных автоматов, стоявших в зале, вошел в одну из кабинок и набрал номер, указанный в газете.
Дважды прозвучал гудок свободной линии, прежде чем в трубке раздался монотонный мужской голос: "Полицейское управление. Первый отдел. Комиссар Вильмс слушает".
- Говорит… - Лазарус должен был откашляться, так как он охрип и горло перехватило. - Говорит Альберт Лазарус. - Он назвал свою профессию и издательство, где работал. - Я только что вернулся из поездки и прочитал о смерти Оливера Мансфельда.
Голос на другом конце провода стал более заинтересованным:
- Да? И?
- Издательство получило перед рождественскими праздниками машинописную рукопись романа. Отправителем и автором значится Оливер Мансфельд.
- Откуда вам это известно?
- Я читал рукопись.
- Этого не может быть.
- Это правда, господин комиссар. Я действительно прочитал рукопись. События романа разворачиваются на горе Таунус в интернате профессора Флориана. Интернат расположен недалеко от Фридхайма.
Теперь сорвался голос в трубке:
- Автор называет настоящие имена?
- Да, и этому дается объяснение в предисловии. Действие начинается в сентябре 1960 года, Мансфельд ведет повествование вплоть до Рождества 1961 года. Роман не окончен, но я думаю…
- Полицейское управление находится в пяти минутах от вокзала. Господин Лазарус, не могли бы вы немедленно зайти ко мне?
- Я как раз собирался это сделать.
- Имейте в виду, вам нужно идти не к старому зданию возле парка Фридриха-Эберта, а к новому - на Майцер-Ландштрассе. Третий этаж, налево. Отдел убийств. Я вас жду.
- Я сейчас приду.
- Большое спасибо.
Альберт Лазарус повесил трубку и вышел из кабинки. Он пошел к выходу и окунулся в снежную метель, которая тут же ослепила его.
Автомобили по краям дороги безуспешно пытались выбраться из гигантских снежных заносов. Мимо промчалась машина с ревущей сиреной и включенными фарами.
Перейдя Постштрассе и свернув на Оттоштрассе, Альберт Лазарус попал в толпу раздраженных пассажиров, выходящих из трамвая, который замер перед замерзшей стрелкой. Взволнованный Лазарус, которого бросало то в жар, то в холод, столкнулся с мужчинами и женщинами, которые ругались ему вслед.
Он не слышал их. Словно стараясь защитить свой чемоданчик, он прижал его к груди обеими руками. Так он нес его сквозь неистовую снежную метель, осторожно переставляя ноги, как человек с больной простатой, он, Альберт Лазарус, в скромной жизни которого еще ни разу не произошло ничего важного, значительного - вплоть до этой последней минуты. Сгорбленный и одинокий человек как величайшее сокровище на свете нес маленький чемоданчик с рукописью в 743 страницы. Эта рукопись должна помочь раскрыть преступление, разрешить загадку. А рассказывает она о любви, у которой нет конца, начавшейся пятнадцать месяцев назад чудесным осенним днем, ближе к вечеру, - чтобы быть совсем точным, четвертого сентября 1960 года.
Часть первая
Глава 1
Я бы, наверное, рассмеялся, если бы мне не хотелось плакать. Мое возвращение в Германию каждый раз протекало по одному и тому же сценарию. Уже семь лет. Казалось бы, за семь лет господа могут привыкнуть к тому, что имя моего отца значится в списке людей, подлежащих немедленному задержанию. Его имя, а не мое.
Сколько раз за эти семь лет я летал из Люксембурга в Германию и обратно! Но все напрасно, не стоит и надеяться, что сегодня, четвертого сентября 1960 года, что-то может измениться. Все будет так, как было всегда, и останется таким на веки вечные. До тех пор, пока все быльем не порастет и моего папашу снова не пустят в страну. Хорошо уже то, что на свинство, которое совершил отец, распространяется закон о прекращении преследования за давностью лет, и уже никто не сможет встать ему поперек дороги.
В общем, и сегодня все было как всегда. За исключением того, что нам не пришлось долго кружить над аэропортом в ожидании посадки. Два самолета садились перед нами. Тедди постоянно забирает влево. Его зовут Тедди Бенке. Он работает пилотом у моего старика. В войну он летал на бомбардировщике. Теперь летает на "чесне" и "бонанце". Мой господин папа приобрел два самолета с тех пор, как не может появиться в Германии. По обеим сторонам маленькой "бонанцы" старик приказал намалевать: МАНСФЕЛЬД. Красным на серебре.
Это для него характерно. Настоящий нувориш. По сравнению с ним Тедди похож на английского аристократа. Дело в том, что Тедди не умеет делать ничего, кроме как играть в гольф, теннис и летать. Гольфом и теннисом на жизнь не заработать. Поэтому Тедди остается только летать. Во время войны он делал это для любимой родины. Сейчас он делает это для грязного спекулянта. Наверное, это совсем несладко - уметь только летать. Я не верю, что Тедди доставляет удовольствие работать на моего отца. На лице у него всегда одно и то же бесстрастное выражение игрока в покер, но иногда кое-что все-таки можно заметить.
Мы садимся, Тедди подруливает к зданию аэропорта.
- Господин Оливер, вы не будете возражать, если я сейчас же улечу обратно?
- Вы хотите сказать, что у вас нет желания проходить паспортный контроль и подвергаться обыску?
- Я этого не говорил, господин Оливер.
- Но подумали. Вы считаете, я бы пошел туда, если бы не был обязан?
Он смотрит на меня с этим своим "покерным" выражением и не произносит ни звука.
- Such is life, - говорю я и, подхватив большую коричневую дорожную сумку, выбираюсь из кабины. Он выпрыгивает вслед за мной и бормочет совсем уж невразумительно: "Мне еще нужно к диспетчеру".
- Sail well, dear fellow of mine, - говорю я.
Эту привычку вставлять в свою речь английские фразы я приобрел в последнем интернате. Будем надеяться, что скоро избавлюсь от нее. Интересно, что за привычки царят на Таунусе? У каждого есть свои причуды, обязательно. Из-за этого не стоит сильно беспокоиться. Пройдет. Nothing serious.
- Вы не будете на меня сердиться, если я не пойду с вами и не стану дожидаться вашего отъезда?
- Нисколько. Передайте привет моей матери.
- Конечно, господин Оливер. Я завтра непременно навещу ее в санатории.
- Захватите цветы для нее, - попросил я и дал Тедди денег. - Красные розы. Скажите ей, что я постараюсь на этот раз, что я обещаю. Из этого интерната меня не выгонят. Это ее всегда немного успокаивает. - Тедди ничего не ответил, и поэтому я спросил: - What's the matter, old boy?
- Мне все это очень неприятно, господин Оливер.
- Ах, Тедди! Вы думаете, мне сладко? Вы, по крайней мере, не его сын! Вы можете уволиться, если захотите. Этот поганый пес…
- Вам бы не следовало так говорить об отце.
- Отец! Не помереть бы со смеху! По мне так пускай сдохнет мой папочка, - сказал я. - И дорогая тетушка Лиззи в придачу. Вот был бы праздник для меня. Ну ладно, - вздохнул я и пожал Тедди руку.
Он тихо сказал:
- Храни вас Господь.
- Кто?
- Господь.
Тедди набожный.
- Что он должен делать?
- Хранить вас.
- Ах так, - сказал я. - Ну да, конечно, он должен меня хранить. Пусть он вас тоже хранит. И "бонанцу" тоже. И "чесну"! Он вообще все должен хранить. В конце концов, он охраняет и такую свинью, как мой отец. Так что от него это можно даже требовать! So long, Teddy.
- Будьте счастливы, господин Оливер, - ответил он и, хромая, направился к двери с надписью: "Air Weather Control". Осколок снаряда попал ему в колено в конце войны, в сорок пятом, когда все, что можно, уже проиграли. Поэтому он хромает. И, наверно, поэтому он верит в Бога. Хороший парень Тедди. Интересно, что он думает о нашей семейке? Скорее всего, то же, что и я.
Я беру свою сумку и иду на паспортный контроль. Сегодня тут шумно. Как всегда по воскресеньям садятся большие аэробусы. Вон там, перед рестораном, люди сидят на свежем воздухе, пьют кофе и смотрят, как взлетают и приземляются "боинги" и "каравеллы". Прекрасный день сегодня. Голубое небо, очень тепло. Серебристые нити летают по воздуху, бабье лето. Пахнет горящей картофельной ботвой. За оградой на лугу пасется стадо овец…
- Ваш паспорт, пожалуйста.
Я отдаю свой паспорт чиновнику за высокой стойкой. Он его открывает, и тут же лицо его становится таким… В общем, каким бывает у них у всех. Всегда. Некоторые еще присвистывают, когда читают мою фамилию. Но лица при этом у всех одинаковые.
Да и служащий этот новичок, я его здесь раньше никогда не видел. Так же, как и тот, что стоит у турникета, наверно, боится, как бы я не попытался улизнуть.
Я одет во фланелевые брюки, белую рубашку без галстука и спортивную куртку. Никаких запонок. Туфли без шнурков. Я всегда так одеваюсь, когда приезжаю в Германию. Тогда раздеваться быстрее.
- Ваше имя?
Почему бы мне не ответить ему, что об этом можно прочитать в паспорте, который у него в руках? Но я так не говорю, поскольку давно уже понял, что это не имеет смысла. Если скажешь так, то полчаса потом просидишь в транзитном зале, пока они будут делать вид, что звонят куда-то, и вся эта процедура продлится в пять раз дольше, чем обычно. Пару раз, семь лет назад, я отвечал именно так. Тогда мне было четырнадцать, и я не все понимал. С тех пор я поумнел.
С любезной улыбкой я отвечаю:
- Меня зовут Оливер Мансфельд. Я сын, а не отец.
Тот, что за стойкой, даже не слушает, не произносит ни звука, а наклонившись, ищет что-то.
- Слева, в верхнем ящике, - говорю я.
- Что?
- Список лиц, находящихся в розыске, - отвечаю я. - Если у вас последнее издание, то он на странице 134 в нижней предпоследней строке. Он отмечен там.
- Кто?
- Мой отец.
Он и вправду послушно вынимает перечень с указанной мною полки и ищет 134 страницу. При этом он слюнит палец. Потом ведет им вниз по странице, хоть я и уточнил, что отец значится в самом низу, находит его и читает, что там написано, беззвучно шевеля губами.
Другой, тот, что перекрывает мне выход, между тем спрашивает:
- Откуда вы прибыли?
Я научился за последние семь лет очень многому и поэтому не отвечаю: "Вам это так же хорошо известно, как и мне. Когда мы кружились над посадочной полосой, контрольная башня уже сообщила вам о моем прибытии". Я отвечаю мягко и вежливо:
- Из Люксембурга. Как обычно.
- Что значит - как обычно?
- Это значит, что я всегда прилетаю из Люксембурга.
- Его семья живет там, - говорит тот, что за стойкой, закрывая книгу. - Здесь так написано.
Дальше все идет по установленному правилу, может, расспрашивают подробнее, поскольку им сейчас больше нечем заняться.
- Куда вы направляетесь?
- На Таунус. Завтра начинаются школьные занятия.
- В каком вы классе?
- В восьмом.
- В двадцать один год?
- Да.
- Выходит, вы трижды оставались на второй год?
А парень-то не промах. Спокойно, будем вежливыми и любезными.
- Так точно. Я очень плохой ученик. Математику и физику совершенно не понимаю. Я идиот. Но мой папа настаивает, чтобы я сдал выпускные экзамены в гимназии.
То, что папа настаивает, - чистая правда. То, что я идиот, - неправда. Я неплохо разбираюсь в математике и физике. На второй год я оставался, чтобы досадить отцу. И мне это удалось. Он бесился несколько недель. Для меня это было самое счастливое время за последние семь лет. Я завалю и выпускные экзамены. And how! Устрою себе еще парочку приятных часов.
- Это весь ваш багаж?
- Да.
- Что там у вас?
- Книги. Пластинки. Гигиенические принадлежности.
- Где остальное?
- Оставил во Франкфурте, у моего друга. Он уже доставил их в интернат.
Снаружи раздался резкий постепенно усиливающийся звук, который перешел в гул. Затем все стихло. Через открытую дверь мне видно, что приземлился турбовинтовой самолет.
- Приземлился рейс "Люфтганзы" из Лондона, - говорит тот, что за стойкой.
Слава богу, болтовня сейчас закончится, и он начнет работать. Он делает знак своему коллеге.
- Уже иду, - говорю я.
- Куда? - удивляется чиновник.
- А что вы только что хотели сказать? - спрашиваю его я.
- Пройдемте на личный досмотр.
- Представьте себе, - говорю я, - угадал.
- Только не надо хамить, молодой человек.
Вот так всегда. Лучше держать рот на замке.
К самолету "Люфтганзы" они подогнали трап, дверь кабины была открыта, и уже появились первые пассажиры. Молодой человек примерно моего возраста, девочка помоложе, мужчина, положивший руку на плечо женщине. Все улыбаются. Фотографируются. Держатся вместе. Как одна счастливая семья. Такое тоже случается.
Все.
Конец.
Не думать об этом.
Не хватает только расплакаться.
Первые несколько лет со мной случалось подобное здесь, на паспортном контроле, если я вдруг видел счастливые семьи. Отец, мать, дети. Я плакал по-настоящему.
Глава 2
Вас когда-нибудь обыскивали на таможне? Я имею в виду в одной из этих кабинок. Меня обыскивали по меньшей мере раз пятьдесят. Я хочу рассказать, на что это похоже и как надо себя вести при этом. Ведь никогда не знаешь, с чем столкнешься.
Итак, что касается поведения, то в первую очередь дружелюбие и еще раз дружелюбие. Ни одного сердитого слова. Ни одного возмущенного взгляда. Делать все, что прикажет служащий. Говорить, только когда вас спросят. И ни в коем случае никакого протеста. Вы только сыграете на руку этим господам.
Деревянные кабинки по размеру не больше тех, что в общественном туалете. Там могут поместиться лишь два человека. В каждой такой ячейке стоит табурет, стол, на стене крючок для одежды. Ряд таких кабинок расположен на заднем плане - в тени остальной таможни, с которой знакомы большинство пассажиров, возле наклонной металлической горки, где досматривают ваши чемоданы. Позади, стыдливо спрятавшись, располагаются кабинки. Пассажиры-мужчины обыскиваются сотрудниками таможни, дамы - сотрудницами. Да, такое тоже бывает. Иногда получается забавно. Так как стены кабинок из фанеры, вы слышите буквально каждое слово и слева, и справа.
- Снимите бюстгальтер. Трусики тоже, пожалуйста.
- Что это? Бандаж? Очень жаль. Снимите его.
В это воскресенье я был единственным, кого досматривали. В кабинке, где все происходило, было тихо. Таможенник, одетый в зеленую униформу, очень маленького роста. Сначала он копается в моей дорожной сумке. Каждую пластинку вынимает из конверта и заглядывает внутрь. Рей Конифф, Луи Армстронг, Элла Фитцджералд, Оскар Петерсон. Затем книги "Мила 18", "La Noia", "The Rise and Fall of the Third Reich", "Последний из справедливых". Мартин Бубер, Камю. Лев Троцкий, "Моя жизнь". Каждую книгу коротышка листает так, чтобы выпало все, что лежит между листами. Ничего не выпало. Взяв Троцкого, он в первый раз открывает рот:
- Вы это читаете?
На что я покорно отвечаю:
- Да, господин инспектор. Ради всего святого, это не запрещено?
Никакого ответа. Вот это и есть правильная тактика.
На всякий случай он дважды перелистывает Троцкого. (Наверно, потому, что реши я спрятать секретное послание, то непременно суну его в эту автобиографию.) Но и из Троцкого ничего не выпало.
После книг доходит очередь до гигиенических принадлежностей. Тюбик зубной пасты открыть. Тюбик закрыть. Мыльницу открыть. Мыльницу закрыть. Электрическая бритва. На нее он потратил две минуты. Это очень много. Но так как мне хорошо известно, что все продлится еще дольше, мне нельзя терять терпения, и я смотрю через маленькое окно. В двери каждой кабинки есть такое окошко. Оно должно быть завешено. Но это задернуто не полностью.