- Знаю, знаю. Кто я такая, да? И так далее… Прошу вас, пожалуйста… выслушайте же меня один раз. Я не отниму у вас много времени. Но я обязана предупредить вас: вы все несете полную чушь. Она, конечно, на первый взгляд кажется очень серьезной, однако это всего лишь вздор, чепуха и сплошные нелепости. Я знаю примерно, что случится в следующие пятьдесят лет! Неважно, откуда я знаю, но - знаю! И могу вас заверить, что все будет совсем не так, как вы это себе представляете. Из того, о чем вы тут наговорили, не сбудется ровным счетом ничего. Честное слово… Вы все бьете мимо цели, причем очень далеко… Вы бы лучше перестали воображать, будто вам все на свете известно - потому что вы вообще никакого представления ни о чем не имеете. Никто из вас, ни один - да вы вообще ничего не понимаете… Это жалкое зрелище. И я ни за что больше не поверю таким, как вы… Ладно, ладно, так и быть, умолкаю.
Последние слова были адресованы лорду Бросквуду, который, несмотря на опасность заработать апоплексический удар, рванулся вперед, явно готовый применить силу, лишь бы заставить Энн замолчать. Но прежде чем он добрался до нее, Энн повернулась и, оказавшись перед открытой балконной дверью, выскочила наружу, во тьму ночи. Марк поспешил за ней через всю лужайку, но нагнал ее, лишь когда она спряталась в старой садовой беседке. Как раз когда она заплакала.
- Оставьте меня, - пробормотала она, услышав его шаги и не поднимая глаз. - Знаю, это было невежливо с моей стороны… Да только где вам понять!
- Я-то понимаю, - сказал Марк, - потому что именно я понимаю это, как никто другой.
В беседке было довольно темно, но что-то все же можно было разглядеть. Энн подняла глаза, хотя, наверное, еще раньше узнала его по голосу.
- А, это опять вы.
Она говорила совершенно спокойно. Более того, ему показалось, - или он просто хотел в это верить, - что она ему рада.
- Вы меня видите? - спросил он.
- Не слишком ясно, конечно, однако вижу, что это вы. Но как вы сюда попали?
- А вы меня разве в гостиной не видели?
- Как, вы и там были?
- Был. Только никто этого не понял.
- Мне показалось, что кто-то вошел, - нетерпеливо воскликнула она. - Но, по правде говоря, я вас там не видела. Значит, вы слышали все: как я там перед ними?..
- Вы произнесли вслух все, что я сам хотел бы им высказать, - с восторгом признался Марк. - Только, боюсь, сплоховал бы, не смог…
Она подошла ближе, долго вглядывалась в темноте в его лицо, потом протянула руку и положила ее на отворот его пиджака, будто хотела убедиться, что он - это и в самом деле он, а не бесплотный дух.
- Вы ведь не из этих, правда? - сказала она. - Я и раньше так подумала, когда вы принесли мне виски. Но тогда я считала, что двоих нас таких не может быть. Смотри-ка, у вас теперь и костюм другой.
- Отчего же… да нет… я… - начал было Марк, но тут же почувствовал вокруг шеи знакомый мягкий воротничок и поспешно ощупал свою одежду: на нем были его твидовый пиджак и вельветовые брюки.
- Я ведь тоже, слава богу, в другой одежде, - сказала она. - Смотрите! Вам не кажется, что свет из окна гостиной совсем другой?
Из главной залы, из комнаты отдыха, свет был теперь как всегда, как и каждый вечер, когда здесь собирались студенты. Он еще не знал, что ей ответить, а они уже пошли по лужайке к незанавешенной балконной двери. Смутный гул голосов и негромкую мелодию самбы, доносившуюся из проигрывателя, перекрывал стук пинг-понговых шариков.
- А вы тут и соревнования проводите? - непринужденно спросила Энн.
- Да, - ответил он. - Сегодня, наверное, как раз играют.
Вдруг он резко, с шумом втянул в себя воздух. Как это так - она стоит рядом с ним, разглядывая студентов в окне и задавая вопрос таким тоном, словно она уже спрашивала его о многом, пока он водил ее по колледжу. Будто она не была здесь лет пятьдесят назад. Будто они оба здесь не были…
- Что с вами, мистер Денбау? - невинным голосом спросила она. - Вы не простудились? Может, вернемся в библиотеку?
- Отчего бы и нет? Давайте.
Он услышал свои слова как будто со стороны, тогда как в голове его роились мириады совсем других вопросов.
Не желая беспокоить студентов, они прошли к библиотеке через боковую дверь и задний коридор. Он ничего не говорил, не зная, с чего начать, а сам все пытался понять, что же случилось на самом деле. Она шла чуть впереди, так что он мог разглядывать ее, не боясь показаться ей бесцеремонным и невоспитанным. На голове копна мягких черных волос; фигура, на этот раз подтянутая и элегантная, производила такое же впечатление, как и ее лицо - изящное, энергичное; да, красивая девушка, типичная для нашего времени. Но что сказать ей об ином времени? Разве она не знает, что побывала там?
В коридоре, кроме них, никого не было. В двух шагах от входа в библиотеку она остановилась и повернулась к нему.
- Мистер Денбау, мне понравилось, как вы тут все устроили, - начала она серьезно, - я даже не думала, что так хорошо получится. Вы очень к себе располагаете. Но, по-моему, вам не нравится, как я себя веду… А это, по-моему, ужасно несправедливо. Я же совсем другая, не такая, как бабушка!..
- Прошу простить меня, если я вел себя так, как если бы мне казалось, что вы на самом деле ваша бабушка, - сказал Марк, уже не понимая, что говорит. - К тому же я еще ни разу в жизни не сталкивался с тем, на кого ни в коем случае не хотел бы сердиться. Но давайте поговорим обо всем этом в библиотеке.
- Как, при бабушке? Ничего себе, прекрасная мысль!.. Да я ведь потому тут и остановилась…
- Как… ваша бабушка… она в библиотеке?! Правда? - Марк уставился на нее в полном недоумении.
- Да, мы же с вами ее там оставили, - нетерпеливо сказала Энн. Тут она как-то странно взглянула на него. - У вас что-то вид не очень… Может, происшествие на озере отразилось на вас куда сильнее, чем вы думали?..
- Постойте, - сказал Марк серьезно, подходя к ней вплотную и понижая голос. - Пожалуйста, скажите мне вот что. Я что, водил вас по дому?..
- Конечно… целый час. А потом мы вышли наружу подышать воздухом, а потом вы сказали, что хорошо бы принять аспирин, а я сказала, что подожду вас в старой беседке… помните?
- Так, дальше, это ужасно важно.
И тут он, наверное, очень крепко сжал ей плечи.
- Скажите, прошу вас, что с вами произошло, пока вы меня ждали в беседке? Неважно, пусть это глупо, но расскажите, прошу вас!
- Ну… мне что-то пригрезилось, что-то неясное… вы знаете, я хоть и не похожа на мечтательницу, но на самом деле… Кстати, вы делаете мне больно, но если вам от этого легче, то ладно… Да что вы, не извиняйтесь. Я же вижу, что для вас это все ужасно важно. Видите ли, по пути сюда… ах, да, вы, может быть, не знаете, что мы с бабушкой остановились у знакомых, это семья Ферреров из поместья Уинбоун… Так вот, я захотела прокатиться сюда, вот она со мной и поехала… А по дороге она все рассказывала, как давным-давно жила тут, еще девочкой - она ведь племянница лорда Броксвуда, которому все это тогда принадлежало. Ну, я, конечно, попыталась себе представить, как здесь все было в те годы - ах!
И она уставилась на него, как будто вдруг что-то вспомнила.
- Энн, - прошептал он отчаянно, - я все же рискну и вот что скажу вам сейчас. Только не думайте, что я сумасшедший. Ничего подобного. Но я хочу сказать, что провел там целый вечер - то есть тогда, в 1902-м году… А вы были странной девушкой, которая как-то странно появилась там вскоре после того, как меня вытащили из озера - да, сам наследник и вытащил, его звали Рональд. И я тогда еще увидел, что вы красавица - правда, вы самая красивая девушка из всех, кого я видел. Я понял тогда, что вы не из того времени, а из этого, нашего. Нас было всего двое в том, другом, мире, который не мог нас понять. Я раньше никогда по-настоящему не влюблялся, но сразу понял, что на этот раз - вот оно… И что бы ни случилось, вы всегда будете той красавицей, той странной девушкой, которая на самом деле не странная вовсе, а просто другая, не вписывающаяся в тот, иной мир, который не может ее понять. И так всегда будет, что бы ни случилось. Я похож на сумасшедшего, да?
- Да, - сказала Энн. - Но мне это нравится. Хотя, конечно, вам придется рассказать мне обо всем подробно, во всех деталях.
Тут открылась дверь в библиотеку.
- Что вы все стоите тут, совсем, что ли, с ума сошли, - окликнул их резкий старушечий голос. - Либо заходите внутрь, либо уж идите куда-нибудь.
Он понял: надо было сразу сообразить, что эта бабушка и есть та самая леди Перзли - та, кого во времена оные звали Дороти Буллер, та пышногрудая девушка в розовом платье.
- Если вы тут про вечернее образование для взрослых вели дебаты, - сказала леди Перзли, критически оглядев их обоих, - тогда я ничего не понимаю в жизни…
- Конечно, об образовании! - воскликнула Энн, у которой все еще пылали щеки. - Только это особая форма образования.
- Не могу не отметить, - заметила старая дама, обращаясь к Марку, - что вы куда более предприимчивый молодой человек, чем я себе представляла.
- Это правда, - кивнул Марк, улыбаясь, - я и вправду оказался куда более предприимчивым, чем сам представлял. Кстати, леди Перзли, когда вы жили здесь, еще девушкой, вам не запомнился некий странный молодой человек, который предсказал вам будущее, когда вы гуляли с ним по зимнему саду?
- А отчего вы меня про это спрашиваете, мистер Денбау?
- Так, просто интересно.
- Дело в том, - медленно проговорила леди Перзли, - что я тут немного задремала, когда вы меня оставили в библиотеке, и мне приснилось, будто я снова здесь живу, еще до помолвки с Джефри Перзли, и кто-то нагадал мне, что я за него выйду замуж. Только вот не помню, мне это просто приснилось, или же так в самом деле и было. Порой не разобрать, где сон, а где явь. Иногда все так запутывается!
- Подозреваю, что вы правы, - согласился Марк.
СТАТУИ
Перевод В. Вебера
Уолтер Воули работал в "Дейли рекорд" и считался одним из лучших репортеров. Пятнадцать лет назад он перешел в газету какого-то привилегированного еженедельника, а теперь ему поручали писать многие важные статьи о Лондоне, в том числе и те, что печатались на первой полосе. Жил он в уютном доме в Северном пригороде, с миловидной женой, подающим надежды сыном, на которого он обычно ворчал, и ленивой, дерзкой дочерью, которую обожал. Ему было под пятьдесят, он оброс жирком, целыми днями курил трубку и страдал от несварения желудка.
В былые годы он считал себя счастливым человеком, но теперь, хоть он и старался выглядеть жизнерадостным, от прежнего счастья не осталось и следа. Порой целыми днями, приезжая из дома в редакцию, кружа по центральному Лондону в поисках материала, возвращаясь на работу, чтобы облечь свои находки в слова, пропуская стаканчик-другой с коллегами, торопясь домой на ужин, а потом, укладываясь в кровать, он пребывал в унынии и растерянности. Разумеется, такое состояние ума и чувств знакомо многим мужчинам, которым перевалило за сорок, когда остались позади молодость и надежды, но еще не хочется смиряться с тем, что закат жизни не за горами. Проблема Воули состояла в том, что по роду своей деятельности ему приходилось вращаться в среде, где жизнь била ключом, а его самого происходящее вокруг совершенно не волновало. Нет, он, конечно, делал вид, что, как и все, переживает за дело, осознает, сколь важна вся эта суета, но втайне сердился и недоумевал. В Лондон прибыла голливудская звезда, чья свадьба недавно расстроилась; министр позволил себе резкие высказывания; ограбили квартиру известной актрисы; в Западном Лондоне один молодой человек вел себя непотребным образом; новый глава телевизионного канала намерен сделать важное заявление… "И что с того?" - восклицал про себя Воули. Иногда у него создавалось ощущение, что он попал в замкнутый круг. Возможно, было бы полезно сменить работу. Иной раз, когда особенно донимал желудок, Воули в отчаянии задавался вопросом, а какой во всем этом смысл, какое удовольствие могут принести беготня, телефонные звонки, торопливое печатанье на машинке и, наконец, статья под аршинным заголовком? Зачем все это? Неужели это действительно жизнь, то, к чему человек стремится, или всего лишь ее ложная имитация, которую каким-то образом ему навязали? Случалось, он спрашивал себя, а вдруг пресса, вынужденная каждое утро вываливать на читателя уйму якобы интересующей его разнообразной информации и оперативно сообщать о преступлениях и кризисах, приносит больше зла, чем добра. Его неудовлетворенность могла испортить жизнь и другим людям. Он многое о них знал, - такая уж работа, - так что мог сравнивать и делать выводы. Постоянная спешка, домашние дрязги, тревоги из-за денег, мышиная возня вокруг высокооплачиваемых должностей! Разве часто удавалось увидеть среди этой толпы блестящие, но не от жадности, глаза?
Первую статую он увидел солнечным апрельским утром, когда ехал на открытой площадке второго этажа автобуса по Бейсуотер-роуд к Мраморной арке. Перед этим он долго просидел в вонючем подвале на Ноттинг-Хилл: брал интервью у женщины, которая собиралась заявить свои права на крупное состояние, но с виду казалась полной идиоткой. Воули курил трубку и пытался собрать воедино задержавшиеся в памяти обрывки разговора с этой дамочкой, и случайно взглянул на парк. Она стояла там - гигантская фигура, выше самых высоких деревьев, кажется, отлитая из светлой бронзы. За те несколько секунд, что Воули просидел, как громом пораженный, он сумел разглядеть её огромные черты. Статуя изображала мужчину, и подобного лица Воули никогда не видел: благородное, строгое, необычное, словно мужчина этот принадлежал к какому-то доселе неизвестному народу. Он совершенно отчетливо видел эту статую, залитую ярким весенним солнцем. Как она там оказалась? Кто ее воздвиг? Почему в "Рекорде" ничего об этом не знали? Задаваясь этими вопросами, он уже спешил вниз, со второго этажа автобуса на первый, а потом с нетерпением дожидался остановки.
Он прибежал в парк, жадно хватая ртом воздух. И сразу же увидел, что никакой статуи нет и в помине, хотя пытался убедить себя, что это всего лишь игра света и тени. Воули бродил по парку несколько минут, но, конечно, ничего не нашел. И что его поразило, так это абсурдность галлюцинации. Еще бы, на возведение такого колосса, высотой никак не меньше восьмидесяти футов, потребовались бы недели, а то и месяцы; весь Лондон говорил бы только об этой стройке, и "Рекорд", как и другие газеты, посвятил бы ей десятки статей. Да уж, хороший он, видать, репортер, если вообразил, что такая статуя могла появиться в парке без ведома прессы! Так есть тут, о чем писать, или нет? Воули твердо решил, что нет. Ему что-то пригрезилось наяву, и не имело смысла объявлять об этом во всеуслышание. Уолтер Воули и его гигантская статуя! Да над ним все будут смеяться!
- Забавная история произошла со мной нынче утром, - начал он за обеденным столом тем же вечером.
Но в этот день немало забавных историй произошло и с другими членами его семейства, а они определенно обладали большим, в сравнении с ним, напором, и, во что бы то ни стало, желали завладеть вниманием собравшихся. Потом он только порадовался тому, что ему не хватило настойчивости. Воспоминание о статуе не поблекло, как обычно случалось со сном или грезой. Стоило Воули закрыть глаза и подумать о статуе, как перед его мысленным взором тут же возникала гигантская, возвышающаяся над кронами деревьев бронзовая голова. Благородство и безмятежность этого лица, обращённого, на запад, остались в его памяти, как остается на языке сладкий вкус рассосавшегося леденца. Привычный час отхода ко сну давно уже миновал, а он все размышлял о статуе, задавал себе вопросы, на которые не мог ответить. Если статуя ему пригрезилась, почему она оказалась в той части парка, мимо которой проезжал автобус? Откуда она взялась, если все остальное выглядело, как всегда? Как в его воображении могла возникнуть эта статуя, такая величественная, такая странная? Нет, ему с трудом верилось, что он ее выдумал. Разве у него сразу не возникло ощущение, что эта статуя запечатлела представителя неизвестного ему народа?
Последующие две недели он работал машинально, делая все, что положено, погрузившись в грустные мечты. Становилось все труднее вызывать из памяти образ статуи, но всё равно она оставалась с ним. Он чувствовал, где-то она стоит, обратив лицо к западу, и спокойно взирает на небо, и от этого он сам и его заботы казались еще более ничтожными, никчемными, нелепыми. Вновь и вновь, с нарастающим отчаянием, он задавался вопросом, почему у него такая жизнь, почему он должен бросать в нее свои дни, будто она - мусоросжигательная печь, а его время - мусор, который к ней свозят. В первые дни он, боясь разочарования, старался выбирать такие маршруты, чтобы не проезжать мимо парка по Бейсуотер-роуд, но прошла неделя, и он несколько раз специально заглянул в парк, чтобы посмотреть, не вернулась ли статуя. Само собой, ее там не было.
А потом он увидел вторую. Случилось это ближе к вечеру, по небу ползли тяжелые облака, собирался дождь. После деловой встречи в Сити он пешком возвращался в редакцию. На Ладгейт-Серкус случайно посмотрел вверх и направо, и его взгляд уперся в еще одну гигантскую статую, высившуюся там, где следовало быть виадуку Холборна, да только в положенном месте виадука не оказалось. Статуя была совсем другая, даже больше первой, из какого-то черного материала, и изображала мускулистого обнаженного мужчину, который отчаянно пытался освободиться от чего-то схватившего и душащего его. Секунду-другую статуя возвышалась над Лондоном, ясно различимая, незабываемая, потом, задолго до того, как сменился сигнал светофора и Воули смог перейти улицу, исчезла, а виадук вернулся на прежнее место. На этот раз Воули уже знал, что нет смысла подходить к тому месту, где он видел статую. Поэтому он медленным шагом двинулся дальше, унося с собой образ борющегося мужчины, лицо которого отражало неимоверные усилия и боль. И по пути Воули сказал себе: пусть статуи и значительно отличались друг от друга, обе принадлежали к одному историческому периоду, и соорудил их один и тот же народ, хотя Воули и не знал, что это за народ, и когда и где он жил.
- Ты чем-то расстроен, не так ли, Уолтер? - спросил его тем же вечером Фрайсон, редактор спортивного отдела, когда они сидели в баре за стаканчиком виски. - Это дождь нагоняет на тебя тоску?
- Да, немного, но дело не в этом, - ответил Воули. - Ты только не падай со стула, хорошо? Я вижу то, чего нет, чего не видят другие. Нет, - торопливо добавил он, - этого я утверждать не могу. Вполне возможно, что другие люди тоже это видят, но никому об этом не говорят, как молчал и я. Да, я знаю… ты понятия не имеешь, о чем я толкую. Так что, слушай. Дело в том, Артур, что я дважды видел гигантские статуи. - И он описал сначала первую, потом вторую, упомянув также и про обстоятельства, при которых это произошло.
К счастью, Фрайсон не стал отпускать шуток по поводу статуй и изложил свои соображения на сей счёт.
- Так вот, если ты спросишь меня, Уолтер, я скажу, что в первый раз, в автобусе, ты просто задремал, - со мной такое часто случается, - и во сне увидел статую в парке. А вторую ты выдумал, слишком часто думая о первой. Ты ведь уже ждал, что где-нибудь когда-нибудь увидишь еще одну, не так ли?