- Не хотел бы я с вами поссориться, мистер Оллантон, - негромко произнес Мерген. - Но не отойти ли нам подальше? Лили вот-вот спустится.
Мы ушли из-за кулис, освещенных ярко-белым светом, и оказались на маленькой площадке лестницы, ведущей вниз, к служебному входу. Двери были распахнуты настежь так же, как и окно за сценой, где был сложен наш реквизит, и в них вливался дневной свет; он как-то странно смешивался со светом двух электрических лампочек - красной и желтой. Получалось какое-то удивительное смешанное освещение - такого мне еще не приходилось видеть, - когда даже знакомые лица дяди Ника и Сисси показались мне необычными и мрачными. Что касается Мергена, то я с первой же минуты почувствовал в нем что-то зловещее, и теперь, когда мы стояли рядом и можно было рассмотреть его поближе, впечатление это еще усилилось: он выглядел как олицетворение порока.
Это был человек без возраста, он мог сойти и за хилого человека лет сорока пяти и за шестидесятипятилетнего бодрячка; рыхлый, полноватый, глаза и волосы какого-то оловянного цвета, лицо желто-серое, но толстогубое, с выпяченным, как у куклы чревовещателя, ртом. Говорил он медленно и негромко, без всякого акцента, но очень старательно, как обычно говорят по-английски образованные иностранцы. (Позже дядя Ник сказал мне, что Мерген родом откуда-то из Прибалтики.) Голосом и явным желанием польстить он напоминал некоторых проповедников и священников; из него мог бы выйти миссионер какой-нибудь древней и жестокой религии. И главная ирония судьбы (правда, я узнал это много позже) заключалась в том, что Отто Мерген не только много лет аккомпанировал звезде английского варьете, но под другим именем сам сочинял те наивные, девические, сентиментальные и типично английские песенки, которые в исполнении Лили стали там популярны. Такие же песенки мне предстояло услышать позже, в войну: их ревели в кафе за линией фронта.
Лили Фэррис появилась в сопровождении молодого человека, похожего на перепуганного белокурого кролика. Звали его Альфред Дансоп, и он, по подсказке Лили, пригласил нас всех на ленч в гостиницу "Адельфи". После этого, оставив его с Сисси, мы вчетвером отправились на репетицию. Дядя Ник уступил Лили очередь. Мерген разложил ноты по пультам и пошел к роялю, освободившемуся после рэгтаймеров. Лили поговорила с дирижером, который, по-видимому, хорошо знал ее номер, Мерген взял несколько аккордов, и они управились за десять минут - опытные, собранные и быстрые. Дядя Ник всегда терял терпение с дирижерами, не выдержал он и на этот раз и, сказав мне, чтобы я сам справлялся с этим тщеславным болваном, размашистым шагом ушел за кулисы. Когда я освободился, оказалось, что Мерген ждет меня; он сказал, что остальные поехали в "Адельфи" на машине Альфреда. Дождь перестал, добавил он, и если я ничего не имею против, мы с ним можем прогуляться до гостиницы, где они с Лили остановились.
- Кто этот Альфред Дансоп? - спросил я, когда мы вышли.
- Он единственный сын очень богатого текстильного фабриканта, - ответил Мерген, как всегда негромко, старательно выговаривая слова. - Надо полагать, его отец снабдил набедренными повязками многие миллионы индусов. Можно сказать, все бедные родичи вашего Гэнги Дана - покупатели Дансопа-старшего. Однако еще не Альфреда. Альфред не слишком много внимания отдает делу. Он уже несколько месяцев без ума от Лили. Он ее раб.
- А что она? Она, кажется, помыкает им?
Да, беспрестанно. Она убеждена, что Альфред затем и существует, чтобы им помыкали.
До этого мы шли по людному тротуару, но тут нам пришлось переходить улицу, и на некоторое время мы замолчали.
- Я должен, думается, рассказать вам немного о Лили, - начал он, когда можно было возобновить разговор. - Она была третьим ребенком из восьми в семье столяра-краснодеревщика - не из лучших - в Западном Гемпшире. У нее нет тайн от меня, и однажды она взяла меня с собой, когда отправлялась навестить семью. Этот дом годится только для того, чтобы из него сбежать и никогда больше не возвращаться. Вы бывали в Западном Гемпшире?
Я не бывал, но не смог ему этого сказать, потому что тут как раз мы порознь обходили группу людей, продававших и покупавших дневные выпуски вечерних газет.
- Лили обожает петь о любви, - начал он снова, - и нравится мужчинам, но замужество, домашний очаг и семейная жизнь ее не привлекают. Альфреду не удалось стать ее любовником, и, наверно, поэтому он немедленно женился бы на ней, но она только смеется. Конечно, над Альфредом легко смеяться. У него глупый вид, и он на самом деле глуп. Он, можно сказать, полная противоположность вашему дядюшке мистеру Оллантону, человеку умному и явно очень трудному.
- Да, у дяди Ника сильный характер.
- Лили и я, мы оба глубоко ему признательны за позицию, которую он занял, когда речь шла о том, чтобы она возглавила программу. Чрезвычайно любезно и очень обходительно. Я надеюсь, вы не сочтете меня нескромным, если я спрошу, каковы его отношения с мисс… э-э… Мейпс…
- Она участвует в номере. Они живут в одной берлоге. У него есть жена, но они разошлись. - Я рассказывал это нарочно - мне было интересно узнать, что он замышляет, - я был твердо уверен, что он ничего не говорит просто так, зря, а все делает с задней мыслью.
- Вы хорошо его знаете, - как по-вашему, может он увлечься Лили?
- Нет, не может. - Я так и считал, а ответил кратко потому, что вести такого рода разговор с почти незнакомым человеком на запруженных ливерпульских улицах вдруг показалось мне полным идиотизмом.
- Почему же, позвольте спросить?
- Ну, как вам сказать… - Я помолчал: с одной стороны, надо было показать, что я отвечаю с неохотой, а с другой - стоило ли говорить, что дяде Нику не нравится номер Лили. - Я даже не знаю… ну, в общем, дядя Ник не так уж много думает о женщинах. Ему надо иметь кого-нибудь рядом, понимаете, но я не могу себе представить, чтобы он бегал за Лили Фэррис.
- Очень рад это слышать, - многозначительно сказал Мерген. - Чрезвычайно рад. Молодых людей, которых мы видели на репетиции, не назовешь трудными людьми, хотя, впрочем, Лили их еще не видела.
- Я проголодался, - сказал я. - Мне хочется поскорее добраться до ленча, на который меня пригласили. Давайте прибавим шагу.
Метрдотель, знавший Альфреда Дансопа, посадил нас за маленький прямоугольный столик. Альфред сел на одном конце, Лили справа от него, а Сисси - слева. Дядя Ник оказался рядом с Лили, Мерген на другом конце, напротив Альфреда, а я между Мергеном и Сисси, напротив дяди Ника и Лили. Пока мы заказывали еду и говорили о всяких пустяках, я через стол рассматривал Лили Фэррис. Номер ее показался мне скучным, потому что я не люблю сентиментальных баллад, исполняемых сладким девическим голоском, но на сцене ей можно было дать лет восемнадцать. Здесь, без светло-каштановых локонов и бело-розового грима, она выглядела на десять лет старше. Больше всего бросался в глаза ее нос, длинный, но совсем не выступающий вперед, прямой и тонкий. Глаза у нее были странные, мутно-карие, но дело не в цвете: они были не то чтобы навыкате, а как-то неглубоко посажены, и находились почти в одной плоскости со лбом и скулами, как у изящного зверька. Верхняя губа у нее была короткая и сухая, а нижняя - пухлая, но тоже какая-то узкая. Она не была ни красивой, ни даже хорошенькой, но я легко мог поверить, что если уж кому-то захотелось глядеть на это лицо, то он, как Альфред, будет глядеть на него не отрываясь. В ней было что-то от той милой невинной девочки, которую она изображала на сцене, это особенно чувствовалось в голосе, в ее обычном голосе. Здесь, за столом, она тоже старалась так говорить и, несмотря на следы простонародной интонации, производила впечатление примерной девочки, которая благодарит учителя за награду. К тому же у нее была привычка широко раскрывать глаза, когда она слушала или отвечала.
Я разговаривал с Сисси о других наших партнерах, как вдруг Лили перехватила мой взгляд, улыбнулась и сказала своим тоном благонравной девочки:
- Я слышала, вы очень гадкий мальчик.
- Кто вам сказал? Наверняка Сисси.
- Нет, Дик, я не говорила, - начала Сисси.
Но Лили - хотя и трудно было поверить, что у нее хватает голоса, - умела беспощадно прерывать нежеланного собеседника.
- А можно мне тоже называть вас Дик? Только чтобы и вы звали меня Лили.
- Хорошо, Лили. - Дядя Ник и Мерген о чем-то беседовали, наверно, о нашем турне и вообще о делах. Сисси отступила, но утешилась ленчем - она обожала полакомиться; Альфред сидел с открытым ртом и таращил глаза.
- Скажите, Дик, - спросила Лили, - вы рисуете людей?
- Нет, только пейзажи.
- А людей совсем не рисуете?
- Ну, я несколько раз делал наброски, но у меня плохо получается.
- Вы просто скромничаете.
- Он меня очень хорошо нарисовал, - подала голос Сисси, высунувшись из-за утиной грудки.
- В таком случае, - сказала Лили, даже не взглянув на Сисси, - вы сможете и меня нарисовать. Альфред купит ваш рисунок. Правда, Альфред?
Альфред сделал попытку - по-видимому, последнюю - казаться независимым.
- Могу купить, а могу и не купить.
На это я ответил ему в той:
- А я могу нарисовать, а могу и не нарисовать.
Тут я почувствовал, что мне кто-то наступает на ногу. Я понимал, что это не Сисси и, уж разумеется, не Альфред, а все еще занятые разговором дядя Ник и Мерген сидели слишком далеко от меня. Только Лили могла подать мне этот знак, но в укоризненном взгляде, которым она смотрела на меня, не было и намека на что-либо подобное.
- Простите, Дик, если я не то сказала. Но может быть, вы все-таки попробуете? - Нажатие усилилось и стало настойчивым.
- Я не думаю о том, купит ли кто-нибудь набросок, Лили. Просто не мое это дело. Тут нужен художник другого рода. Но если вы действительно хотите, я попробую.
- Сегодня?
- Тпру! - закричал Альфред. - А как же Баффы?
- Замолчите, Альфред. Мы не уговаривались определенно. - Она взглянула на меня. - Так, значит, сегодня?
- Простите… но у нас репетиция.
- Ах, перестаньте… держу пари, что это неправда.
- А я держу пари, что правда, - сказал дядя Ник весьма решительно. - Не знаю, как у вас, мисс Фэррис, но в моем деле нужно работать непрерывно. Так что мы скоро уйдем.
- Я слышала, у вас замечательный номер, мистер Оллантон, - сказала Лили. - Я проберусь в ложу и посмотрю его.
Оставив Лили и компанию за столом, мы взяли такси и вернулись в "Эмпайр". (Дядя Ник продал свою машину еще в Лондоне и теперь мечтал купить новую.)
- Надеюсь, один из вас поблагодарил этого Альфреда за ленч. Потому что я этого не сделал. У парня куда больше денег, чем мозгов. Он, видно, малость с приветом, - презрительно закончил дядя Ник. - А ты, малыш, чего такой кислый? Небось надеялся, что будешь рисовать Лили вместо того, чтобы кататься на велосипеде, а?
- Ничего подобного. Это все она придумала.
- Мне не надо было говорить ей про тебя и про Джули Блейн, - сказала Сисси. - Теперь и у нее всякие мысли появились, это сразу видно.
- Не всякие мысли, - заметил дядя Ник. - А одна мысль. Та самая, которая всегда у тебя в голове.
- Неправда, Ник, и ты это прекрасно знаешь. Но я хочу вам сказать кое-что. Мне они не нравятся. От них мне как-то не по себе - и от нее, и от этого мистера Мергена, и от дурачка Альфреда, который совсем спятил от любви, а она его и в грош не ставит. Очень не по себе. - Она вызывающе посмотрела на дядю Ника, потом на меня.
- Правильно, Сисси, - сказал я. - Мне тоже.
- Ну и что из того? - сердито фыркнул дядя Ник.
И тут я вспомнил, что почувствовал тогда у Джо Бознби, когда мы смотрели на карликов.
- Я понял, какое они вызывают ощущение, только не могу сказать почему. В них есть что-то зловещее. Я знаю, дядя Ник, это звучит глупо, но что поделаешь. Именно зловещее. Они дурные люди.
- Надо же, и ты туда же, малыш. Зловещее!
- Ладно, дядя. Пусть все это моя фантазия. И тем не менее, - добавил я медленно, - не жду я ничего хорошего от этих гастролей.
2
В первые недели нашего путешествия одна из моих бед заключалась в том, что я все ждал от Нэнси ответа на свое длинное письмо. Я просил ее писать на контору Бознби, где всегда было известно мое местопребывание. Но каждая почта приносила мне разочарование, и я наконец убедил себя, что Нэнси никогда не напишет. Второй бедой было то, что хоть в Лили и Мергене было что-то зловещее, но оба они обладали каким-то обаянием в моих глазах в то время, как все остальные наши спутники были пустым местом. Я даже не помнил о них.
Трое Кольмаров-мужчин (о Нони я скажу позже) всегда держались отчужденно, хотя мне случалось видеть их с двумя швейцарцами - Монтаной и его женой. Сестра Даффилда, которая делала всю работу, постоянно выглядела усталой и испуганной. Сам Даффилд, щеголявший своими усиками, был когда-то офицером, до сих пор любил называть себя капитаном и, по словам Лили и Сисси, развлекаться с девушками. Лотти Дин и ее "Этель! Ради Бога!", которая суетилась вокруг, словно Лотти была знаменитостью, значили для меня не больше, чем я для них. Берт и Тэд Лаусоны были ребята безобидные, но для меня неинтересные. Что же касается "Три-Рэгтайм-Три", которых звали Бентон, Дафф и Маркус, то этот сорт американцев я не любил и тогда и не полюбил впоследствии; точно так же, как Билл Дженнингс и Хэнк Джонсон - спокойные, веселые и дружелюбные - принадлежали к тому типу, который я всегда принимал сразу. Бентон был напыщенный зануда, Дафф - шумный нахал, а Маркус - и нахал, и зануда одновременно. Новых друзей я не завел.
Единственно кто по-настоящему получал удовольствие от появления шестерых новых мужчин, была маленькая Нони Кольмар. Она хихикала и разрешала тискать себя во всех углах. Вот это была жизнь по ней. Но для нас началось мучение, потому что Барни теперь ее почти не видел и, разумеется, дико ревновал. В результате он был неуправляем и работать с ним стало трудно. Я не любил Барни, глупого, нервозного хвастунишку, но он был карлик, и я его жалел. Уже в первые недели этих гастролей Сэму, Бену и мне все время приходилось то гоняться за ним, то покрывать его промахи, задавая себе лишнюю работу; иначе дядя Ник мог заметить, что на Барни больше нельзя полагаться, и выгнал бы его, взяв на его место уравновешенного, толкового карлика, вроде Филиппа Тьюби. (Я не мог забыть этого имени.) Конечно, как только дядя Ник закончит чертежи для нового трюка, ему понадобятся два карлика; но пока до чертежей дело не дошло, и я не хотел его расспрашивать, видя, что он собой еще недоволен. В те недели он был угрюм и раздражителен, и бедная Сисси не однажды мне жаловалась.
Позже, в ту же ливерпульскую неделю, я попробовал сделать с Лили набросок тушью. Она позировала очень величественно, словно младшая принцесса перед академиком живописи. Это происходило в гостиной ее номера в "Адельфи". (В отличие от дяди Ника, скуповатого уроженца Западного Рейдинга, Лили любила сорить деньгами. Правда, я понял, что они с Мергеном зарабатывали еще кучу денег на издании своих песенок.) Мергена в это время не было - наверное, он замышлял какие-нибудь козни, но в середине сеанса, к моему неудовольствию, резво вбежал Альфред, который на этот раз имел не такой глупый вид, потому что его глаза туманились подозрением.
- Здрасьте! Здрасьте! Что здесь происходит?
- Лили исполняет танец семи покрывал, - объяснил я. - А я чищу велосипед.
Лили хихикнула.
- Не говори глупостей, Альфред. И ступай прочь.
- Я не говорю глупостей, это все он. Но посмотреть-то я могу? - И в доказательство того, что он может посмотреть, он взглянул через мое плечо. - Ну-у, по-моему, это вовсе не похоже.
- По-моему, тоже. - Я встал, разорвал рисунок на четыре части и огляделся в поисках корзины для бумаг.
Лили страшно разъярилась, но не на меня, а на Альфреда. Однако не взорвалась - она была не из тех, кто взрывается, - а подошла к нему и процедила сквозь зубы:
- Смотри, что ты наделал, дерьмо собачье. Пошел вон и чтоб духу твоего здесь не было.
- Ну что ты, Лили, - запротестовал он. - Я же ничего плохого не хотел сказать. Да в конце концов кто он такой? Какой-то молодой нахал…
- Я что сказала? Пошел вон и не смей показываться мне на глаза.
Я стал укладывать рисовальные принадлежности. Она подошла ближе и молча смотрела, пока я не закончил. Потом тихо сказала:
- Он иногда меня до бешенства доводит, хамская рожа. Но он купается в деньгах и тратит их не глядя. Он вам может быть полезен так же, как и мне. Не надо было рвать этот рисунок, Дик. У вас плохой характер, дружок.
- Нет, Лили. - Я усмехнулся. - Если говорить правду, этот набросок все равно никуда не годился. Иначе я не порвал бы его даже ради дюжины Альфредов.
- Вы попробуете еще раз? Хотите, я скажу, чтобы нам принесли чаю? Я всегда пью чай в это время.
При официанте, явившемся на звонок с чаем, сандвичами и сладким пирогом, она говорила о нашем номере, который смотрела из ложи, расхваливала дядю Ника и задавала мне разные нейтральные вопросы о нем. Но как только мы остались одни, она взглянула на меня с полуулыбкой, не вязавшейся с ее голосом примерной тихони, и сказала:
- Вы слышали, как назвал вас Альфред - молодым нахалом. Вы и вправду такой, Дик?
- Не совсем. Но я понимаю, что он хотел сказать.
- Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали, - проговорила она тихо. - Я хочу, чтобы вы подробно, во всех подробностях рассказали мне, что у вас было с этой актрисой… как ее… Джули Блейн. - Глаза ее стали зелеными и светились нетерпением, рот приоткрылся, а кончик длинного носа чуть-чуть задрожал (хотя, может быть, это мне показалось), и вид был как у помешанной. - Расскажи мне все. Ну?
Наверное, я побагровел. Я затряс головой и пробормотал, что не могу и не хочу ей рассказывать. Не забудьте, что, хоть она и изображала из себя маленькую девочку, она была почти на восемь лет старше меня, знаменитая звезда, которая пела такие популярные песни, что их распевали в сотнях баров перед закрытием. Мне было неловко и немного противно, но я не решался резко оборвать ее.
Она наклонилась вперед и приложила холодную руку к моей щеке.
- Наверное, я поторопилась, дорогой, да? Ну, тогда позже, когда мы будем настоящими друзьями. Ты, должно быть, думаешь, что у меня уйма друзей, но на самом деле ничего похожего. А у тебя?
- У меня тоже. И в этот раз их едва ли прибавится. Нынешняя поездка наводит на меня тоску. У нас неважная компания.
- Ты мне не сказал ничего нового, дорогой. Я очень разборчива, - продолжала она с фальшивой светскостью, которая напомнила мне Сисси, когда та хотела выглядеть настоящей леди, - очень разборчива, правда. Я держусь приветливо, не задираю носа - мол, я звезда и всякое такое, - но чтобы я хоть раз была в настоящей дружбе с теми, кто выступает со мной вместе, - спроси Отто Мергена. Он тебе скажет, как я требовательна.
- А каков сам Мерген? Мне очень любопытно узнать.