- Ну вот, теперь мы пойдем и выпьем, - сказала Джули, подходя ко мне. - Я здесь бывала на гастролях. Не с Томми, а в те времена, когда называлась настоящей актрисой. Тут недалеко есть одно славное местечко, мы всегда туда ходили.
По дороге я спросил ее, что за человек Томми Бимиш.
- По-моему, он блистательный комик, - добавил я. - Я давно им восхищаюсь. И был неприятно поражен его грубостью и злобой, - вы, наверное, не помните, - когда я впервые стоял за кулисами…
- О, отлично помню. Вы тогда терпели всего одну минуту, а я - несколько адских часов. Он злился, потому что в тот день были плохие сборы. Он считал, что сделает аншлаг в ньюкаслском "Эмпайре" даже на шестичасовом представлении в понедельник. Он был обижен и зол и потому напился между представлениями, чего обычно не делает. Так вот, что же он за человек? Боже мой! Что я могу сказать? Конфетка с рыболовным крючком внутри. А порой бывает и наоборот: полынь с шоколадной начинкой… Нет, это чересчур сложно… Спросите как-нибудь в другой раз, когда выпадет свободный часок. Тогда, если будет охота, вы тоже расскажете, что за человек этот ваш дядя Ник, - ведь мне, да и всем другим, он кажется не слишком обаятельным. Я говорю так, потому что надеюсь, что мы будем друзьями. Верно, Дик?
- Я бы очень этого хотел, - ответил я, не поддаваясь ее шутливому тону. - Очень хотел бы, даже если б вы были другой, наполовину другой. Пока что мне совсем одиноко на сцене варьете.
- Видит Бог, мне тоже, дружок. Это - не мой мир, не мой театр, и все они - люди не моего круга. Итак, Дик, будем друзьями, насколько это возможно. Я говорю так, потому что Томми бывает очень капризным и - должна предупредить вас - часто ревнует. Самая невинная наша дружба… Какой ужас! Ведь по годам я вам почти в матери гожусь, но это ничуть не уменьшит его ревности. До Манчестера с нами был старый клоун-скрипач, - такой чудный старик, - и мы с ним подружились: он часами рассказывал мне занимательные истории из цирковой жизни… А Томми просто из себя выходил. Я думаю, это он позвонил в агентство и заставил их убрать старика из нашей программы. Когда я его обвиняла, он отпирался как мог, - я была в бешенстве и грозилась уйти, - и все-таки, мне кажется, что он лгал. Томми умеет лгать, как никто, хотя порой из самых лучших побуждений. Он очень сложный человек и, может быть, именно поэтому - такой замечательный комик. Блистательный - вы правильно сказали. Уж я-то знаю это после стольких месяцев ежедневных выступлений. И ведь никогда не угадаешь, что он сделает и скажет в следующую минуту, и всегда с самым серьезным видом, так что невозможно удержаться от смеха. Я слыхала, что многие знаменитые комики настаивают и даже требуют, чтобы их партнеры делали вид, что помирают со смеху. Томми Бимиш не гаков. А изображать истеричную идиотку с неподвижным лицом - просто мука мученическая.
Мы вошли в дорогой ресторан и тут же, возле стойки, увидели старика Кортнея, который приветственно помахал рукой Джули. Он стоял в группе нарядно одетых людей, по-видимому, актеров и актрис гастролирующей труппы. У Джули сразу нашлись знакомые, начались объятия, поцелуи и вскрики "Милочка! Милочка!". Джули, с которой я пришел, вдруг исчезла, и на ее месте очутилась совершенно чужая женщина, взволнованная, с визгливым голосом. Я стоял в стороне - меня еще ни с кем не познакомили - и в замешательстве смотрел на эту новую Джули, все время чувствуя на себе чей-то пристальный хорошо знакомый взгляд. Я огляделся вокруг. За столиком неподалеку сидели дядя Ник и Сисси. Это он смотрел на меня злыми глазами. Я подошел. У него был такой сердитый вид, что я понял: придется солгать.
- Привет, дядя Ник. Вам два письма. Мисс Блейн посоветовала мне поискать вас здесь.
- Если у тебя есть хоть капля мозга, держись подальше от мисс Блейн. Садись.
Он принялся читать письма. Сисси, которая в этой обстановке выглядела довольно вульгарно и, вероятно, чувствовала это, кинула на меня умоляющий взгляд, точно прося быть поосторожней, так как дядя Ник явно не в духе. В ответ я понимающе кивнул. Она так старалась быть элегантной, с таким аристократизмом потягивала свой портвейн, что выглядела круглой дурой. Дядя Ник спрятал письмо, налил себе еще стакан из початой бутылки шампанского и метнул злобный взгляд в сторону актеров.
- Погляди-ка на них. Точь-в-точь пудреные обезьяны. Таковы они и есть. Ничего своего. Каждый - пустое место, пока кто-то не подскажет, куда встать и что говорить. Спесивые обезьяны.
- Ник совершенно прав, - сказала Сисси.
Но это не помогло.
- Ричард может верить мне или не верить, твои декларации вряд ли тут помогут. Во всяком случае, я тебя предостерег, парень. Держись подальше от этой женщины.
- Но почему, дядя? Она такая умная и приветливая, не то что другие.
- А с ними тебе вообще нечего якшаться. Я же ни с кем не знаюсь, верно?
- Но мне приходится с ними больше сталкиваться.
- Не намного больше. Не забывай, я в нашем деле собаку съел. Ну, что еще она там придумала?
Он смотрел на Джули Блейн, которая направлялась к нам со стаканом и откупоренной бутылкой. Я вскочил, но дядя Ник и с места не двинулся.
- Доброе утро, - сказала она весело.
Сисси буркнула что-то в ответ, дядя Ник промолчал. Джули сверкнула глазами, однако улыбнулась мне и протянула бутылку пива и стакан:
- Я обещала вам выпивку, Дик, - вот она. Я встретила старых друзей, и если вы не обидитесь…
- Конечно нет. Спасибо, Джули.
Она удалилась - женщины, особенно актрисы, умели тогда быть величественными, - а я сел и налил себе пива.
- Значит, вы уже перешли на "Дик" и "Джули"? - Дядя Ник откровенно злился. - Тогда я выскажусь прямо, без обиняков. Этого не миновать, раз уж я взял тебя к себе на работу. Парень ты видный, но до сих пор нигде не был и о жизни понятия не имеешь. Для таких, как эта Джули Блейн, ты - все равно что кусок мяса для тигра. И когда я советую тебе держаться подальше, то знаю, что говорю. А если не послушаешься, то рано или поздно попадешь ей в зубы.
Он остановился и выпил глоток шампанского.
- Он прав, Дик, уверяю тебя, - важно сказала Сисси. - Я знаю, ты еще не понимаешь…
- Хватит, Сисси, - оборвал ее дядя Ник. - По правде сказать, мне лучше разговаривать с ним без тебя. Шла бы ты в дамскую комнату или еще куда.
Она медленно поднялась и с видом оскорбленного достоинства пошла прочь, тщетно пытаясь держаться, как настоящая леди.
Дядя Ник посмотрел ей вслед и заметил:
- Ты обратил внимание, хотя ты еще юнец, на то, что девицы вроде Сисси, и особенно шлюхи, всегда стараются выглядеть, как герцогини, когда идут по малой нужде.
Он помолчал с минуту, прикрыл глаза и при этом посмотрел на меня так пристально, что даже начал косить. Но в голосе его уже не было раздражения:
- Ты считаешь, что у меня предвзятое мнение о Джули Блейн, не так ли, дружище?
- Похоже на то, дядюшка, - ответил я хмуро.
- И человек я ограниченный, ко всем отношусь с подозрением. А сам - всего лишь только номер в программе варьете, а она - бывшая актриса из Вест-Энда. И так далее, и тому подобное… Верно? Тогда я тебе порасскажу об этой мисс Блейн. Соображай ты хоть на каплю больше, ты бы спросил себя, какого черта она торчит здесь да дважды в вечер подыгрывает комику, - сомнительное занятие! - а потом возвращается в его берлогу для занятий еще более сомнительных… О частной жизни Томми всякое говорят.
- Я не очень-то слыхал, - промямлил я, порядком смущенный, - но меня самого это удивляет.
- Она была хорошей актрисой и играла ведущие роли. И вдруг пристрастилась к бутылке. А я тебе вот что скажу, дружище: им это не так простительно, как нам в мюзик-холле. Мы все делаем сами, один на один с большим шумным залом, сами должны произвести впечатление и завладеть публикой. Только добился успеха, уже пора уходить со сцены; сидишь в своей уборной и ждешь, когда все начнется сначала. На этом и срываются безвольные дураки вроде Томми Бимиша. И вряд ли в лице Джули Блейн он нашел поборника трезвости. Она так пила, что однажды грохнулась прямо на сцене театра комедии. С Вест-Эндом пришлось распроститься. И хвататься за первое, что под руку подвернется. Так ей достался Томми Бимиш: дважды в вечер выступать на сцене и потом ежевечерне еще одно выступление - в постели, да к тому же с вывертами… - Дядя презрительно глянул в сторону Джули, - она еще была там, я слышал ее звенящий смех, - и с злобным торжеством перевел взгляд на меня. - Теперь тебе понятно, что я имел в виду?
Я ничего не ответил, только вдруг возненавидел его, не потому, что он замутил светлый образ Джули Блейн, - его еще не существовало: я лишь восхищался ее красотой и манерами и был ей благодарен за внимание, - но потому, что в его торжестве было что-то жестокое и низкое: ведь он с таким наслаждением, без тени сочувствия рассказывал, как она загубила свою жизнь и сценическую карьеру. Я смутно сознавал, что в нем клокочет черная зависть ко всем и ко всему более талантливому; он ненавидел, ненавидел с презрением и завистью всякого, кто был душевно богаче и щедрей и потому беззащитней, чем он сам. Он напоминал мне любителей воскресных газет, которых хлебом не корми, только дай почитать, как топчут, обливают грязью и рвут зубами чужие репутации. У него самого все было как полагается, в полном порядке, все по струночке, а если другие не умеют ходить в узде, то пусть пропадают.
Видимо, на лице моем можно было прочитать эти мысли.
- Ладно, парень, ты все понял, но тебе это не больно-то понравилось, и потому я сам тебе сейчас не по нраву. Ну, я это переживу. Только вот еще что… - Он вынул какую-то карточку. - Сегодня утром я повстречал одного знакомого. Я рассказал ему о тебе, и он дал мне эту штуку.
Дядя протянул мне карточку, которая давала временное право посещать Эдинбургский художественный клуб.
- Может, тебе это пригодится, а может, и нет. Одна просьба: не ходи туда в часы, когда ты мне нужен. Вот и все, дружище.
И тут я понял, что хоть и считаю себя знатоком людей, но на самом деле вовсе в них не разбираюсь. Я только что зачислил дядю Ника в определенную категорию, а он вдруг оказался совсем другим. Ему вообще нелегко было кого бы то ни было просить об одолжении, но он только что сделал это и исключительно ради меня. Я со стыдом лепетал какие-то слова благодарности и чувствовал себя совершенным мальчишкой.
- Можешь пойти туда сейчас и что-нибудь перекусить, - сказал он.
Сисси вернулась, села и принялась пить свое вино, словно нас тут и не было.
- Я бы рад, дядя, да боюсь, что уже нет времени. Я лучше съем бутерброд, сбегаю в берлогу за красками и сделаю несколько набросков, пока ясная погода.
- Ясная-то она ясная, - сказала Сисси, все еще не глядя на нас, - но простудиться можно до смерти.
- Тогда беги, дружище. Пользуйся случаем. Всю следующую неделю будем репетировать с утра до вечера. Все расскажу после первого представления. Да смотри приходи вовремя, чтобы все наладить, вместе с Беном и Сэмом.
Я сделал несколько набросков и без четверти шесть уже был за сценой, чуть раньше Бена и Сэма. У нас там что-то не ладилось с аппаратурой для номера "Женщина в воздухе" - оказалось, нужно было смазать механизм, и все пришло в порядок. По дороге, чтобы надеть костюм и загримироваться, - Хислоп научил меня делать это за пять минут, - я нечаянно столкнулся с Нони, которая легко сбегала по лестнице в плаще, накинутом прямо на сверкающее блестками трико. Я сказал - "извините", она в ответ только хихикнула и крепко прижалась ко мне грудью, потом выскользнула у меня из рук и убежала. А я стоял взбудораженный, хотя она мне не так уж и нравилась.
Представление наше шло довольно уныло, и, когда мы с дядей Ником стояли вместе за кулисой, глядя, как вопит и размахивает руками Баррард, дядя Ник пробормотал: "Не могу больше слушать этого ублюдка. Он у меня вылетит из программы, и плевать я хотел на любые контракты".
Уходя со сцены под редкие хлопки, Баррард силился что-то сказать, но дядя Ник грубо оборвал его и отошел прочь. Вступление к нашему номеру оркестр играл так, словно половина музыкантов была занята чтением вечерних газет. Идя на выход вслед за Сэмом и Беном, я слышал, как дядя Ник жаловался режиссеру. К счастью, никто не требовал чарующих улыбок от гордого, бесстрастного и надменного индийского мага, так что дядя Ник изображал его ничуть не хуже, когда был не в духе; правда, в таких случаях он ускорял темп и увеличивал опасность срыва. Мы оба видели, что Сисси опять слишком медленно перелезла из ящика на пьедестал, но зрители ничего не заметили - они, видно, вообще ничего толком не соображали. Дядя Ник небрежно поклонился и поспешил уйти. А я задержался, хотя подготовка к следующему представлению была обязанностью Сэма и Бена. Мне хотелось, чтобы дядя Ник успел сорвать свою злость на бедной Сисси, на режиссере, словом, на ком угодно, только не на мне. Спускаясь вниз, я встретил Нэнси Эллис; она была чертовски мила в своем костюме, но при виде меня лицо ее словно окаменело, и я прошел мимо с таким же каменным видом. Право же, она не стоила моего внимания!
Дядя Ник снял свое длинное одеяние и тюрбан и сидел в халате, куря сигару, от которой не получал, видимо, никакого удовольствия.
- Я думал, что ты утром репетировал с оркестром, - начал он с места в карьер.
- Репетировал, и вступление они сыграли прилично…
- Ты, видно, не слушал…
- Я слушал, дядя. И музыкой интересуюсь больше, чем вы. Я еще утром подумал, что пора найти что-нибудь поновей и получше.
Он ткнул в мою сторону сигарой.
- Тебе всего двадцать лет. Ты не знаешь жизни. И с нами тоже - без году неделя. И еще учишь меня, как вести номер. Надо бы послать тебя ко всем чертям. Поумерь-ка свое нахальство, парень!
- Хорошо, дядя Ник. Если вы считаете, что я веду себя нахально, прошу простить меня. Я не хотел этого. Мне нравится наш номер. Я горжусь им. И сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам в работе.
Он как-то странно взглянул на меня. Я так и не понял, что означал этот взгляд - как-никак, а дядя Ник был наполовину индийским магом. Он сбросил пепел с сигары.
- Я верю тебе, Ричард. Не знаю почему, но - верю. Если у тебя есть что сказать, выкладывай.
- Послушайте, дядя. Вы не бываете на репетициях с оркестром, потому что не любите дирижеров. Так ведь и они вас не любят.
- А я и не ищу их любви, дружище. Мне нужно только одно: чтобы они так же добросовестно делали свое дело, как я делаю свое. За это им платят.
- Да, но платят-то, наверно, гроши.
- Знаю, знаю, - раздраженно ответил он, - не на луне же я прожил эти десять лет. Они любят, чтобы им подкинули пятерочку, винца, сигар, а не просто восхищались, какой у них прекрасный оркестр. А я не желаю. Отказываюсь из принципа. И не раз жаловался агентству и дирекции.
Я ничего не ответил, только смотрел на него. Потом сказал:
- Сегодня утром я из кожи лез. И буду лезть из кожи каждый понедельник. Это я вам обещаю. Но не ругайте меня за то, что им не по вкусу ваше отношение. Так что же мы будем репетировать на будущей неделе?
- Сейчас покажу.
Он вынул схемы и чертежи и стал совсем другим - проще и счастливее, как всякий творец, увлеченный своим делом.
- Будем готовить трюк с велосипедом. Только исчезать будет не машина, а ездок. Вот в чем фокус: на глазах у всех к открытой двери подъезжает велосипедист, машина проходит через дверь, а человек исчезает. Тут-то они и разинут рты, только, конечно, не в понедельник и не в Эдинбурге. Вот как это делается.
И он показал мне чертежи, собственноручно сделанные им в натуральную величину. Впоследствии дядюшка продал "Исчезающего велосипедиста" американскому иллюзионисту чуть ли не за семь с половиной тысяч долларов, так что, может быть, кто-нибудь и сегодня показывает этот фокус. Поэтому даже теперь я не вправе выдать его секрет. Но дело тут не только в зеркалах, как тогда говорили. Сама дверь и кусок прилегающей стены были совсем не такими простыми, как казались, и участвовали в трюке два одинаковых велосипеда, изготовленных специально для дяди Ника. Он тут же объявил, что велосипедистом придется быть мне.
- Не подумайте, что я увиливаю, дядя. Но я ведь не легковес, да и трюков при езде делать не умею.
- Это можешь быть только ты, дружище. Сисси непременно ошибется, и кроме того, ее увидят в "Женщине в воздухе" и в фокусе с ящиком. Сэм слишком стар и негибок, Бену не хватает быстроты, Барии… он, конечно, соображает, когда захочет, но тут не годится из-за своей внешности. Я мог бы с легкостью сам это проделать и рад бы, но мне надо отвлекать публику командами: "Приготовиться! Внимание! Пошел!" - первые слова, которые я позволю себе произнести со сцены, затем - вспышка зеленого света, иначе у нас ничего не выйдет.
- Не верится, чтобы вышло… Уж очень дерзкий трюк.
- Я знаю, что делаю. Ведь это мое ремесло, и тут я мастер. Все зависит от двух секунд, даже меньше. Им кажется, что они смотрят во все глаза, ан нет! Все рассчитано по секундам. А это значит, что будем репетировать целую неделю, как только придет оборудование. Об этом мне как раз сообщили в письмах сегодня утром. Взгляни-ка еще раз сюда. Здесь все показано. - Он очень гордился своими чертежами.
- Вам-то, конечно, это понятно, а мне - нет, - сказал я, вторично поглядев на чертежи, - но я не вижу, почему вы не можете выполнить все так, как было задумано вначале, чтобы исчезали оба - и велосипедист и машина.
- Я тебе объясню, - ответил он ласково, почти с улыбкой. Его обычная раздражительность, нетерпимость и резкость никогда не проявлялись во время обсуждения планов. - Исчезновение - в том виде, как я его задумал, - ни за что не получится, если сразу же не отвлечь их внимание. Если после зеленой вспышки они увидят, как в дверь проезжает яркий новенький велосипед, все их внимание и взоры непременно будут прикованы к нему. Заметь, Ричард, я уже в названии номера предупреждаю о том, чего им нужно ждать: в дверях исчезает именно ездок, а машина проезжает насквозь. Этого они ждут, и это они видят. Тут нет ничего необычного. Таких дураков всю жизнь водят за нос. Они видят то, что им велено видеть.
Он снова говорил знакомым мне саркастическим и жестким тоном, и я позволил себе колкость:
- Да, вы не из числа тех благодушных артистов варьете, которые обожают зрителя, верно, дядя Ник? О них часто пишут, я сам читал.
- Я тоже, парень, - сухо сказал он. - Я даже кое-кого встречал в этом роде. У них вся галерка распевала идиотские песенки.
- Да вы и своих коллег не очень-то жалуете.