- Ну, да. Я не стал раньше времени объяснять, хотел, чтобы получился приятный сюрприз. Надо было еще выправить сегодня кое-какие бумаги. Для того мы с Артуром и ездили с утра в Лэмбери. И мы сделали все, что наметили, и даже выгоднее, чем предполагалось. Это касается твоего будущего, Герберт. Ты небось сомневался, как мы будем дальше жить в "Четырех вязах", вместе и ты, и Артур. Ну, так вот. Помнишь ферму Джо Эллерби, на полдороге отсюда как ехать в Суонсфорд?
- Еще бы, - ответил Герберт. - Как поживает старый Джо?
- С Джо все кончено. Перенес удар. Да он так и так не мог выращивать зерновые, не под силу ему было. Но сегодня я купил у него ферму со всеми постройками. И туда переберется Артур, как только мы вступим в права…
- Ай, Артур! А ты мне не говорил! - воскликнула Филлис.
Артур ухмылялся.
- Приказ был такой: молчок. Отличная ферма, ежели хозяйничать с толком.
- Сейчас речь о Герберте, - строго перебил его отец. - А вы свои дела можете обсудить позже. Ты понял, Герберт, что теперь получается? Артур переселится на ферму Эллерби. Здесь остаешься ты - ну и я, понятное дело, хотя я и Артура буду поддерживать, - но рано или поздно ферма достанется тебе. И не забудь, в наших местах лучше этой фермы нет. Так что вот так.
Все выжидательно, по-доброму смотрели на Герберта. Родные подумали о нем, подумали за него. А он-то! На сердце у него стало тепло, не из-за фермы - мысли о делах, собственности, деньгах еще не лезли в голову, - но его растрогала их забота о его будущем. Он даже не ожидал от них, ну разве что от матери, и как-то не заслужил, ведь он сидел среди них как равнодушный, настороженный чужак. Но теперь, устыдившись, он наконец вздохнул с облегчением, на глаза навернулись слезы: он почувствовал себя своим среди своих.
- Честное слово, отец, это просто замечательно, - пробормотал он, запинаясь. - Я совсем не ожидал… ничего такого… Не успел задуматься на эти темы… Я очень, очень благодарен…
Мать обвела всех торжествующим взором, словно говоря: "Вот видите!"
- Я и не предполагал, что вы можете купить целую ферму, - продолжал Герберт, - тем более такую большую, как у Джо Эллерби. Выходит, у вас тут дела и вправду шли отлично?
- Да, неплохо, - не без самодовольства подтвердил Артур.
Но тут опять взял слово отец:
- Да, мы пожаловаться не можем. Владение это доходное. А теперь еще одно такое же будет, надо только как следует взяться. Какую бы дурь ни затеяли в стране, тот, кто имеет хорошую собственную ферму, всегда останется в выгоде. Мы можем жить, и жить хорошо, пока они под угрозой голодной смерти в конце концов не возьмутся за ум. И не сомневайся, все правильно. Человек должен думать о себе и о своих близких, это - первейший долг. Сейчас на нашей стороне все преимущества. А почему? - Мистер Кенфорд обвел сидящих за столом вопросительным взглядом, не столько ожидая ответа, сколько нагоняя страху: пусть только попробуют его прервать! - Оно конечно, привозные продукты, может, и дешевле наших, но ведь за них, куда ни кинь, надо платить, верно я говорю? А платить теперь будет потруднее, чем раньше. Это уж точно. Пусть попробуют, сами быстро убедятся. А мы почти все, что требуется, можем производить сами. И можем брать хорошую цену.
- Ты, Герберт, просто удивишься, когда узнаешь, - жирно улыбаясь, произнес Артур. - Теперь положение другое, не то что тогда, когда ты уходил в армию. Совсем даже не то.
- Многие из тех, кто вместе с тобой пришли из армии, Герберт, - продолжал отец, - сейчас воображают, будто стоит им только потребовать себе то да се - хорошие дома, чистую легкую работу, большие оплаченные отпуска, и так далее, - и им, пожалуйста, все подадут на тарелочке. Но через годок-другой они уже будут голову ломать, куда бы половчей эмигрировать, и уже не до жиру им будет спрашивать, чистая ли их там ждет работа, будут ли оплаченные отпуска. Надо только видеть жизнь как она есть, и тогда все глупости, что теперь болтают, глупостями и объявятся. Но ты можешь не беспокоиться, Герберт. Мы об тебе позаботились, как и об самих себе, - а как же иначе, это не в заслугу нам я говорю, - и ты теперь будешь прочно стоять на земле, а пройдет время, и земля эта станет твоей собственностью. Вот так-то. И довольно об этом.
Действительно, сказанного было довольно, и с избытком. Чувства облегчения и причастности у Герберта опять как не бывало. Он снова почувствовал себя среди своих родных посторонним. Не говоря о двоих живых, вместе с ним надевших новые костюмы, было еще не меньше полусотни погибших и похороненных в пустыне, во Франции, в Германии, которые были ему гораздо ближе, чем эти, его домашние. Вспомнились разговоры: "Говорю тебе, браток, после войны все переменится". - "Прямо, выкуси-ка, как было, так все и останется!" - "А ты что скажешь, капрал?" Что тут скажешь? Что прочно стоишь ногами на земле? Интересно, на какой земле? Может быть, на одном из могильных холмиков обочь автомобильного тракта, где песок под ногами того гляди осыплется и обнажит указующий костяной палец или пристально зияющую глазницу?
- Ты что, Герберт? - спросила мать. - Плохо себя чувствуешь?
- Да нет… мне… - Он поспешно поднялся. - Я, пожалуй, выйду на воздух, подышу немного.
- Переел парень, а? - сказал ему вслед Артур. - Отвык, поди, от такого изобилия? Не можешь переварить?
- Не могу переварить.
Ночь была тихая, льдистая, необъятная, в вышине слабо мерцали звезды. Ночь ничего не говорила Герберту. Один человек - ничто перед этой стылой равнодушной бездной. Чтобы не дрогнуть сердцем, глядя в лицо ночи, надо шагать в рядах с другими, со многими, имея перед собой общую цель, двигаясь, пусть и в молчании, но чувствуя локоть соседа и ясно понимая задачу. А он сейчас был один. И, дав себе приказ молчать, не выражать своих настоящих чувств, чтобы вечер закончился так, как хотят они, Герберт вернулся в дом…
4
Эдди Моулд, здоровяк в коричневом костюме. Он проснулся утром, как в тумане, после всего выпитого накануне пива, недоумевая, где находится. Ему где только не приходилось ночевать - в палатках, на пароходах, в казармах, на дне окопов. А вот сейчас он, оказывается, у себя дома, в собственной постели. И притом один. Он стал размышлять об этом - Эдди Моулд был тугодум и к каждой неприятной мысли возвращался по нескольку раз. Он прибыл из армии, а его домик пуст - жены Нелли на месте не оказалось. Отправленная им телеграмма - это сержант его надоумил, сам-то Эдди к телеграммам не приучен - лежала нераспечатанная. И никакой записки от Нелли, она, может, и не знала, что он так скоро вернется. С другой стороны, по остаткам продуктов, которых ему хватило, чтобы худо-бедно сварганить себе ужин, было ясно, что она отсутствует всего день или, самое большее, два.
Два обстоятельства вчера вечером выбили его из колеи. Во-первых, пустой дом и отсутствие жены. Ничего себе: солдат вернулся домой. Сколько раз он об этом мечтал, а получилось - ничего похожего. А второе - фотография, увеличенный снимок их малютки, такую же, но маленькую карточку он таскал в кармане. Пока его не было, девочка умерла. И там-то узнать об этом было для него большим потрясением, а тут, в пустом доме, где ей бы бегать и топать ножками, оказалось еще горше, хоть он вроде бы и знал уже. Он долго разглядывал фотографию и совсем расстроился. А потом пошел к соседу Берту Россу, с которым вместе работали на карьере, он и сейчас там работал, и они вместе отправились в "Руно" и приняли по нескольку кружек.
И вот - утро, и надо самому себе готовить завтрак, а это несправедливо, когда человек только что вернулся из армии. А дома оказалось вовсе не так прибрано, как бывало прежде, хотя Нелли и прикупила кое-что в хозяйство, две вазы, часы на стенку и новенький радиоприемничек, который Эдди впервые видит, должно быть, немало денег на это ушло из ее аттестата, если она, конечно, не получила наследства, у Нелли родня с деньгами, мог кто-нибудь оставить ей, они всегда считали, что она вышла ниже себя, за простого рабочего в каменоломне.
Поджарив остатки бекона с остатком хлеба и выпив крепкого чаю, правда, без сахара, Эдди вышел за порог покурить. Утро было погожее, и деревня выглядела вполне ничего, живописно. Их домик, вместе с тремя другими, стоял в дальнем конце Главной улицы. Через неделю, сказал Берт Росс, Эдди сможет приступить к работе в карьере, мистер Уотсон подал на него заявку через Биржу труда, и теперь все уже в порядке. Надо будет сходить попозже, поговорить с самим мистером Уотсоном. А пока Эдди стоял у себя на пороге, одетый в новый шикарный костюм коричневого цвета, костюм - что надо, только самую малость тесен в плечах, покуривал и мирно смотрел вдоль улицы.
И тут на крыльцо вышла миссис Могсон. Она жила в соседнем доме вдвоем с дочерью (та работала на почте) и была очень вредная старуха, эдакая скрюченная, злорадная ведьма. Эдди как приехал ее еще не видел и не имел желания видеть.
Миссис Могсон поглядела на него долгим язвительным взглядом, и ему сразу стало не по себе.
- Вернулся, стало быть?
- Да, миссис Могсон. Приехал еще вчера вечером.
- Слышали, слышали. Моя дочка еще раньше сказала, что ты приезжаешь. Это она телеграмму-то твою доставила. Но ты, я вижу, один?
- Да. Жена, похоже, уехала к матери в Банстер, она часто у нее гостит. А телеграмма, видать, пришла уже после ее отъезда. Такое дело.
- Неужто?
- Выходит что так.
Эдди нахмурился.
- Ты так думаешь?
- Да, думаю.
Он уже почти кричал.
- А чего глотку-то дерешь? - отозвалась миссис Могсон. - Не глухая, поди, хоть кое-кто и ведет себя так, будто мне ничего не слышно. Слышно мне, не беспокойтесь, много чего слышно.
Эдди не ответил и, отвернувшись, снова посмотрел вдоль улицы.
- Ну, да вот теперь ты вернулся. Давно бы пора.
Чего от него хочет старая гусыня? Он бросил взгляд на ее морщинистое лицо - сколько точно таких же старух видел он в Северной Африке, в Нормандии, на голландских дорогах. Они все похожи между собой.
- Да, давно пора бы тебе домой заявиться, - повторила она. - Взглянуть, что делается у себя в Кроуфилде, а не у Гитлера.
- Мы, миссис Могсон, и сами рады, что вернулись домой.
В ответ она захихикала, старая ведьма! Чего это она? Из ума, что ли, выжила?
- Тебе и костюмчик, глянь, какой шикарный выдали по случаю возвращения. Смотри береги его, молодой человек, у тебя вон плечищи-то, как бы пиджак по швам не лопнул, ты уж поосторожнее. Ишь какой ты стал, Эдди Моулд, молодец молодцом. И нрав небось горячий, порох? Мы тут и без тебя молодцов навидались, все больше американцев, иные даже и чернокожие.
- Наслышан, - коротко отозвался Эдди.
- Еще наслушаешься, я чай, вскорости, - злорадно сказала миссис Могсон. - Знай держи ушки на макушке. Ты, это, не соскучился один-то? Глядишь, и жена теперь скоро заявится.
- Послушайте! - окликнул ее Эдди. - Что вы такое говорите? К чему клоните? Может, вас кто обидел?
- Да, обидели, - сразу отозвалась она. - По ночам заснуть не давали, когда спать пора. И не только мне, но и дочке моей, а ей утром рано на работу, не то что некоторым, кто допоздна в постели валяется и заполночь веселится.
- Да вы о чем? Кто вам спать не давал?
- Сам узнаешь. Небось тогда уж не будешь так важничать. Ишь вырядился в новенький костюмчик! Хе-хе-хе!
Она с презрительным смехом захлопнула за собой дверь.
Как парень основательный и по-своему опрятный Эдди вернулся в дом и занялся уборкой. Но странные речи соседки не шли у него из головы. Потом он решил сходить купить газету - почитать, что творится дома, - и на улице встретил жену Фреда Розберри, - вернее, вдову, - выходившую из магазина с нарядной девчушкой, их меньшенькой. Встреча получилась неловкой. До войны Эдди был мало знаком с Фредом, но на фронте они сдружились. Фред поделился с ним радостью, когда получил известие о рождении этой малышки, а когда взрывом мины беднягу убило, Эдди находился от него в каких-нибудь десяти шагах. Конечно, он имел в виду со временем зайти к жене Фреда, но потом, попозже. А тут она оказалась прямо перед ним, высокая, темноволосая женщина с бледным, серьезным лицом, довольно красивая и очень хорошо и аккуратно одетая. Помнится, она работала в Лэмбери, в гастрономе, и Фред считал себя счастливчиком, что она за него вышла. Да уж, что и говорить, счастливчик!
Ей, похоже, тоже было неловко. Фред ей о нем, конечно, рассказывал. И теперь она не знала, то ли заплакать, то ли улыбнуться.
- А вы, оказывается, уже дома, мистер Моулд? - произнесла она, справившись с собой.
- Только вчера вечером приехал, - смущенно ответил он, не глядя ей в глаза.
Девочка, которую она держала за ручку, сказала что-то, но Эдди не расслышал.
- Она говорит, дядя не военный, - растолковала мать и немножко улыбнулась.
Эдди любил детишек, он подмигнул малышке и объяснил:
- Раньше был военный, но бросил это дело.
И, подняв глаза на мать, успел заметить, что она почему-то смотрит на него с жалостью. Она поняла, что он это заметил. У нее вдруг зарделись щеки. Чтобы прервать неловкое молчание, она пробормотала:
- Рада за вас, что вы дома наконец. А как поживает миссис Моулд?
- Да вот, понимаете, не знаю, - пожал плечами Эдди. - Она не знала, что я должен приехать… ее дома нет… к матери, наверно, поехала…
Добавить к этому было нечего. Девочка увидела подружку, отняла у матери руку и перебежала через улицу. Миссис Розберри сказала, не спуская глаз с детей:
- Фред часто упоминал о вас в письмах. Вы ведь служили вместе?
- А как же. Виделись каждый божий день. И мы… мы все его любили… и от души жалели, когда…
- Да-да, - тихо сказала она. - Мне сержант Стрит прислал очень хорошее письмо.
Эдди ухватился за соломинку:
- Он отличный парень, сержант Стрит, он из Суонсфорда, - знаете большой дом? - но отказался от производства в офицеры, не захотел расставаться с ребятами. Я ради него что угодно сделаю. Мы с ним и еще с Гербертом Кенфордом - у них ферма, слышали про таких? - втроем демобилизовались. Этот Герберт Кенфорд тоже отличный малый. Тихий такой, вроде молчун, но парень что надо. Мы трое вчера вместе приехали. Трое из наших мест.
- Да, - тихо, с горечью, повторила она. - Вы трое.
- Простите меня, миссис Розберри… Я не подумал…
- Ничего, я понимаю. Дора, идем! - позвала она девочку. А потом снова обратилась к нему и сказала, как-то уже не так скованно: - Мистер Моулд, я не хочу вас теперь затруднять, но потом как-нибудь, когда у вас будет время, вы не зайдете рассказать про Фреда, и как вы служили, и как вообще все там было? Один только раз. Мне не довелось еще поговорить ни с кем, кто служил с Фредом, а вы, я знаю, были рядом. Вы бы мне этим очень помогли.
- Да я плохой рассказчик, миссис Розберри. Я человек простой, неученый, вам бы с сержантом Стритом или с Гербертом Кенфордом поговорить, с сержантом лучше всего, но если вы хотите, чтобы я, то я конечно.
- Да, хочу. И… вот еще что, мистер Моулд… если вам понадобится от меня какая-нибудь помощь… мало ли что… пожалуйста, обратитесь ко мне, хорошо?
- Обязательно обращусь, - посулился он, хотя совершенно не представлял себе, чем бы она могла ему помочь и почему бы ему вдруг понадобилась помощь. Но видно было, что она сказала это по-дружески, из добрых чувств. Теперь он был рад, что она ему встретилась, по крайней мере перебила неприятный привкус, который оставил разговор этой старой жабы миссис Могсон. - Я давеча говорил с миссис Могсон.
- Она ужасная женщина! - обеспокоенно отозвалась миссис Розберри. - Надеюсь, что вы…
Она недоговорила. Эдди ждал. Она опять залилась краской.
- Я хотела сказать, вы, надеюсь, не стали слушать, что она говорит?
- Да нет. Она ведь полоумная, разве ж я не знаю? Ну…
Она улыбнулась ему, кивнула, и он пошел дальше. Хорошая она женщина, жена бедняги Фреда. Надо же было жениться на такой, чтобы потом нарваться на "Воющую Минни". А другие избежали пуль и снарядов и невредимые вернулись домой к женам, а у них жены - стервы, каких свет не видывал. Неправильно это. Несправедливо.
Эдди купил газету и прошелся по деревне, немного стесняясь своего нового гражданского костюма. Он встретил кое-кого из старых знакомых и перемолвился с ними словечком-другим. Но много попадалось и таких, кого он не знал или не помнил. Сама деревня совсем не переменилась - ее не бомбили, и теперь заново ничего не отстраивали. Единственные следы войны остались от американских частей - приказы, объявления. Но все равно Эдди ощущал кругом что-то непривычное. Казалось бы, наконец вернулся человек туда, куда стремился всей душой, но не было у него чувства, что он дома. Может быть, потому что нет Нелли? Возвращение домой было для него неразрывно связано с мыслями о Нелли, какой же дом без жены? Он уже начал подумывать о том, чтобы дать знать в Банстер, или, может быть, самому махнуть туда. Могло же статься, что ее мать тяжело заболела.
- Как делишки, Эдди? - спросил его Томми Лофтус, который получил чистую по ранению еще в сорок втором и с тех пор работал водителем автобуса.
- Нормально, Томми. Странно как-то, конечно, поначалу на гражданке.
- А я тебе скажу, почему, Эдди. Вот мы все много говорили про жизнь, какая она будет после войны. Но ничего этого нет. Да-да, можешь мне поверить. Нет здесь этой жизни.
Эдди не совсем его понял. Томми был шутник, поди разбери, что он говорит.
- Здесь нет, а где же она тогда?
- Да где сроду была. В головах у нас, - и Томми невесело рассмеялся.
- Не понимаю.
- А ты сообрази. Я ведь знаю, о чем ты все это время думал, в точности как и я: "Вот только демобилизуюсь, и все будет путем". Верно? Вот то-то. Ну так вот, я демобилизовался.
- Да, - мрачно кивнул Эдди. - А если бы ты побывал там, где я после тебя побывал, ты бы еще добавил: "Слава Богу, что дешево отделался". Вот так.
- Это точно, Эдди, только если я получил чистую по ранению, значит, там, где ты потом побывал, я уже побывать не мог. Это как дважды два. Но я тебя понимаю. А теперь скажу, чтобы и ты меня понял: когда возвращаешься домой, жизнь на гражданке оказывается не такой, как думалось тебе, ясно? Погоди, еще сам убедишься.
- Но со временем привыкаешь?
- Вот то-то и оно что нет! - горячо возразил Томми. - Я лично не привык. А я уже два с половиной года как дома. Знаю, что ты скажешь. Было время военное, не то что теперь. И в этом я с тобой, Эдди, полностью согласен. Янки понаехали, и здешние бабы через одну скурвились…
- Но-но, ты потише, - угрожающе прервал его Эдди.
- А чего потише-то? - заорал в ответ Томми, любитель говорить начистоту. - Ты бы посмотрел, как они себя вели! Я бы сам, расскажи мне кто, нипочем бы не поверил. Но я своими глазами видел, понятно? Только я не об этом. У меня-то в доме никаких таких игр не было, я своевременно успел вернуться. Что я хочу тебе сказать, Эдди, это что все тут оказывается не так, как ожидал. Мы думали, что будет иначе, чем было. Лучше. Иначе-то оно иначе, это так, но насчет того, чтобы лучше, этого я, убей меня, не вижу. И не похоже, чтобы в будущем ожидалось улучшение.
- Ты в большевики, что ли, подался, Томми?