- Я-то? Я тут скоро самих большевиков перебольшевичу. Ладно, ладно, Лиззи! - крикнул он своей нетерпеливой кондукторше. - Иду. - Он указал на нее большим пальцем и понизил голос: - Вон Лиззи, толстомясая крошка, намылилась уезжать в Канаду. Можно подумать, сейчас прямо отъезжает, до того ей не терпится, минуты не может подождать спокойно. Однако мысль правильная. И не в Канаде дело. Ей, как и всем нам, нужны позарез перемены, ну, она за переменами и собралась в путь-дорогу. Тебе тоже скоро захочется перемен, Эдди.
- Ну уж нет. Я переменами сыт по горло. По мне пусть все остается, как есть.
- Подожди еще. Ты пока сам не знаешь, что тебе понадобится. Сам удивишься. Ладно, до скорого, Эдди!
- До скорого, Томми! - Эдди посмотрел вслед автобусу. Незачем принимать так уж всерьез, что говорит Томми Лофтус, хоть он, конечно, парень не дурак. Ему слишком много приходится баранку крутить. Вот он и озлобился. С этими, которые всегда за рулем, обычная вещь. Без конца скорости переключай да на тормоза с ходу жми, все от этого.
Эдди прикинул, что имеет смысл подождать открытия пивных, а пока поболтаться поблизости от "Солнца"; походил, постоял, перекинулся словечком-другим кое с кем из старых знакомых; но на душе было как-то невесело, смутно, не по себе, и, убедившись в конце концов, что ему вовсе и не хочется в пивную, вдруг повернулся и пошел прочь, заторопился к себе домой. Нелли вполне могла уже за это время вернуться. Но ее дома не оказалось. Теперь эта пустота подействовала на Эдди особенно тяжело. Ему почудилась в ней издевка, как в разговоре старой миссис Могсон. Он стал метаться по дому, вверх и вниз по лестнице, шарить в шкафах и комодах, рыться в ящиках, заглядывать во все углы, будто потерял и не может найти что-то, сам не знает что.
На заднем дворе у них стоял сарайчик, он сам его сколотил, когда они только въехали, за год до войны. И в конце концов он добрался и до сарайчика. Огляделся, зажигая спичку за спичкой. В углу - груда пустых бутылок, и явно не из-под пива. Он стал вытаскивать их наружу, на свет. Оказалось больше дюжины. И все из-под виски и джина, иные с заморскими наклейками, американские. Эдди перетаскал бутылки в дом и выставил на стол. В эту минуту кто-то встал в распахнутых дверях.
На этот раз явилась дочка миссис Могсон, та, что работала на почте. Она всегда приходила домой обедать в половине второго. Была она из таких, которые строят из себя невесть что и суют нос в чужие дела; типичная старая дева. И зырк, конечно, на бутылки и на Эдди. Пусть глазеет, если кому охота.
- Я нахожу нужным вам сообщить, мистер Моулд, - произнесла она официальным тоном, - что миссис Моулд уехала не когда-нибудь, а вчера днем. Мама видела, как она уходила.
- Ну, еще бы, - проворчал Эдди. - И что из того?
Мисс Могсон выпучилась на него еще нахальнее.
- После того как была доставлена ваша телеграмма, - пояснила она. - На случай, если вы намеревались подать жалобу.
- Кто говорил о жалобе? - рявкнул Эдди. - Что вы вмешиваетесь не в свое дело?
- Телеграмма - это мое дело. И телеграмма была доставлена своевременно, до отъезда миссис Моулд. Вот и все.
И она торжественно удалилась.
Он схватил первую попавшуюся бутылку, выбежал во двор и шарахнул оземь что было силы, только осколки полетели. Но легче не стало. Тогда он выскочил на улицу, хлопнув за собой парадной дверью, и долго бродил по окрестностям, не думая о еде и питье, расстроенный и обозленный, то растерянный, как бывает во сне, когда знакомые места и лица вдруг изменяются и становятся неузнаваемыми, то охваченный злобой, оттого что весь-весь мир против него. К концу рабочего дня он, сам не заметив как, вышел к карьеру и остановился, почти с волнением глядя на разбитую высокую скальную стену, словно наконец-то встретил единственного друга. Так его и застал мистер Уотсон, управляющий, пожилой задерганный человек.
- A-а, Моулд! Рад вас видеть. Довольны, что наконец вернулись домой?
- Сам не знаю, - пробормотал Эдди. - Голова как в тумане.
Мистер Уотсон посмотрел на него с удивлением.
- Вот как? Впрочем, у нас, можно сказать, у всех голова слегка в тумане. Но вам, надеюсь, известно, Моулд, что со следующей недели вы можете приступить к работе? Дел тут - невпроворот. Добыча важная. И такой крепкий, надежный парень, как вы, будет нам очень кстати. - Он добавил вполголоса: - Здесь у вас большие перспективы, Моулд, смотрите не сбейтесь с пути. Дело вам знакомо, лет вам немного, а из здешних кое-кто уже далеко не первой молодости. Надеюсь, вы меня понимаете?
- Ага, - уныло кивнул Эдди. - В общем и целом.
Мистер Уотсон бросил на него подозрительный взгляд.
- Вы что, с перепою?
- Да нет. - Эдди, в свою очередь, посмотрел на мистера Уотсона. - А вы?
- Но-но-но! - вскинулся мистер Уотсон. - Разве можно так разговаривать?
- Да пожалуй что и нет, - медленно ответил Эдди. - Разве только если по-товарищески. Но раз вы меня спросили, то и я вас спрашиваю.
- Нет-нет, вы забываетесь, Моулд.
Эдди подумал минуту и медленно ответил:
- Нет, я не забываюсь, я себя помню. Но меня, похоже, кое-кто подзабыл. Это я не об вас, мистер Уотсон.
- Надеюсь, - сказал мистер Уотсон. - Я вперед за несколько недель оформил на вас заявку, чтобы вы могли как можно скорее вернуться на свое рабочее место. Чего уж, кажется, больше? Так что прямо с понедельника можете и приступать.
- Ладно, посмотрим.
- Посмотрите? То есть как это вы посмотрите? Чего тут смотреть? Я вас не понимаю, Моулд.
Эдди подавленно развел руками.
- Вы тут ни при чем, мистер Уотсон. Не обращайте внимания. Но только… я ведь тоже человек, верно? И у меня тоже есть чувства. Человек, чтоб вам всем пусто было, а не машина какая-нибудь!
- Не говорите со мной в таком тоне! - всполошился мистер Уотсон. - Здесь вам не армия, знаете ли. Конечно, вам нужно делать скидку… я и делаю скидку… но это уж, Моулд, знаете ли…
- Послушайте, мистер Уотсон, - честно сказал ему Эдди. - Я против вас ничего не имею, вы, пожалуйста, не думайте. И карьер тоже мне по сердцу, нормальная работа. Я же вам сказал, не обращайте внимания, я сам не знаю, на каком я свете. И вообще я целый день ничего не ел, - спохватился он, сразу ощутив голод, - у меня голова кругом идет, ничего не соображаю. Так что я лучше уйду.
В том месте, где шоссе между Лэмбери и Банстером пересекает Кроуфилдская дорога, расположена небольшая забегаловка, где останавливались перекусить главным образом водители грузовиков. Здесь Эдди взял себе чайник чаю и сосисок с жареной картошкой и уселся в дальнем углу, никого и ничего не замечая, - мрачный, мускулистый, в новеньком, с иголочки, коричневом костюме, заметно тесноватом в плечах. То же самое было и в баре "Солнце" - он устроился со своим пивом в темном углу, а народу набивалось все больше и больше, и в толкотне, в гаме и дыму никто на него не смотрел. Но сам он тут кое-что ненароком подслушал. В двух шагах от него две пожилые женщины обменивались впечатлениями, и он наслушался такого, чего бы и не надо было. Перед закрытием он поднялся и стал пробираться к выходу.
- Смотрите-ка, кто здесь оказался! - закричал Джордж Фишер, явно перебравший пива. - Да ведь это старина Эдди Моулд, прославленный правый защитник из "Кроуфилдских скитальцев". Мы снова собираем команду на будущий сезон, Эдди. Ты как? Или старые ноги не держат?
- Что верно, то верно, Джордж, - буркнул Эдди, выдираясь из его рук. - Я уже стар для этого.
- Да ладно врать, Эдди. У тебя отличный вид. Верно, ребята? Нет, вы поглядите, поглядите на старину Эдди!
- Заткнись-ка ты.
Эдди сделал еще одну попытку вырваться.
- Ну как же так, Эдди? Ты же наш храбрый защитник…
- Дерьмо! - вне себя заорал Эдди и так пихнул Джорджа, что тот отлетел на изрядное расстояние и едва не сшиб с ног еще нескольких выпивох.
- Эй, прекратите! - В чем дело? - Кто это начал? - послышались крики. Все лица обратились к Эдди.
Эдди набычил голову и поднял тяжелые кулаки. Его подмывало расправиться разом со всеми.
- Никто ничего не хочет? - грозно спросил он. - А то за мной дело не станет. Ну как?
- Убирайтесь из помещения! - крикнул хозяин.
Эдди ответил ему достаточно невежливо и вышел не торопясь вон. Но в темноте на дороге его охватила такая тоска и ненависть не только к ним, но и к самому себе, что хоть вой. Все не то и не так. И час от часу хуже и хуже.
Дойдя до своего дома, он остановился. Занавески на окнах задернуты, но видно, что горит свет. Значит, Нелли все-таки вернулась. Эдди был не пьян, но и не трезв. Он находился в том промежуточном состоянии, когда человек воспринимает все, что видит и слышит, еще яснее, отчетливее, чем обычно, и словно бы гораздо больше замечает. Эдди стоял перед своим маленьким домиком и с особенной остротой воспринимал все: темные, занавешенные окна, сочащийся из-под занавесок свет, сулящий только зло и обиду, запахи растоптанного огорода, холодное печальное дыханье ночи.
Оказалось, что Нелли не одна. Распахивая дверь, Эдди услышал второй голос, тоже женский. И с удивлением увидел жену Фреда, миссис Розберри, встревоженную и еще более бледную, чем обычно. Нелли сидела заплаканная. Она показалась Эдди Моулду старше, грузнее, грубее, чем он помнил. При виде его она снова принялась плакать.
- Мистер Моулд, - произнесла миссис Розберри таким тоном, будто хотела его о чем-то вежливо попросить, но, не зная, как лучше выразить просьбу, замолчала. А он шагнул через порог и сделал еле заметное движение рукой, как бы указывая на дверь. Она сразу поняла, обратилась было к Нелли, но, видно, передумала, бросила безнадежный взгляд на мужа и жену и без единого слова вышла, затворив дверь.
- Эдди, - сквозь плач выговорила Нелли.
Он стоял, смотрел на нее и ничего не говорил. В доме что-то переменилось, он не сразу сообразил, что. Потом понял: нет бутылок, они их вынесли. Он представил себе, как они шептались, перетаскивая их обратно в сарай. Совсем за идиота его считают, что ли? Ну, он ей покажет.
- Эдди.
Она мельком боязливо взглянула на него, поспешно отвела глаза и стала промокать их платочком. Обыкновенная чужая женщина. Не к ней он спешил из армии.
- Можешь не трудиться врать, - сказал он ей. - Я уже все знаю. Бардак на дому. И ты - одна из этих. Наслушался сегодня в баре, глаза бы мои его больше не видели. Янки. Если которая не шла бесплатно, то по тарифу: фунт - с белым, два - с черным. Да я по бутылкам понял! - Он перешел на крик. - Бутылки мне все рассказали, можно было ничего больше и не слушать! Домой вернулся называется. И маленькая умерла…
- Ее ты не трогай, - сверкнула на него глазами Нелли. - Она тут ни при чем. Пока она жила, я ничего такого не позволяла, а после… я была такая несчастная, не знала, куда податься…
- Очень даже знала, куда! Туда и подалась. Ну вот, а теперь подавайся вон отсюда.
- То есть как это?
Она вытаращилась на него, разинула рот. Да у нее, оказывается, золотые зубы - вот куда небось пошла выручка от нового ремесла!
- А вот так. Не затем я домой вернулся, чтобы подбирать чужие объедки. Катись отсюда!
- Нет, нет! Я не могу! - завыла она в голос.
Он разъярился еще больше.
- Я сказал: убирайся! Да поживее, пока я за тебя не взялся всерьез.
Но и она не испугалась, а тоже разъярилась. И встала перед ним.
- Только попробуй тронь меня, Эдди Моулд!
- Тронь тебя? - подхватил он. Ярость растеклась у него по рукам, пульсировала в пальцах, подкатила к горлу. Он почти задохнулся. Потом его замутило. - Тронул бы я тебя, шею бы свернул к чертовой матери. Так что смотри, чтобы духу твоего не было, когда вернусь. Я тебя предупредил.
Он вышел на задний двор. И здесь его вывернуло наизнанку: все выпитое пиво выплеснулось со дна желудка зловонным потоком. Даже на новый костюм немного попало. Унизительная изнанка жизни, с которой солдат знакомится так близко, как никто другой, опять обволокла его. А он-то думал, что сможет хоть ненадолго расправить плечи. Его передернуло над блевотиной. И, совершенно остыв, Эдди поплелся в дом.
Нелли уже убралась оттуда. К миссис Розберри небось. Эдди запер парадную дверь - от Нелли и от всего остального света. И уселся перед холодным камином в старом кресле-качалке, когда-то принадлежавшем его матери, перебирая в памяти свой разговор с Нелли, потом все, что слышал за день от людей, и свои подозрения, и прежние отпуска, и как жил с Нелли до войны, и как они поженились, и еще дальше, вплоть до тех, совсем, казалось, далеких времен, когда они еще только женихались, и он ездил на автобусе в Лэмбери, где она работала, или ждал на перекрестке, и они гуляли среди полей, тесно прижавшись друг к дружке, а по воскресеньям вечерами, а если тепло, то и заполночь, обнимались в траве на вершине холма, где снизу зияет карьер. Будто бы были две Нелли: одна - та, молоденькая хохотушка, вся дышащая ароматами свежей травы, в карих глазах - искры, на пухлых губах - укоры: "Ишь какой горячий да неуемный, надо все-таки уметь себя вести"; а другая - теперешняя, прежде времени состарившаяся девка, с испитым одутловатым лицом, которая то хнычет, то визгливо бранится, которая водила гостей из "Солнца" и складывала бутылки в сарае. Эта находилась сейчас где-то поблизости, за углом, небось по сию пору изливала свои жалобы; а прежняя Нелли, его невеста и молодая жена, пропала, исчезла за время его отсутствия. Эдди сидел и покачивался в старом кресле, и постепенно ему стало чудиться, что и прежняя Нелли тоже где-то существует, но недоступна для него. И Эдди Моулдов тоже было как будто бы два: один счастливый и беззаботный подле той Нелли, а другой теперешний, что сидит среди ночи иззябший в кресле-качалке, он вернулся домой, и оказалось, все не так, совсем иначе, чем думалось: не как было, по-доброму и по-хорошему, только еще гораздо лучше, а паршиво и безобразно, намеки и ухмылки, и взгляды теток Могсон, и слова Томми: "Тебе тоже захочется перемен, Эдди", и издевательский смех в баре "Солнце", и бутылки, оставшиеся после чужих мужчин в доме, и его собственная блевотина у задней двери…
5
Пятница, вечер, половина седьмого. Алан Стрит и его сестра Диана сидят вдвоем в старой детской. А за окнами совершается все одновременно: и солнце, и дождь, и черная грозовая туча, и синее небо, да еще две-три нежные радуги в придачу, - совсем как на акварельном пейзаже прославленной школы. В комнате же полутемно, привычно и уютно. Разговаривая с братом, Диана всегда забивалась в старое кожаное кресло, вся съеживалась, становилась как можно меньше; Алан, наоборот, вытягивался во весь рост, просторно развалясь на кособокой кушетке. Сейчас он еще курит длинную вонючую трубку, которая к тому же неприятно хлюпает при затягивании. Все - как в прежние годы, и от этого Диане и приятно и больно.
- Что за вещь заводил дядя Родней, когда мы поднимались? Такая жутко длинная, однообразная, тоскливая? Ты слышал?
- Да. Медленная часть Четвертой симфонии Брукнера, - ответил Алан. Он разбирался в музыке. - Нескончаемая. Как почти все у Брукнера.
- Не выношу. А он ее все время ставит и ставит.
- Ты бы попросила, он не будет. Он ведь на самом деле неплохой старикан, Ди, честное слово. Мы с ним несколько раз толковали по душам. Разумеется, все принимает в штыки и строит из себя музейный экспонат - но он безобидный, правда. Я думаю, кстати, что он опасается со дня на день откинуть копыта.
- Я ему этого совершенно не желаю, - бесстрастно заметила Диана. - Уж хотя бы за то, как с ним было весело, когда мы были маленькие. Но я думаю, его опасения безосновательны. По-моему, он проживет еще долгие-долгие годы, становясь все чудаковатее и чудаковатее. - Она помолчала. - Знаешь, Алан, мне бы так хотелось лучше относиться к людям. Не к дяде Роднею и к близким, а вообще к людям. Если бы я относилась к ним лучше, гораздо лучше, чем сейчас, мне самой было бы легче.
Алан это понимал. Но ей явно было полезно выговориться. И он спросил, почему?
- Потому что тогда я могла бы к ним пойти и что-нибудь для них делать. Мне хочется деятельности. Сил нет сидеть здесь безо всякого проку. Маме я, в сущности, не нужна. А есть работы, где я могла бы принести пользу. Но для этого надо любить людей, ради которых стараешься, а я не могу. Пробовала - не получается.
- Это когда же и где ты пробовала? - спросил он нарочно обидным тоном, чтобы задеть и расшевелить ее.
- Ну что за глупости, Алан. Ты думаешь, я так и сидела тут все эти годы сложа руки? Я пробовала взять на себя женщин с детьми, когда поступали эвакуированные. Пробовала работать с мужчинами, помогала в столовой. Бесполезно. Я их не люблю. Стыдно, но ничего не поделаешь. По-моему, они тупы, неопрятны, невежественны. Еще пока у меня был Дерек, так куда ни шло. Я могла с ним отводить душу. Но теперь его нет, и я чувствую, что все бесполезно. У меня просто не хватает на них терпения.
- Не знаю насчет женщин с детьми, - медленно проговорил Алан, - а вот с парнями я знаком хорошо. Жил с ними бок о бок больше пяти лет. И конечно, ты права, они тупы, неопрятны и невежественны. Какими же им еще быть? Их же все время морочат и сбивают с толку. Вот познакомлю тебя как-нибудь со своим приятелем Эдди Моулдом, и если удастся его разговорить, ты поймешь. Но, с другой стороны, у этих парней - и у их жен наверняка тоже - есть свои очень определенные достоинства, свои замечательные положительные черты, которые не сразу и заметишь.
Он с вызовом кивнул в подтверждение своих слов.
- Какие, Алан? Ну, например? Ты только не раздражайся и не сердись на меня. Я из себя никого не строю. А вправду хочу знать.
Он вынул трубку изо рта. Осмотрел ее со всех сторон. И сказал:
- Ну, во-первых, у них под внешней грубостью, которая тебя, наверно, и отталкивает, прячется особая, своеобразная деликатность. Они никогда не скажут и не сделают многое из того, на что вполне способны наши знакомые.
- Если бы ты видел и слышал то, что довелось мне… - начала было она. Но осеклась: - Прости! Я слушаю.
- Один человек, - кажется, американец, - сказал: "Власть - это отрава". Ну так вот, эти ребята не отравлены. По-моему, это страшно важно, Ди. Они не испорчены изнутри. Им не свойственна беспощадность и… как бы это назвать?.. беспардонность. А ведь такие люди, как наша мать, тем более настоящие хапуги, не способны считаться с другими. Ты можешь, конечно, возразить, что этим просто негде было развернуться, так оно и есть, но факт тот, что среди них почти никто не стремится заграбастать себе больше, чем ему причитается "по честности". Это представление - "по честности" - заложено в самой их природе. И всякого в армии, кто разделяет его с ними, они признают за своего, даже если он строг и не знает снисхождения. Речь не о справедливости - справедливость абстрактна, это понятие образованной публики, а им надо, чтобы все было "по честности". Немцы это уразуметь оказались не в силах. Потому-то и наши парни не могли взять в толк, что за люди такие эта немчура, - считают, что у тех просто мозги набекрень.
- Бог с ними, с немцами, - сказала Диана. - Не хочу о них больше слышать. Конечно, тебе они видятся иначе. Я говорю про этих людей. Вы там были вместе, вместе воевали, естественно, что ты их понимаешь. Но на мой взгляд, они все такие тупицы - во что только не верят! Что только не говорят! И потом… они совершенно не стараются…