- Мистер Мак-Мастер, - начал Хенти. - Я буду говорить откровенно. Вы спасли мне жизнь, и когда я вернусь в цивилизацию, то отблагодарю вас наилучшим образом. Я дам вам все, что пожелаете, в рамках разумного. Но сейчас вы держите меня здесь против моей воли. Я требую, чтобы меня отпустили.
- Но, мой друг, кто же держит вас? Вас никто не задерживает. Уходите когда хотите.
- Вы хорошо знаете, что я не могу выбраться отсюда без вашей помощи.
- В таком случае вы должны развлечь старика. Прочитайте мне еще одну главу.
- Мистер Мак-Мастер, клянусь всем чем пожелаете, что, когда доберусь до Манауса и найду человека, который заменит меня, я заплачу ему, чтобы он читал вам весь день.
- Но мне другой не нужен. Вы читаете очень хорошо.
- Я читал вам в последний раз.
- Надеюсь, что нет, - вежливо сказал мистер Мак-Мастер.
В тот вечер за ужином принесли только одну тарелку с сушеным мясом и маниокой, и мистер Мак-Мастер ел один. Хенти лежал молча, уставившись в пальмовые ветки крыши.
На следующий день в полдень перед мистером Мак-Мастером опять поставили одну тарелку, а во время обеда на коленях он держал заряженное ружье с взведенным курком. Хенти возобновил чтение "Мартина Чезлвита" на том месте, где они остановились ранее.
Неделя безнадежно шла за неделей. Они прочитали "Николаса Никлби", "Крошку Доррит" и "Оливера Твиста". Неожиданно в саванну пришел незнакомец, старатель-метис, один из тех одиноких бродяг, которые всю жизнь проводят в лесу, выискивая ручьи, просеивая песок и унция за унцией наполняя золотой пылью маленький кожаный мешочек; чаще всего они умирают от теплового удара или голода; стоимость золота на шее у умершего обычно не превышает пятисот долларов. Появление старателя привело мистера Мак-Мастера в беспокойное состояние, и, дав ему маниоки и сушеного мяса, он выпроводил его буквально через час, но в этот час Хенти сумел написать свое имя на клочке бумаги и сунуть этот клочок в руку незнакомца.
С этих пор появилась надежда. Дни тянулись в неизменной рутине: кофе на восходе солнца; утреннее безделье, пока мистер Мак-Мастер неспешно занимался фермерской работой; маниока и сушеное мясо в полдень; Диккенс после обеда, маниока, сушеное мясо, а иногда и фрукты на ужин; тишина от заката до рассвета с маленьким фитильком в говяжьем жире и едва видимая крыша из пальмовых листьев над головой, - но Хенти жил в спокойной уверенности и ожидании.
Когда-нибудь, в этом году или следующем, старатель придет в бразильскую деревню с известием о своем открытии. Несчастья, обрушившиеся на экспедицию Андерсона, не остались незамеченными. Хенти мог вообразить заголовки газет, которые должны были появиться в популярных изданиях. Может, и сейчас поисковые партии вели работу в тех краях, которые он прошел, - в любой день английский язык может зазвучать в саванне, и дюжина дружелюбных путешественников вырвется из буша на открытое место. Даже когда он читал, его губы лишь механически произносили напечатанное, а его сознание было далеко от напряженного сумасшедшего старика, сидевшего напротив, и Хенти представлял себе сцены своего возвращения и постепенного привыкания к цивилизации: вот он побрился и купил новую одежду в Манаусе, отправил телеграмму с просьбой выслать деньги, получил телеграфные поздравления; он неторопливо приплыл по реке в Белем, а на океанском лайнере - в Европу; он наслаждался хорошим кларетом, ел свежее мясо и молодые овощи; он смутился при встрече с женой, не зная, как к ней обратиться… "Дорогой, тебя не было гораздо больше, чем ты говорил. Я начала думать, что ты пропал…"
Его мысли прервал мистер Мак-Мастер:
- Могу я попросить вас еще раз прочитать этот отрывок? Это один из моих любимых.
Шли недели; ничто не говорило о спасении, но Хенти терпел день с надеждой, что что-то может случиться завтра; он даже чувствовал легкий налет сердечности к своему тюремщику и поэтому с готовностью согласился, когда однажды вечером, после долгого разговора с соседом-индейцем, он предложил поучаствовать в празднестве.
- Это один из местных праздничных дней, - объяснил старик, - и они готовят пивари. Он может вам не понравиться, но попробовать стоит. Завтра мы пойдем на другую сторону саванны в гости к этому человеку.
Так что после ужина они присоединились к группе индейцев, которые собрались вокруг костра в одной из хижин на другом конце саванны. Они пели невыразительно и монотонно, передавая друг другу ото рта ко рту большую тыкву с жидкостью. Для мистера Мак-Мастера и Хенти принесли отдельные чаши, а для сидения дали гамаки.
- Вы должны выпить это залпом, за один раз. Таковы местные правила.
Хенти проглотил темную жидкость, стараясь не замечать вкуса. Впрочем, неприятной она не была - как большинство напитков, которые ему предлагали в Бразилии, он был крепкий и мутный, но с привкусом меда и черного хлеба. Он откинулся в гамаке, чувствуя необычное удовлетворение. Возможно, именно сейчас поисковая партия находится всего в нескольких часах хода от них. Ему стало тепло, его клонило в сон. Звучание песни в конце окрепло, а потом литургически резко спало. Ему предложили еще одну чашу пивари, и он вернул ее пустой. Он лежал вытянувшись и смотрел на игру теней на внутренней стороне крыши, а шириани начали танцевать. Затем он закрыл глаза, подумал об Англии и жене и заснул.
Хенти проснулся, все еще в индейской хижине, с ощущением, что проспал обычное время подъема. По положению солнца на небе он понимал, что день клонился к вечеру. Вокруг никого не было. Он посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что их на запястье нет, но решил, что оставил их в доме старика, когда ушел на вечеринку.
"Должно быть, я вчера сильно набрался, - подумал он. - Предательский напиток". У него болела голова, и он боялся возврата лихорадки. Когда он встал на ноги, то обнаружил, что стоит с трудом; походка была неуверенной, а мысли - путаными, как в первые недели его выздоровления. На пути через саванну ему пришлось не раз останавливаться, закрывая глаза и переводя дыхание. Когда он дошел до дома, на пороге увидел мистера Мак-Мастера.
- Ах, мой друг, сегодня вы опоздали на чтение. Едва ли полчаса осталось до сумерек. Как вы себя чувствуете?
- Отвратительно. Напиток оказался явно не по мне.
- Я дам кое-что - это поправит ваше здоровье. В лесу есть средства для всего: чтобы разбудить и чтобы усыпить.
- Вы не видели мои часы?
- Вы их потеряли?
- Да, мне казалось, что они были у меня на руке. Слушайте, я никогда не спал так долго.
- Разве что когда были младенцем. Вы знаете, сколько проспали? Два дня.
- Чепуха. Столько спать я не мог.
- А вот спали. Очень долго спали. Очень жаль, потому что вы не застали наших гостей.
- Гостей?
- Ну да. Я не скучал, пока вы спали. Трое из другого мира. Англичане. Жаль, что вы не увиделись с ними. И для них это тоже потеря, потому что они хотели видеть именно вас. Но что я мог сделать? Вы так крепко спали. Они проделали весь этот долгий путь, чтобы найти вас, поэтому - я надеюсь, вы не будете возражать, - раз вы не могли приветствовать их лично, я передал им небольшой сувенир, ваши часы. Они хотели найти что-нибудь, чтобы показать вашей жене, которая предложила большую награду за сведения о вас. Они были очень довольны вашими часами. И они сделали несколько фотографий небольшого креста, который я поставил, чтобы отметить ваше появление. И это им тоже понравилось. Их было так легко обрадовать. Но я не думаю, что они приедут к нам снова, - наша жизнь здесь так уединенна… никаких удовольствий, кроме чтения… я не думаю, что нас кто-нибудь когда-нибудь снова навестит… Так-так, я пойду принесу лекарство, чтобы вам стало лучше. Голова у вас раскалывается, правда?.. Сегодня Диккенса не будет… но завтра, и послезавтра, и послепослезавтра… Давайте снова прочитаем "Крошку Доррит". В этой книге есть такие места, слушая которые, я готов расплакаться.
НЕ В СВОЕЙ ТАРЕЛКЕ
© Перевод. Д. Вознякевич, 2011
1
Достигнув зрелого возраста, Рип стал избегать знакомств с новыми людьми. Он вел приятную жизнь то в Нью-Йорке, то в тех частях Европы, где больше всего американцев, и всюду, подгадывая сезон, встречал достаточно старых знакомых, с которыми не было скучно. На протяжении по меньшей мере пятнадцати лет он в течение первой недели своего визита в Лондон ужинал у Марго Метроленд и неизменно находил там шесть - восемь знакомых, приветливых лиц. Правда, бывали и незнакомые, но они проходили перед ним и исчезали из памяти, оставляя не более сильное впечатление, чем появление новых слуг в отеле.
Однако тем вечером, войдя в гостиную, Рип еще до того как поприветствовал хозяйку или кивнул Аластеру Трампингтону, ощутил что-то чуждое, беспокоящее. Взгляд на собравшихся гостей подтвердил, что тревога была не напрасной. За исключением одного все мужчины стояли; большей частью то были старые друзья, но среди них имелись и несколько новых, неотесанных, совершенно незначительных людей.
Тот, что сидел, сразу же привлек его внимание и охладил вежливую улыбку. Это был пожилой крупный человек, совершенно лысый, с огромным бледным лицом, растянутым вниз и в стороны значительно дальше нормальных пределов. Оно напоминало Матушку Бегемотиху из детской сказки "Тигр Тим"; напоминало вечернюю манишку на рисунке дю Морье; в глубине лица был маленький темно-красный ухмыляющийся рот; глаза над ним смотрели хитро, пренебрежительно, как у временного слуги, застигнутого за кражей рубашек.
Леди Метроленд редко оскорбляла скрытность гостей, представляя их.
- Дорогой Рип, - сказала она, - очень рада видеть тебя снова. Вот, я собрала ради тебя всю компанию. - И заметив, что он неотрывно смотрит на незнакомца, добавила: - Доктор Какофилос, это мистер Рип ван Винкль. Доктор Какофилос, - обратились она снова к Рипу, - великий маг. Его привела Нора, не представляю зачем.
- Фокусник?
- Чародей. Нора говорит, ему все по силам.
- Здравствуйте, - сказал Рип.
- "Единственным законом будет: "Делай что хочешь"", - произнес доктор Какофилос тонким голосом с акцентом кокни.
- А?
- Отвечать не обязательно. Если хотите ответить, следует сказать: "Любовь - это закон, любовь по склонности".
- Понимаю.
- Вы необычайно счастливы. Большинство людей несообразительны.
- Послушайте, - сказала леди Метроленд, - давайте сядем за ужин.
После часа основательной еды с выпивкой Рип вновь стал чувствовать себя непринужденно. Он уютно сидел между двумя замужними женщинами своего поколения, с которыми у него некогда были романы, но даже их веселая болтовня не могла полностью занять его внимания, и он ловил себя на том, что постоянно смотрит в ту сторону стола, где доктор Какофилос запугивал до полного одурения пучеглазую девицу. Однако потом вино и воспоминания оживили его. Рип вспомнил, что воспитан в католической вере, и поэтому бояться черной магии ему не нужно. Стал думать о том, что здоров и богат; что ни одна из любовниц не питала к нему неприязни (а что может быть лучшим свидетельством хорошего характера?); что это его первая неделя в Лондоне и что все, кто ему больше всего симпатичен, тоже как будто здесь; что вина так много, что он перестал замечать его превосходный букет. Он захмелел, и вскоре шестеро соседей слушали, как он рассказывает мягким, ленивым голосом о своих успехах; заметил со знакомой электрической дрожью, что привлек внимание сидевшей напротив него дамы, к которой приглядывался прошлым летом в Венеции, а двумя годами раньше в Париже; выпил еще немало вина, и ему было наплевать на доктора Какофилоса.
Вскоре почти незаметно для Рипа дамы покинули столовую. Он обнаружил, что сидит с бокалом бренди, сигарой и впервые в жизни разговаривает с лордом Метролендом. Когда рассказывал ему о большой игре, ощутил, словно холодный сквозняк, чье-то присутствие по другую сторону. Повернулся и увидел, что к нему незаметно подошел доктор Какофилос.
- Вы сегодня вечером проводите меня домой, - сказал маг. - С сэром Аластером.
- Ни черта подобного, - ответил Рип.
- Ни черта, - повторил доктор Какофилос, и в его голосе с ужасающим акцентом кокни слышался глубокий смысл. - Вы нужны мне.
- Пожалуй, надо бы подняться наверх, - сказал лорд Метроленд, - а то Марго начнет беспокоиться.
Остальная часть вечера прошла для Рипа в приятной полудреме. Он помнил, как Марго доверительно сказала ему, что Нора и та глупая девица поссорились из-за доктора Какофилоса и уехали домой в ярости. Вскоре компания начала редеть, и в конце концов Рип обнаружил, что наедине с Аластером Трампингтоном пьет виски в малой гостиной. Они попрощались с хозяевами и стали спускаться по лестнице рука об руку.
- Я подвезу тебя, старина.
- Нет, старина, это я подвезу тебя.
- Я люблю водить машину в ночное время.
- Я тоже, старина.
Они были на ступенях, когда в их дружеский разговор вторгся холодный голос с акцентом кокни:
- Может, подвезете меня?
К ним неожиданно приблизилась ужасающая фигура в черном плаще.
- Куда вам нужно ехать? - спросил Аластер с легкой неприязнью.
Доктор Какофилос назвал адрес в Блумсбери.
- Извините, старина, мне совсем не по пути.
- Мне тоже.
- Но вы сказали, что любите водить машину в ночное время.
- О Господи! Ладно, поедем.
И все трое вместе вышли.
Рип не совсем понимал, как получилось, что они с Аластером поднялись в гостиную доктора Какофилоса. Определенно не ради выпивки, потому что ее там не было; не понимал и как доктор Какофилос оказался в расшитом золотыми символами темно-красном халате и в конической темно-красной шляпе. До него только внезапно дошло, что доктор Какофилос облачен в эти одеяния, и это вызвало у него такой неудержимый смех, что ему пришлось сесть на кровать. Аластер тоже начал смеяться, и оба долгое время сидели на кровати и хохотали.
Но совершенно неожиданно Рип обнаружил, что смеяться они перестали и что доктор Какофилос, по-прежнему выглядевший крайне смехотворно в своем жреческом убранстве, занудно говорит им о времени, материи, духе и многих вещах, без мысли о которых Рип прожил сорок три насыщенных событиями года.
- Поэтому, - говорил доктор Какофилос, - вы должны раздуть этот огонь, призвать Омраза, духа освобождения, отправиться в путешествие в глубь веков и отыскать накопленную мудрость, отвергнутую веками разума. Я избрал вас, так как вы оба самые невежественные люди, какие мне только встречались. Я обладаю слишком большими познаниями, чтобы рисковать своей безопасностью. А если не вернетесь вы - потеря невелика.
- О, послушайте, - сказал Аластер.
- К тому же вы еще и выпивохи, - сказал доктор Какофилос, неожиданно перейдя на повседневную речь. Но потом вновь заговорил высоким стилем, отчего Рип стал зевать и Аластер - тоже.
Наконец Рип сказал:
- Очень любезно с вашей стороны, старина, рассказать нам все это; дослушать остальное я приеду в другой раз. Видите ли, сейчас мне нужно ехать.
- Да, - сказал Аластер. - Очень интересный вечер.
Доктор Какофилос снял темно-красную шляпу и, вытерев потную лысину, оглядел прощавшихся гостей с нескрываемым презрением.
- Пьянчуги, - сказал он. - Вы участники тайны, превосходящей ваше понимание. Через несколько минут ваша пьяная поступь оставит позади века. Скажите, сэр Аластер, - при этом вопросе его лицо просияло жуткой, игривой любезностью, - есть у вас какие-то предпочтения относительно вашего переноса? Можете выбрать любой век по желанию.
- О, это очень любезно с вашей стороны… Видите ли, я никогда не был знатоком истории.
- Говорите.
- Ну, собственно, в любое время. Как насчет Этельреда Неразумного? Я всегда питал к нему симпатию.
- А вы, мистер Винкль?
- Ну, если мне предстоит переноситься в другое время, то, будучи американцем, я предпочел бы отправиться в будущее - лет на пятьсот.
Доктор Какофилос распрямился:
- "Единственным законом будет: "Делай что хочешь"".
- Я знаю на это ответ. "Любовь - это закон, любовь по склонности".
- Господи, мы провели много времени в этом доме, - сказал Аластер, когда они наконец сели в "бентли". - Противный старый трепач. Все из-за выпивки.
- Черт, я бы не отказался выпить еще, - сказал Рип. - Знаешь какое-нибудь место?
- Знаю, - ответил Аластер, и, когда резко обогнул угол, в машину врезался почтовый автомобиль, ехавший по Шефтсбери-авеню со скоростью сорок пять миль в час.
Когда Рип поднялся, с головокружением, но, насколько мог судить, без особых повреждений, его почти не удивило, что обе машины исчезли.
Удивительного вокруг, помимо этого, было очень много - легкий ветерок, ясное звездное небо, широкий, не заслоненный зданиями горизонт. Луна в последней четверти, висевшая низко над рощей, освещала холмистую местность и отару овец, мирно щиплющих осоку у площади Пиккадилли, и отражалась в пруду, из которого там и сям торчал камыш.
Машинально, поскольку голова и глаза все еще горели от выпитого, а в пересохшем рту ощущался противный вкус, Рип пошел к воде. Его вечерние штиблеты погружались с каждый шагом все глубже, и он остановился в нерешительности. Там был вход на станцию метро, преображенный в развалины из цикла Пиранези "Виды Рима"; черный, поросший папоротником проем и крошащиеся ступени вели в черную воду. Скульптура Эроса исчезла, но из камыша вздымался пьедестал, замшелый и полуразвалившийся.
- Господи, - неторопливо произнес мистер ван Винкль, - двадцать пятый век.
Потом перешагнул порог станции метро и, опустившись на колени на скользкой пятой ступеньке, погрузил голову в воду.
Повсюду стояла полная тишина, нарушаемая ритмичным, еле слышным хрупаньем пасшихся овец. Облака закрыли было луну, и Рип замер, испуганный темнотой, но они проплыли и Рип вышел на свет, покинул грот и поднялся на травянистый холм на углу Хеймаркет-стрит.
В южной стороне он разглядел между деревьями серебристую ленту реки. Осторожно, поскольку земля изобиловала ямами и расщелинами, перешел бывшие Лестер и Трафальгар-сквер. Громадные грязные отмели, затопляемые во время прилива, тянулись к его ногам через Стрэнд, на грани грязи и осоки была кучка построенных на сваях лачуг - недоступных, так как осмотрительные хозяева подняли на закате лестницы. Два почти догоревших бивачных костра красно светились на утоптанных площадках. Оборванный сторож спал, уронив голову на колени. Несколько собак рыскали под хижинами, вынюхивая отбросы. И хотя Рип, подходя, создавал шум, тревоги не поднимали - ветерок дул с реки. Безграничный покой царил повсюду среди уродливых, поросших травой развалин кирпичных и бетонных построек. Рип улегся в сырой рытвине и стал дожидаться дня.