- Не ожидаля подобни глюпость! Вижу, ви enfant gâté. Моя дорогая дьетка, что ви хотель сказать с такой непонятый речь и действий? Зачем виставляль себя в окно в такой дезабилье для родни доктора в экипаже?
- Это была леди Ноуллз… моя кузина. О кузина Моника! Вы уехали… уехали… уехали!
- А если экипаж леди Ноуллз, там же были кучер, лякей на запятки. Чей бы ни экипаж, там быль молядой жентльмен. Если леди Ноуллз экипаж, если не доктора - еще страшнее!
- Не важно… всему конец. О кузина Моника, вашей бедной Мод - к кому ей склониться? И никто… никто ей не поможет?
В тот вечер мадам, спокойная, благожелательно настроенная, вновь появилась у "дорогой дьетки". Мадам застала меня по-прежнему подавленной и безучастной.
- Кажется, Мод, есть новость, хотя я при сомнении.
Я подняла голову и тоскливо взглянула на нее.
- Кажется, есть письмо с пляхой новость от поверенного из Лондона.
- А! - воскликнула я, наверное, тоном совершенного безразличия.
- Но если так, дорогая Мод, ми уезжаем спешно - ви и я, - чтобы быть с мисс Миллисент во Франс. La belle France! Ви будете много любить ее! Там нам будет чьюдесно. Ви не вообразите, там такой число славни девушка. Они все безюмно любят меня, ви будете просто чарёваны.
- Когда мы уезжаем? - спросила я.
- Не знаю. Но я пришля с коробка одеколон, котори прислан сегодня вечером, и ваш дядя, он положиль письмо и сказаль: "Удар обрюшен, мадам! Моя племяннис дольжна подготовиться". Я спросиля: "К чему, мосье?" Раз и еще раз. Но он не ответиль. Я уверен, это un procés. Они разорили его. Eh bien, моя дорогая, ми покинем это место, такой triste, сразу же. Я так рядуюсь. Здесь будто бы un cimetière!
- Да, мне хотелось бы уехать отсюда, - сказала я, садясь в кровати, и глубоко вздохнула. Я уже не питала к мадам никакой обиды. Мои чувства омертвели - это было, наверное, истощение, я впала в прострацию.
- Я найду, зачем, и появлюсь у него опьять, - сказала мадам, - я еще разюзнаю у него про что-то, а тогда - опьять к вам буду, через половин часа.
Она ушла. Но не вернулась через полчаса. Меня томил Бартрам. После отъезда Милли он казался мне обиталищем злых духов, и вырваться отсюда любым путем было бы несказанным благом.
Прошло еще полчаса, потом еще полчаса, и я ужасно разволновалась. Я послала Мэри Куинс к лестнице - повидать мадам, которая, как я подозревала, сновала туда-сюда: из дядиной комнаты и обратно.
Мэри вернулась и сообщила, что видела старуху Уайт и та сказала, что мадам вроде бы полчаса как легла.
Глава XXIV
Внезапный отъезд
- Мэри, - сказала я, - Мэри, нестерпимо хочется узнать, что выяснила мадам… Она представляет, в каком я состоянии, и не потрудилась заглянуть ко мне. Вы слышали, что она сообщила?
- Нет, мисс Мод, - ответила Мэри Куинс, поднялась и подошла ближе.
- Она думает, что мы должны уехать во Францию незамедлительно и, возможно, никогда уже не вернемся сюда.
- Слава Богу, ежели так, мисс, - проговорила Мэри с горячностью, ей не свойственной, - потому что тут одно невезение, я уж не чаю видеть вас тут здоровой, счастливой.
- Мэри, возьмите свечу и поднимитесь на верхний этаж к мадам в комнату - я обнаружила ее случайно однажды вечером.
- Но Уайт не позволяет нам подниматься на верхний этаж.
- Забудьте про Уайт, Мэри, я велю вам идти. Вы должны попробовать расспросить мадам. Ведь я не усну, пока не узнаю.
- А в какой стороне ее комната? - спросила Мэри.
- Где-то в той, - показала я. - Не могу сосчитать, сколько поворотов, но думаю, вы найдете ее, если, как поднимитесь, пройдете галерею, что по левую руку, до конца, потом выйдете в ту, что с ней скрещивается, и по правую руку минуете четыре двери, а может, пять. Я уверена, мадам услышит, если вы ее окликнете.
- Но скажет ли она мне - она такая чудная, мисс… - засомневалась Мэри.
- Вы передадите ей то, что я вам открыла, и, когда она поймет, что вы осведомлены обо всем, она, наверное, скажет - если только действительно не упивается моими муками. А если не скажет, возможно, вы уговорите ее спуститься ко мне на минутку. Попробуйте, дорогая Мэри, нам нечего терять.
- Вам тут одной не по себе будет, мисс, пока я-то стану искать мадам, - сокрушалась Мэри, зажигая свечу.
- Ну что ж, Мэри. Идите. Если я узнаю, что мы уезжаем, я, наверное, смогу встать, я буду танцевать, я запою. Я не в состоянии выносить эту неопределенность дольше.
- Но что как старуха Уайт еще не легла? Тогда я вернусь, пережду тут, чтоб она не мешалась, - проговорила Мэри. - Я уж постараюсь побыстрее, постараюсь. Капли и нюхательная соль - вот они, у вас под рукой.
Кинув на меня озабоченный взгляд, она тихонько вышла и не вернулась сразу же, из чего я заключила, что она беспрепятственно смогла подняться по лестнице - на поиски мадам.
Первое незначительное беспокойство рассеялось, но я вспомнила, что я совсем одна в такой час: подступил страх, постепенно охвативший меня столь сильно, что я уже поражалась своему безрассудству - отослать компаньонку! И наконец, в неописуемом ужасе, я забилась в дальний угол кровати, прижалась к стене и завернулась с головой в покрывало, оставив лишь крохотную щелку, - в нее и глядела.
Через какое-то время дверь тихонько открылась.
- Кто там? - вскричала я в полном ужасе, не зная кого и ждать.
- Я, мисс, - прошептала Мэри Куинс, к моему невыразимому облегчению. С трепетавшей свечой в руке, с перекошенным, бледным лицом Мэри скользнула в комнату и заперла за собой дверь.
Не помню, как это случилось, но я обнаружила, что уже стою на полу, прижавшись к Мэри, вцепившись в нее обеими руками.
- Ради бога - в чем дело? Мэри, вы перепуганы насмерть! - вскричала я.
- Нет, мисс, - еле слышно проговорила Мэри, - не так чтобы очень…
- Я вижу по вашему лицу… В чем дело?
- Дайте я сяду, мисс. Я расскажу вам, что видала, только что-то у меня голова кружится. - Мэри опустилась на стул возле моей кровати. - Ложитесь, мисс, простудитесь. Ложитесь в постель, я расскажу вам. Тут не много-то рассказывать.
Я забралась в постель и, глядя на перепуганное лицо Мэри, сама почувствовала жуткий страх.
- Ради бога, Мэри, говорите же!
И, опять уверяя меня, что "не много-то рассказывать", она принялась повествовать пространно, несколько путано и сообщила следующее.
Она закрыла дверь моей комнаты, подняла свечу высоко над головой и оглядела коридор: никого не заметив, она быстро поднялась по лестнице. Свернула налево в галерею и задержалась на миг у следующей, пересекавшей ее, потом вспомнила мои указания и повернула направо.
Двери там были с обеих сторон, а она забыла спросить у меня, с какой стороны дверь мадам. Мэри открывала двери наугад. В одной комнате бедную Мэри перепугала летучая мышь, едва не загасившая ее свечу. Мэри прошла еще немного, остановилась, душа у нее уже была в пятках, но вдруг где-то впереди за дверью ей почудился голос мадам.
Мэри постучала в ту дверь и, не получив ответа, но слыша, как мадам говорила с кем-то, вошла в комнату.
На камине горела свеча, другая, тоже зажженная, была вставлена в фонарь из конюшни, висевший у окна. Мадам сидела возле камина и без умолку говорила, повернувшись лицом к окну, с которого сняли раму со стеклами. Дикон Хокс, Самиэль с деревянной ногой, одной рукой придерживал эту раму, прислоненную в углу оконной ниши. Там был третий - в наглухо застегнутом сюртуке, с инструментами как у стекольщика под мышкой, и Мэри, онемевшая от ужаса, сразу узнала в нем Дадли Руфина.
- Это был он, мисс, точно - как я сижу тут! И вот они в три пары глаз уставились на меня. Ведать не ведаю, откуда я набралась науки, но что-то мне подсказывало, чтоб я держалась, будто не знаю там никого, кроме мадам. Я так уж вежливо мадам кланяюсь и прошу: нельзя ли словечко сказать ей в коридоре.
Мистер Дадли притворился, что ему позарез нужно в окно выглянуть, и повернулся ко мне спиной, а я глаз не свожу с мадам. И тогда она говорит: "Стекло у меня разбильось, они и вставлять, Мэри". Говорит, а сама идет ко мне быстренько, подошла и вывела за дверь, да все говорила, говорила.
А как оказались мы в коридоре, она, закрывая дверь, взяла у меня свечу и держала у себя за головой, так что свеча мне в лицо светила, она ж давай меня глазами сверлить и опять завела на своем языке тарабарском, мол, два стекла разбиты и вот за людьми послала, чтоб вставили.
Я перепугалась, так перепугалась, увидев мистера Дадли, - я-то не верила вам раньше, - перепугалась, что не знаю, как это я смотрела ей в глаза и виду не показывала. Я была вся холодная, как вон камин, а глаза у нее такие… такие… Но я ни разу не моргнула, и она, наверное, подивилась - неужто я приняла ее россказни за чистую правду! Ну вот я и передала ей вашу просьбу, а она сказала, что больше ничего не узнала, но точно думает, что тут нам осталось прожить дней не много, сказала, что сообщит вам, ежели еще что-то услышит сегодня от вашего дяди, когда понесет ему суп через полчаса.
Как только ко мне вернулся дар речи, я спросила у Мэри, уверена ли она, что человек в сюртуке был Дадли, и она промолвила:
- На Библии поклянусь, мисс.
Теперь я уже не ждала, умирая от нетерпения, прихода мадам, теперь меня бросало в дрожь от одной этой мысли. Кто мог сказать, с кем она войдет, когда ей откроют дверь?
Дадли, как только оправился от удивления, отвернулся, явно не желая быть узнанным. Дикон Хокс смотрел на Мэри мрачно и пристально. Но оба, возможно, надеялись, что она их не узнает, потому что было плохо видно: свеча на камине стояла высоко, а фонарь бросал пятна света на стены и на пол, так что лица оставались в тени.
Что бандит Хокс делал в доме? Почему там был Дадли? Можно ли вообразить более зловещую комбинацию! Я ломала мою бедную голову над деталями рассказа Мэри Куинс, но не понимала, что затевали эти люди. Не знаю ужаснее муки, чем беспрерывное раздумье над загадками, таящими угрозу.
Вам нетрудно представить, как текли для меня часы той ночи, как стучало мое сердце при каждом звуке, чудившемся за дверью.
Но настало утро и принесло некоторое успокоение. Очень рано у меня появилась мадам де Ларужьер. Она смотрела мне в глаза мрачно и испытующе, но не упомянула о том, что к ней заходила Мэри. Возможно, мадам ожидала от меня каких-то вопросов и, не услышав их, решила, что лучше промолчать о вчерашнем.
Она появилась лишь затем, чтобы сказать, что больше ничего не разузнала, но собирается готовить шоколад дяде и, как только отнесет и поговорит с дядей, вернется и передаст мне все, что узнает.
Через какое-то время раздался стук в дверь, и старуха Уайт объявила, что дядя желает видеть Мэри Куинс. Мэри вбежала обратно раскрасневшаяся, в большом волнении и пересказала распоряжение дяди: мне следует оставить постель, за полчаса одеться в дорогу и после этого сразу же спуститься к нему в комнату.
Известие было приятным, но вместе с тем ошеломляло. Я радовалась. И не могла собраться с мыслями. Выпрыгнув из кровати, я взялась за свой туалет с энергией, которой сама от себя не ожидала. Добрая Мэри Куинс укладывала мои баулы и спрашивала, что я беру с собой, а что нет.
Сопровождает ли меня Мэри? Дядя не сказал об этом ни слова, и я боялась, что его молчание означало: она остается. Утешало, однако, то, что разлука будет недолгой, - я не сомневалась. И я скоро увижу Милли, к которой я привязалась даже больше, чем думала при расставании! Как бы то ни было, я испытывала невыразимое облегчение от того, что покину Бартрам-Хо - эти мрачные непреодолимые стены, эти отданные привидениям тайники и этих ужасных людей, накануне оказавшихся в такой опасной близости от меня.
Я слишком трепетала перед дядей и никак не могла появиться у него позже оговоренного получаса. Я вошла к дяде в кабинет, сопровождаемая вечно недовольной старухой Уайт в высоком чепце, тень от которого падала и мне на лицо. Старуха оставила меня и закрыла за собой дверь.
В комнате уже сидела мадам де Ларужьер, одетая в дорогу, с головой укутанная в черную накидку из плотного кружева. Дядя встал - худой, почтенный. Взгляд его был холоден. Дядя избежал рукопожатия - он приветствовал меня поклоном выражавшим скорее неприязнь, чем расположение. Он так и остался стоять, опираясь рукой на ящик с письменными принадлежностями и тем поддерживая свое согбенное тело. Он не сводил с меня своих безумных фосфоресцирующих глаз, его устрашающие, темные, уже мною описанные брови были сурово нахмурены.
- Вы присоединитесь к моей дочери в пансионе во Франции, мадам де Ларужьер будет сопровождать вас, - проговорил дядя монотонно, с вымеренными паузами, как лицо, диктующее важное сообщение секретарю. - Мисс Куинс прибудет со мной - или же одна - через неделю. Нынешним вечером вы будете в Лондоне, откуда завтра вечером отправитесь в Дувр и пересечете пролив на почтовом судне. Сейчас вы сядете и напишете письмо вашей кузине Монике, которое я прочту, прежде чем позабочусь доставить по адресу. Завтра вы напишете леди Ноуллз из Лондона и сообщите, как проделали часть пути, а также добавите, что у вас не будет возможности послать ей письмо из Дувра, поскольку сразу же по прибытии вы садитесь на судно, и пока мои дела как-то не уладятся, вы не сможете написать ей из Франции, - для моей безопасности крайне важно, чтобы о нашем местонахождении никто не догадывался. Сведения, впрочем, она получит через моих поверенных - Арчера и Слея; но я думаю, мы скоро вернемся. И будьте любезны ваше второе письмо - из Лондона - показать мадам де Ларужьер, имеющей от меня указания проследить, чтобы в письме не содержалось никакой клеветы на меня. А теперь сядьте.
Эти неприятные слова еще звучали у меня в ушах, когда я была вынуждена повиноваться.
- Слушайте внимательно, - велел он. - Передадите то, что я говорю, в своих выражениях. Надвинувшаяся гроза, о которой стало известно утром, - взыскания в соответствии с исполнительным листом… запомните… - и он повторил слова по слогам, - гроза обрушится на этот дом сегодня, в крайнем случае завтра, что вынуждает меня, нарушая планы, отправить вас во Францию незамедлительно. Вы отбываете с сопровождающим лицом. - Мадам, почувствовав, что ее достоинство ущемили, заерзала на стуле. - С сопровождающим лицом, - повторил он голосом, в котором слышалось неудовольствие. - И можете, если вы столь любезны, - но я не домогаюсь подобного жеста справедливости, - можете сказать, что к вам проявляли здесь доброту, поелику возможную в несчастных моих обстоятельствах. Это все. У вас пятнадцать минут. Пишите!
Я послушно записала за ним. В том истеричном состоянии, в котором я пребывала, я не осмелилась роптать, а несколько месяцев назад я бы, вероятно, возмутилась, потому что его поведение оскорбляло и пугало. Но я закончила, к его удовольствию, письмо в означенные четверть часа, и он, опуская письмо, уже в конверте, на стол, сказал:
- Прошу, запомните, что эта леди не только сопровождает вас, но имеет право распоряжаться всем, что касается вашей поездки, и будет оплачивать все необходимые расходы. Вы будете ей безоговорочно подчиняться. Экипаж ждет у двери.
Произнеся это, еще раз мрачно поклонившись со скороговоркой "я-желаю-вам-благополучного-и-приятного-путешествия", он отступил на шаг-другой, и я с какой-то грустью, но вместе с тем и облегчением вышла.
Мое письмо, как я узнала потом, леди Ноуллз получила вместе с письмом от дяди Сайласа, в котором он сообщал:
"Дорогая Мод уведомила меня, что написала Вам о последних событиях. Внезапное осложнение в моих печальных делах повлекло к столь же внезапным переменам у нас. Мод едет во Францию, чтобы присоединиться к моей дочери в пансионе. Я намеренно не упоминаю адрес, поскольку собираюсь поселиться по соседству с ними на время, пока пронесется гроза. Последствия моих печальных затруднений могут настичь меня и там, а поэтому я должен сейчас избавить Вас от беспокойства хранить секрет. Я уверен, Вы извините молчание девочки в течение недолгого срока, а возможно, и услышите о ней - от меня. Наша дорогая Мод сегодня утром пустилась en route к месту назначения, очень сожалея - как и я, - что не смогла прежде нанести короткий визит в Элверстон, однако воодушевленная картинами новой жизни, ее ожидающей".
У двери, когда я вышла, я увидела Мэри Куинс, моего доброго старого друга.
- Я еду с вами, мисс Мод?
Я залилась слезами и крепко обняла ее.
- Не еду… - горестно проговорила Мэри. - А ведь я никогда не расставалась с вами - с тех еще пор, как вы, вот, руки моей короче были-то. - И добрая старушка Мэри расплакалась вместе со мной.
- Но ви приедете в несколько дней, Мэри Квинс, - увещевала мадам. - Какой ви глюпи! Что это - два-три день? Bah! Ерюнда!
Еще одно "прости" бедной Мэри Куинс, очень смущенной своей внезапной утратой… Почтительный и трепетный поклон от крошки дворецкого на ступеньках… Мадам, кричавшая в раскрытое окошко экипажа и поторапливавшая возницу, ведь у нас девятнадцать минут, чтобы добраться до станции… Понеслись! Решетка старого Кроула открылась перед нами. Я смотрела на отступавшую картину, на величавые деревья, великолепный, травленный временем особняк, и противоречивые чувства, сладкие и горестные, пробуждались, перемешивались в душе. Не была ли я слишком строга к обитателям этого старого дома моей фамилии? Не был ли дядя справедливо возмущен мною? Выпадут ли мне еще когда-нибудь столь восхитительные прогулки, которые совершали мы с дорогой Милли в этом диком и прекрасном лесу, темневшем вдали? У ворот Бартрама-Хо я заметила милую старушку Мэри Куинс, смотревшую нам вслед. И у меня опять потекли слезы. Я махала носовым платком из окошка, но вот уже только парковая ограда тянулась перед глазами, и мы быстро спускались с крутизны в лесистую долину, чем дальше, тем больше напоминавшую ущелье, а когда вновь выехали на дорогу, Бартрам-Хо виднелся туманным пятном деревьев и кровель, мы же были вблизи станции.