- Милый, милый, я еду к тебе, - сказала она громко, и соседка с удивлением обернулась к ней. Но Улита уже рылась в чемоданчике. Не забыла ли она самого главного - кремов, духи, пудру? Убедившись, что все на месте, она прислонилась затылком к твердой стене. Надо уснуть. Только одна ночь отделяет ее от счастья. Только одна ночь.
Утром она проснулась от солнца и радости. В окнах мелькали круглые холмы и низкие деревья Прованса. Небо было ослепительно голубое, восхитительно, блаженно, не небо, а голубая радость. И в этой голубой радости медленно вставало южное, огненное солнце. Но Улите некогда было смотреть в окно. Надо было приготовиться, чтобы встретить счастье. Пламя спиртовки качалось и подпрыгивало, грея щипцы. Улита завилась перед кривым зеркалом уборной. Запахло палеными волосами. Ничего, ничего. Она потерла обожженное ухо, морщась от боли. - Pour etre belle…
Пассажиры шумно и суетливо собирали вещи, толпились в коридоре вагона. Улита села к самому окну, так, чтобы ее сразу было видно. Она осторожно расправила рюшки и бантики розовой блузки, сдвинула шляпку немного на бок, взяла в руки искусственную красную розу. Так было условлено. Она не выйдет из поезда, пока он не придет за ней. Перед глазами как в тумане поплыли лица встречающих. Где-то среди них был он, Ваня-Ваничка, но ее близорукие глаза не могли его отыскать. Купе опустело, Улита осталась одна. Отчего, отчего он так долго не идет? Разве он не видит ее?
Кто-то заглянул в дверь и прошел дальше. Ждать становилось все труднее. Почти никого уже не было на перроне. Надо выходить, а то отвезут на запасной путь.
Кто-то снова заглянул в дверь, и, хотя Улита не могла разглядеть его лица, она вдруг почувствовала, что это он, Ваня-Ваничка. Она рванулась к нему, высоко поднимая руки.
Он подошел к ней вплотную.
- Так это вы? - спросил он глуховатым голосом. - Ну что же, если это вы… Здравствуйте. С приездом.
- Ваня, Ваничка, - она захлебнулась от волнения. Она хотела обнять его, но он уже деловито снимал ее чемоданы с полки.
- Многовато у вас вещей. Но я сильный, без носильщика справлюсь. Пожалуйте, - и он отстранился, пропуская ее вперед.
Она пошла, неуверенно ступая. Он помог ей выйти из вагона, она испуганно вцепилась в его руку.
- Чего это вы как по льду ходите? - спросил он. - Не видите?
- А? Что? - переспросила она.
- Не слышите? Не видите? - крикнул он ей в ухо.
Она покраснела и затрясла головой.
- Это от усталости, с дороги. Обыкновенно я хорошо…
- Да, бывает, - перебил он, крепко беря ее под руку и сводя вниз по белой, сияющей, бесконечной лестнице. - Гостиница здесь недалеко, только площадь перейти.
Это был он, Ваня-Ваничка, и он вел ее к себе.
Небо было все такое же голубое, но теперь оно почему-то казалось ей жестоким и насмешливым.
Она шла молча, думая только о том, чтобы не споткнуться, не упасть.
Вот и пришли.
Он ввел ее в подъезд гостиницы. Гостиница была старая и запущенная, пахло плесенью и капустой. И от этого противного запаха Улите вдруг стало грустно. Уже нельзя было притворяться. Ей было грустно, радости не было. Она не об этом мечтала. Но что же это такое?
Он толкнул дверь своей комнаты.
- Добро пожаловать, - сказал он мрачно.
Она робко вошла. Нет, все было совсем не так, как она мечтала. И комната не та. Она думала, маленькая с обоями в цветочки, но комната была длинная и узкая и обои рыжие.
- О, Господи, - вздохнула Улита.
- Что, устали? Ничего, сейчас чайку выпьем с колбасными изделиями, усталость как рукой снимет. А пока вымойтесь хорошенько, а то вы как клоун перемазаны.
Он вышел в коридор, чтобы не мешать ей.
- Как клоун, - прошептала она и закрыла лицо руками. Вместо "красавица", вместо "солнышко" - "клоун".
Ей захотелось убежать, спрятаться куда-нибудь в черную нору, ни о чем не помнить, ничего не чувствовать. Но нельзя было. Он ждал в коридоре. Она вздохнула и отвернула кран. Холодная вода потекла по шее, затопляя Улиту чувством гибели и отчаяния, покрывая розовую блузку. Все равно, теперь все равно. Она крепко вытерла лицо полотенцем, сняла шляпу и, не глядя в зеркало, поправила волосы.
"Но ведь он ничего еще не сказал, ничего непоправимого еще не произошло, - мелькнуло в ее голове. - Может быть, все еще будет хорошо".
- Можно, - крикнула она, и он сейчас же вошел.
- А так-то лучше. Ну-с, Улита Ивановна, давайте чаек пить. Садитесь.
Она послушно подошла к столу и вдруг заметила клетку с канарейкой. И клетка и канарейка были совсем такие, как она мечтала. Только одна канарейка не обманула ее.
- Сонечка, - Улита протянула к ней руку, - Сонечка.
- Пенка, Пенка ее зовут, а не Соня, - перебил он ее. - Где это видано, чтобы пичуге христианское имя давали!
Улита молча опустила голову. Даже канарейка не та.
- Кушайте, кушайте, - уговаривал он. - Ветчина, колбаса, все первосортное, нашего производства.
Но Улита не могла есть. Говорить она тоже не могла. Она сидела, грустно и бессмысленно разглядывая узор скатерти.
- Вот что, - вдруг громко начал он. - Пора и объясниться. - Он поправил чуб у себя на лбу. - Тут произошла ошибка, так называемое недоразумение. Конечно, я писал - внешность безразлична. Но существует граница, так сказать. Вы сами понимаете, - он вдруг запнулся и тяжело задышал носом.
- Я понимаю, - тихо проговорила она.
Он обрадованно закивал.
- Вот и отлично. Деньги на билет я вам раздобуду и завтра же с Богом в путь-дорожку. А пока прошу чувствовать себя полной хозяйкой у меня. Я у приятеля переночую.
Он встал и церемонно поклонился.
- Боюсь надоесть вам, да и в колбасную пора. До приятного. А вы вздремнули бы.
Он взял с вешалки шляпу, надвинул ее на чуб и, кивнув Улите, вышел.
Улита осталась одна. Теперь все было ясно и уже не было надежды. Как быстро, как просто все произошло. Она подошла к окну, взглянула на голубое небо. Скорей бы стемнело. Тогда можно будет незаметно уйти из отеля, пробраться в порт. Это был единственный, неизбежный, спасительный выход. Она вздрогнула, представляя себе холодные, тяжелые волны. Только бы не мучиться, только бы скорей конец.
Она не подумала даже, что может вернуться в Париж, в мастерскую, в прежнюю жизнь. Нет, впереди не было ничего, кроме смерти.
И все-таки надо было еще жить, еще ждать, пока стемнеет. Она отвернулась от окна, и взгляд ее упал на широкую постель. Если бы можно было уснуть. Она так устала. Она легла на пикейное одеяло. "Надо снять одеяло, помну", - подумала она. Но голова уже тяжело опустилась на подушку, и веки закрылись. Стало совсем темно, совсем тихо. Ей показалось, что она проваливается куда-то, что она лежит не в отдельной комнате на белой постели, а на твердом морском дне и большие рыбы медленно проплывают в зеленоватой воде, задевая ее мягкими, скользкими плавниками.
Вот и конец. И не страшно, не больно.
Дверь бесшумно отворилась, и кто-то вошел в зеленоватую воду. Рыбы испуганно отплыли в сторону, и Улита увидела смутно белевшее лицо, странно похожее на лицо Вани-Ванички. Но этого не может быть.
- Нет, нет, - простонала она.
- Улиточка, - смутно донесся до нее голос. - Как мог я тебя обидеть, такую бедную, жалкую?
Она закрыла глаза. Как странно. Разве мертвым снятся сны?
Голос перешел в глухой гул. Ну да, это шумит море. Но в этот шум врывались какие-то слова.
- Я так боялся, что ты ушла. Бедная моя, слепенькая, глухенькая.
И снова морской шум и ощущение мокрых рыбных плавников на лице и руках.
Она проснулась. В комнате было совсем темно. Кто-то стоял на коленях перед кроватью, лицо его уткнулось в подушку, его широкие плечи вздрагивали.
- Что, что с вами? - испуганно вскрикнула Улита. - Что?
И он, Ваня-Ваничка, поднял к ней заплаканное лицо.
- Улиточка, родная моя, - всхлипнул он. - Ты спала, и мне тебя так жалко, так жалко… И я все понял.
- Что? Что? - переспросила она.
- Я только сейчас понял, как я несчастен, - быстро говорил он. - Как я несчастен, как ты несчастна. Нам нельзя расставаться. Скажи, что ты простила меня?
Это было невероятно, невозможно. Но теперь ничто уже не могло удивить ее. Новая жизнь началась, и счастье пришло. Оно опоздало только на несколько часов.
Она наклонилась к нему и поцеловала его в губы, и ей показалось, что всего этого тяжелого, страшного дня не было. Она только что приехала, и это первая минута их встречи.
- Здравствуй, Ваничка-Ваня, - сказала она радостно.
У моря
Миссис Робертс сидела одна за столиком в большой столовой пансиона "Атлантик". Муж ее уехал по делам в Лондон. Рой, ее четырехлетний сын, завтракал наверху с бонной.
Миссис Робертс было скучно. Она уже неделю жила здесь, и Биарриц надоел ей. Все то же море, те же автомобили, те же лица.
Ее столик стоял у открытого окна. По тротуару прошли две загорелые женщины. Они смеялись, размахивая руками.
"И чему они так?.. Какие глупые, какие противные".
Миссис Робертс положила себе на тарелку кусок рыбы.
По тому, как старательно и изящно она ела, было сейчас же видно, что она англичанка.
- Не может быть, - вдруг крикнул женский голос по-русски. - Не может быть, Миша…
- Тише, Нина. Не скандаль…
Миссис Робертс повернула голову и прислушалась.
"Русские?.. Где?.."
Но ничего нельзя было разобрать в сдержанном гуле разговоров. Около нее сидят испанцы, дальше виноторговец из Бордо. У стены американцы, она знакома с ними. Где же русские? Должно быть, та седая дама с барышней и молодым человеком у соседнего окна. Она их раньше не видела.
Русские. Они русские. Сердце громко застучало. Миссис Робертс закрыла глаза и увидела широкие белые улицы Петербурга, грязные стены домов, голубое морозное небо. И себя, Анечку Вакурину, идущую по сверкающему снегу, в синей шубке, перетянутой кушаком на талии, такую тоненькую, что, кажется, подует ветер, и она сломается пополам…
Завтрак кончился. Миссис Робертс аккуратно сложила салфетку и вышла в холл ждать русских.
"Седая дама, наверное, мать Миши и Нины", - подумала она.
Русские тоже вошли в холл.
- Надо спросить у швейцара, идет ли трамвай в Байонну.
- Да, да, - быстро сказала миссис Робертс, - в Байонну идет трамвай.
Седая дама улыбнулась.
- Вы русская? Как я рада.
- И я тоже очень рада.
Из пансиона вышли вместе.
- Вас Бог мне послал за мои молитвы, - говорила седая дама. - Вы только подумайте. Я одна, и не с кем слово сказать. Нина все с Михаилом Андреевичем. Ничего не поделаешь - жених и невеста. Но теперь я вас поймала и уже не выпушу.
Миссис Робертс надела перчатки. "Значит, Миша жених, а не брат. Не очень хороший вкус у этого Миши".
- Я и не думаю вырываться, - сказала она. - Мой муж англичанин, и все наши друзья англичане. Я давно уже не говорила по-русски…
Вернулись поздно перед самым обедом. Рой сидел в саду на траве и с деловым видом бил красной лопаткой по камню.
Миссис Робертс подбежала к нему и взяла его на руки. Как нехорошо. Она оставила ребенка <на> целый день одного.
- Вы скучали без меня, милый Рой? - спросила она по-английски.
Ребенок серьезно покачал белокурой головой.
- Нет, нисколько.
Она рассмеялась и поцеловала его в щеку.
- Вот он какой, мой сын.
Нина осторожно погладила его вьющиеся волосы.
- Он очаровательный. Посмотри, Миша, какая прелесть.
Миссис Робертс благодарно улыбнулась ей.
- Да, он славный. Бог даст, и у вас скоро будет такой же.
- Нет, не такой. Он прелестный, но это маленький англичанин. А наш будет русский.
Брови миссис Робертс поднялись. Она холодно посмотрела на Нину.
- Я еще должна переодеться к обеду… - И пошла к дому унося ребенка.
- Какая вы счастливая, Нина, что выходите замуж за русского…
Зеленые волны высоко взлетали и падали, разбиваясь белой
пеной, на теплый серый песок. Купающиеся прыгали, держась за Веревку. По берегу ходил усатый фотограф. Из казино доносилась музыка.
Они лежали на песке. Миссис Робертс посередине, слева Нина, справа Михаил Андреевич.
- Подумайте, вы говорите по-русски на ты. Вы можете сказать: я люблю тебя.
Он пристально посмотрел на губы миссис Робертс.
- А вы разве никогда не говорили этого по-русски?
Она вытянулась, подставляя солнцу белые колени.
- Нет. Никогда. Только по-английски, и это совсем не то.
- Оттого вы так удивительно и говорите. Повторите еще раз, пожалуйста.
- Я люблю тебя… - сказала она снова медленно и нараспев. Нина покраснела.
- Какая вы сентиментальная. Совсем обангличанились, - она встала.
- Пойдемте лучше купаться.
Миссис Робертс вбежала в воду и, взмахнув руками, поплыла. Нина схватилась за веревку.
- Миша, держи меня, я боюсь.
Но он уже плыл за миссис Робертс.
- Держись покрепче за веревку, Нина. Я сейчас вернусь. Миссис Робертс легла на спину, раскинула руки и смотрела сквозь ресницы в горячее, синее небо.
Он подплыл к ней.
- Хорошо вам? - спросил он тихо, заглядывая ей в лицо.
- Хорошо, - ответила она так же тихо и улыбнулась.
Миссис Робертс писала письмо мужу: "Мне здесь очень весело. Я подружилась с русскими, они премилые".
Она задумалась на минуту. Не обидится ли он? И приписала: "Но все-таки возвращайтесь скорей, дорогой Джон".
- Анна Николаевна, - позвали снизу.
Она высунулась в окно.
В саду около клумбы левкоев стоял Михаил Андреевич. Нина шла к калитке.
- А Нина говорила, что вы спите. Спускайтесь скорее. Мы вас подождем, - крикнул он.
- Сейчас.
Она торопливо надела шляпку, попудрилась, взяла зонтик. Письмо к мужу так и осталось недописанным.
В холле сидела Александра Ивановна, мать Нины.
- Вы опять уходите? Посидели бы со мной.
- Не могу, я иду гулять с вашими.
Александра Ивановна поджала губы.
- В Англии, должно быть, никогда не оставляют жениха и невесту одних?
Миссис Робертс рассмеялась.
- О, нет. Напротив, - и вышла в сад.
Нина и Михаил Андреевич стояли у калитки и тихо ссорились.
- Я с ней не поеду…
- А я тебе говорю…
Миссис Робертс подошла к ним.
- Куда мы едем?
Нина пожала плечами.
- Никуда. Или куда хотите. Мне безразлично.
- Пожалуйста, не капризничай, Нина, - прервал он ее. - Мы собирались в Сен-Жан-де-Люз.
- Отлично. Я еще не была там.
Они вышли на улицу. Нина вдруг остановилась.
- Вот что. Поезжайте одни. Я останусь дома.
Михаил Андреевич усмехнулся.
- Как хочешь, нам и без тебя не будет скучно. Ну так как же? Останешься?
Нина закусила губу.
- Нет, поеду…
Миссис Робертс взбежала по лестнице, открыла дверь, зажгла свет. Как весело было! Как он хорошо танцует. А эта утка ревнует, кажется. Она рассмеялась, сбросила накидку, сняла через голову белое кружевное платье и подошла к зеркалу.
- Я сегодня хорошенькая.
В зеркале отразилась кровать и ваза с розами. На красном бобрике около двери лежал маленький голубой квадратик.
- Телеграмма.
Она быстро обернулась. Сердце застучало громко. Пальцы дрожали и не могли разорвать бумагу. Она с детства боялась телеграмм.
"Завтра. Десять утра. Джон".
Она вздохнула. Слава Богу. Она так испугалась. Джон едет. Надо рано встать, встретить. Как Рой обрадуется… Она торопливо разделась.
Как Рой обрадуется… А она? Разве она не рада? Ну конечно. Очень…
Широкая кровать. Такая широкая, что можно лечь поперек. Завтра уже не будет столько места. Завтра рядом ляжет Джон. И ставни придется закрыть. Джон не переносит лунного света.
Конечно, она очень рада…
Рой, хлопая в ладоши, прыгал вокруг игрушечного броненосца.
- Посмотрите, какие пушки!
Джон нагнулся над чемоданом.
- Я привез вам кружево, дорогая. Сейчас достану.
- Потом, потом. Идемте купаться. И Рою, наверное, страшно хочется поскорей спустить свой корабль на воду.
На пляже встретили Михаила Андреевича и Нину.
- Мой муж, - представила миссис Робертс. - Он только сейчас приехал.
Михаил Андреевич немного поморщился. Или ей так показалось? Джон, улыбаясь, блестя белыми зубами, крепко потряс ему руку.
- Очень рад познакомиться с вами. Как поживаете?
Михаил Андреевич немного говорил по-английски. Джон любезно и старательно коверкал французские слова.
- Чудная погода. Не так ли?
- Да.
- И море чудное. Не так ли?
- Да, конечно.
- Отличное будет купанье. В поезде было жарко…
Нина запахнула пестрый купальный халат.
- Я очень рада за вас, Анна Николаевна. Теперь вы уже не будете такой одинокой.
В тот же вечер уехали гостить к Гиббсам в имение. Ей очень не хотелось ехать. Но отложить нельзя было - Гиббсы праздновали пятилетие свадьбы.
- Я не люблю оставлять Роя на бонну.
- Можно взять его с собой, если это вас беспокоит.
Она пожала плечами.
- Ехать на два дня и тащить с собой ребенка. Просто смешно…
У Гиббсов было чудное имение, но эти три дня показались ей бесконечными. Никогда в жизни она не испытывала такой тоски и тревоги.
Миссис Гиббс упрашивала остаться еще.
- Спасибо. Но я не могу. Я беспокоюсь за Роя. Вы сами мать, миссис Гиббс. Вы понимаете, - глаза миссис Гиббс стали круглыми от сочувствия.
- О да. Я понимаю вас, миссис Робертс.
Дома все было в порядке. Рой, веселый и загорелый, бросился с криком к отцу. Потом вежливо поцеловал матери руку.
- Здравствуйте, дорогая.
Совсем как отец. Как они похожи. Будто два Джона. Оба голубоглазые, здоровые, рассудительные. Один большой, другой маленький.