- Мама, не целуйте меня так сильно, пожалуйста. Мне больно.
Она прижала его к груди.
- Потерпите, милый Рой. Что же мне делать, если я вас люблю?..
Рой серьезно кивнул:
- Хорошо, целуйте, я потерплю…
Когда они сошли вниз, Нина с матерью уже сидели за своим столиком в столовой. Одни, без Михаила Андреевича. У Нины были красные глаза.
Миссис Робертс ничего не ела. Тревога все не проходила. Но отчего? Ведь Рой здоров и Джон с нею. Чего же ей еще?
- Вы бледны, дорогая, может быть, океан плохо действует на вас?
- Ах нет, мне здесь очень хорошо.
- Не скучно ли вам? Сходите к Пуаре, закажите себе платье. Это развлечет вас.
Она постаралась улыбнуться.
- Вы очень добры, Джон. Но мне не скучно, и платьев у меня довольно.
После обеда она пошла к Нине.
- Здравствуйте. Как поживаете? Куда делся Михаил Андреевич?..
Нинины заплаканные глаза посмотрели на нее с ненавистью.
- Почем я знаю?.. Что вам от меня надо?
Нина вскочила со стула и побежала в сад.
Александра Ивановна шумно вздохнула.
- Как Нина разнервничалась. Уж простите ее. С женихом поссорилась. Пустяки - милые бранятся…
Нина потушила свет, сбросила туфли и в темноте в одних чулках, чтобы не мешать матери, не останавливаясь зашагала из угла в угол.
"Неужели он бросил ее? Неужели?.."
Она осторожно задела за стул.
- А, что? Что? - послышался из-за двери сонный голос Александры Ивановны. - Воры? Разбойники?..
- Спи, мама, это я.
"Не может быть… Ведь еще десять дней тому назад он был так влюблен. Ведь через месяц их свадьба. Зачем она не осталась в Париже?.. А теперь, теперь… И все эта Анна…"
- Анна, - с отвращением прошептала Нина. Она всегда ненавидела это имя. Даже Анны Карениной не любила из-за него. Как будто предчувствовала, что какая-то Анна разобьет ее жизнь…
Надо лечь, уснуть. Ах, как ей тяжело.
Она легла, прижалась к холодной подушке щекой. Слезы быстро потекли из глаз.
От усталости и от слез голова стала тяжелой и камнем пошла на самое дно сна.
"А вдруг он завтра придет, и все опять будет хорошо", - подумала она, засыпая…
- Нина, Нина, да Нина же!
У кровати стояла Александра Ивановна. Красные пятна горели на ее щеках, лицо было злое и взволнованное.
- Вот. Дождалась. На, читай, - сунула она Нине письмо в руку. - Да читай же.
Нина наклонилась над листком, исписанным знакомым почерком. Что это значит? Что?..
"…К моему большому сожалению… Несходство характеров… Ошибка… Было бы преступление сделать Вашу дочь несчастной…"
А, вот оно что. Листок упал на красное одеяло. Нина снова положила голову на подушку и закрыла глаза. Стало совсем тихо на душе… Так лучше, гораздо лучше. Теперь, по крайней мере, все ясно. Ни страха, ни надежд…
- Что же ты молчишь, Нина?..
- Оставь, мама. - Нина прижала руку к груди. - Оставь, мама, мне больно.
- Больно? Сердце болит? А у меня сердце не болит, думаешь? Впрочем, хорошо, что умер отец. Как бы ему такой поворот перенести…
Нина заткнула уши.
- Мама, прошу тебя…
- Я говорила, <ты> меня не слушала. Все сама лучше знала. Бегала к нему. Вот и добегалась. Биарриц тебе нужен был, вот тебе теперь и Биарриц. Радуйся!
Нина лежала, уткнувшись головой в подушку. Только бы не слышать этого злого крика, только бы мать ушла. Как болит сердце…
- Да ты слышишь или нет? Вставай скорей, поезд отходит в два. Надо еще уложиться. Завтра же пойдешь к Жан в мастерскую проситься обратно на место…
Нина встала, умылась и подошла к туалету.
Она не чувствовала ни горя, ни тоски и ни о чем не думала. Все стало безразличным. И беспокоила только мать. Зачем она так грубо кричит?
Надо торопиться. Уложить чемодан…
Она расчесала короткие волосы. В зеркале как-то немного скошенно отразилось бледное, грустное, опухшее от слез лицо.
Все кончено… Недолго оно продолжалось, ее счастье…
Она представила себе Мишину квартиру. Столовую с большой лампой над круглым столом, желтую солнечную спальню с огромной медной кроватью, почтительную горничную в кружевном переднике. И себя, Нину, входящую в переднюю в беличьей шубке, которую Миша обещал ей подарить в день свадьбы. Такую хорошенькую, нарядную и счастливую…
Она положила голову на туалет и заплакала. Потом встала, открыла шкаф, порылась в аптеке, нашла опиум. Его весной прописали матери. Хорошо, что остался. Понюхала, пахнет противно. Взглянула в зеркало.
"Я сейчас умру. Такая молодая. Жаль, что веки красные и губы опухли от слез. Лучше бы умереть красивой. Ах, все равно…"
Она поднесла стакан ко рту. Нет, нет, она не может… И все- таки выпила все до дна.
"Вот и конец. Вот и конец всему…"
Она медленно подошла к постели и легла на спину. И сразу стало легко и тихо. Она закрыла глаза. Где-то совсем близко зазвенела музыка… Розовые гвоздики в вазе. Лакей поставил перед ней блюдечко с шоколадным мороженым. Ах да, это казино. Танцующие медленно кружатся. Миша сидит с ней рядом. Он, улыбаясь, целует ее руку. И все вокруг звенит, звенит и кружится. Как приятно. Как легко. Как спокойно…
"Надо сказать маме, - вдруг вспомнила она и с трудом села на постели. - Надо проститься с мамой".
Она тяжело встала и, шатаясь, подошла к двери. Дверная ручка скользкая и круглая. Как трудно отворить дверь.
Александра Ивановна стояла на коленях перед чемоданом. Она сердито взглянула на дочь.
- Наконец-то. А вещи твои готовы?.. Вот, полюбуйся, какой счет подали…
- Мама, - тихо сказала Нина, - мама, прощай, я отравилась…
Она села на стул у стены. Голова беспомощно свесилась на грудь.
- Прощай, мама…
Александра Ивановна быстро встала.
- Что?.. Что ты говоришь, Нина?
Нина слабо покачала головой.
Комната вдруг наполнилась влажным белым туманом. И все опять закружилось и зазвенело…
- Я отравилась. Прощай. Позови Мишу…
- Ниночка, Ниночка. Ради бога… Нина.
Александра Ивановна трясла дочь за плечо.
Но Нина уже ничего не слышала, ничего не видела.
- Спать, - прошептала она.
За окнами серело небо. Деревья гнулись и шумели. Свежий ветер трепал занавески.
Миссис Робертс положила салфетку на стол.
- Идите купаться, Джон. Я догоню вас на пляже. Только переоденусь. Мне холодно в этом платье.
Джон посмотрел на нее.
- Я лучше подожду вас здесь.
Она нетерпеливо подняла брови.
- Нет, нет. Идите.
- Хорошо, дорогая.
Он поцеловал жену в щеку и вышел. Он привык не спорить с ней. Миссис Робертс осталась одна. Она смотрела в окно на холодное облачное небо, на дрожащие листья. Роса еще блестела на траве.
Все казалось таким свежим, холодным и чистым. Ничего особенного не было. Обыкновенный сад, обыкновенное утро. Но она съежилась, сжала руки, и сердце забилось еще тревожнее.
"Какой жестокий, какой безжалостный вид!"
Она отвернулась от окна, взяла белую фарфоровую чашку со стола и, наклонившись, стала внимательно рассматривать ее золотой ободок. Потом вдруг разжала пальцы. Чашка со звоном ударилась о пол.
Миссис Робертс посмотрела на осколки, белевшие у ее ног, и провела рукой по лбу.
"Что со мной такое?.."
Она встала, прошла по комнате. Беспокойство все росло. Она вышла в коридор, поднялась по лестнице во второй этаж.
"Куда я? К Нине? Но ведь она надерзила мне вчера. Нельзя первой".
Она уже хотела повернуть, как вдруг услышала крик в Нининой комнате.
"Что там происходит?.."
Она тихо постучалась, никто не ответил. Тогда она толкнула незапертую дверь и вошла.
Шторы на окне были спущены. Было почти темно. Пахло нашатырным спиртом. На кровати лежала Нина. Платье ее было расстегнуто. Одна нога в сером шелковом чулке беспомощно свешивалась на пол. Ее широко открытые глаза испуганно и удивленно смотрели на Михаила Андреевича.
- Миша, не уходи. Я умираю, - простонала Нина.
Он пожал плечами.
- Но ведь доктор говорит, что никакой опасности нет.
Александра Ивановна наклонилась над дочерью.
- Не волнуйся, Ниночка, вредно, - она повернулась к Михаилу Андреевичу. - Вы… - начала она и вдруг заметила миссис Робертс.
Голова ее старчески задрожала, рот перекосился.
- Вон! - проговорила она свистящим от ненависти голосом. - Убирайтесь вон. Оба…
Миссис Робертс испуганно оглядывалась.
- Что?.. Что вы говорите?..
Михаил Андреевич взял ее за руки. Она покорно дала себя увести. В коридоре она остановилась и заплакала.
- За что она меня выгнала?.. За что?..
Он вытер ее глаза своим носовым платком и, наклонившись к ней, сказал протяжно и нараспев:
- Что? Что такое?.. Я люблю тебя, - так же повторил он, старательно складывая губы. - Я люблю тебя…
Она сквозь слезы растерянно смотрела на него и вдруг догадалась, что он передразнил ее.
- Зачем это вы?..
- Я люблю тебя…
- Зачем? Что это значит?.. Вы серьезно?..
Он обнял ее.
- Да, да, да. Я люблю тебя, - говорил он быстро, целуя ее губы, Щеки и волосы. - Я теперь свободен, едем со мной.
Она испуганно отбивалась.
- Оставьте меня.
Но он еще сильнее обнял ее.
- Едем, едем. На автомобиле до Сан-Себастьяна, а там…
Ей наконец удалось вырваться, она толкнула его и побежала по коридору, но он снова схватил ее за руку.
- Ведь ты тоже любишь меня. Твой муж даст развод…
В конце коридора показалась горничная с подносом. Он выпустил ее руку. Она снова побежала. Горничная удивленно посмотрела ей вслед.
Она вбежала к себе и заперла дверь.
"Что это?.. Что это все значило?.."
Она бросилась на кровать, уткнулась лицом в подушку. Она плакала долго и горько от обиды, непонимания и жалости к себе.
Потом встала, вымыла лицо холодной водой и, чувствуя себя как-то совсем особенно слабой, легкой и несчастной, осторожно ступая, прошла к сыну.
Рой сидел на корточках перед паровозом.
В открытом окне был тот же знакомый, холодный и безжалостный вид.
Она нагнулась к Рою. Горло перехватило от нежности и любви. Вот ее жизнь, ее счастье.
Она взяла ребенка на руки, села в кресло и, покачивая его, тихо заплакала:
У кота воркота,
Была мачеха лиха,
Она била его, приговаривала…
Стало тихо-тихо. И тревога прошла, и не было грусти. Она пела, прижимая к себе теплого ребенка. Ей казалось, что это не она сидит здесь и поет. Нет. Это ее мать. Это ее мать держит ее на руках. Ее, маленькую Анечку. И она, Анечка, слушает, зажмурившись. Как хорошо. Как тепло. Только бы мама пела…
У кота воркота…
Но ребенок вдруг поднял голову и взглянул на нее голубыми рассудительными глазами.
- Мама, перестаньте, пожалуйста. Мне скучно. Давайте паровоз пускать.
Праздник
Оля услышала шаги матери в коридоре и подбежала к двери.
- Мамочка.
Анна Николаевна вошла, усталая и бледная. Потертая шубка из поддельного котика упала на пол, шляпа полетела на кровать.
- Мамочка.
Анна Николаевна нагнулась, взяла дочь на руки, прижала ее к груди и стала жадно и страстно целовать ее.
- Олечка, радость моя.
Оля обхватила материнскую шею руками и тихо жмурилась под поцелуями. Что-то холодное, мокрое, как капля дождя, вдруг упало на ее теплую щеку. Оля открыла удивленно глаза.
- Мамочка, ты плачешь? Отчего?
Анна Николаевна быстро вытерла ресницы и виновато улыбнулась.
- Я не плачу, Олечка. Тебе показалось.
Она прижала палец к губам.
- Не говори папе, - и опустила Олю на пол.
Дверь снова отворилась. Вошел Олин отец. Он положил на стол длинный хлеб и стал вынимать из карманов пальто покупки.
- Что ты так поздно? Где ты пропадаешь? Уже половина девятого.
Анна Николаевна пожала плечами.
- Вечно допросы. Надоело.
- Надоело? Скучно?
Анна Николаевна покачала головой.
- Я не жалуюсь. Не приставай только.
Он снял фуражку и пальто, сел к столу и сердито закурил. Она зажгла спиртовку и принялась жарить бифштексы. Оля испуганно смотрела на них. Отчего они сердятся?
Чад пригоревшего масла наполнил комнату. Мясо шипело и подпрыгивало на сковороде.
Анна Николаевна накрыла на стол.
- Мои ноги, мои бедные ноги, - вдруг вздохнула она. - Целый день стоять. Ах, как я устала.
Она закрыла глаза и прислонилась к стене.
- Я больше не могу так жить.
Оля села на корточки рядом с ней и погладила ее ноги. Такие красивые ножки в таких красивых туфельках на каблучках. Разве они могут болеть?
- Я больше не могу так, - повторила Анна Николаевна.
Отец бросил папиросу на пол.
- Ведь ты только что говорила, что не жалуешься?
Она поставила блюдо с бифштексами на стол.
- Давай обедать.
Оля взобралась на высокий стул. Анна Николаевна старательно резала для нее мясо маленькими кусочками.
- Жуй хорошенько, деточка.
Отец отодвинул тарелку.
- Опять пережарила. Ничего не умеешь. Есть нельзя.
Она ничего не ответила, она внимательно следила за дочерью.
- Не держи вилку в кулачке, Олечка.
- Скажешь ли ты мне, наконец, где пропадала? - вдруг почти крикнул он и толкнул стол. Тарелки и стаканы жалобно задребезжали. Оля уронила вилку.
Анна Николаевна обняла дочь.
- Не пугайся, папа шутит. Вот он нам сейчас козу сделает. Ну?
И отец сейчас же протянул к Оле руку.
- Идет коза рогатая. У-у-у, забодает, - сказал он еще срывающимся от волнения голосом.
Оля не смеялась, она недоверчиво смотрела на него. Анна Николаевна взяла ее к себе на колени.
- Как не стыдно пугать ребенка. Разве нельзя после?
Он встал, шумно отодвинул стул.
- Уложи ее спать. Нам надо объясниться.
Анна Николаевна раздела и вымыла Олю. Обыкновенно Оля капризничала, просила еще дать ей поиграть, но сегодня она только молча и испуганно прижималась к матери.
Уже лежа в своей маленькой кроватке, она не выпускала ее руки.
- Мамочка, не уходи. Расскажи мне сказку.
Анна Николаевна нагнулась, перекрестила и поцеловала дочь. Потом взбила подушку, поправила одеяло.
- Спи, деточка. Я спою тебе песенку.
Она села на стул рядом и, улыбаясь, тихо запела:
Ангел с неба прилетит,
Ангел нежно усыпит,
Будешь спать ты сладким сном
Под сияющим крылом.
Ее легкий, трогательный голос поднимался под самый потолок. И потолок вдруг раздвинулся. Оля увидела кусок ночного звездного неба и облако, плывущее по небу. Нет, это не облако, это ангел. Он, как птица, влетел в комнату через дырку потолка. Он розовый, сияющий. Вот он спустился на пол и босыми розовыми ногами тихо подходит к кровати. И вот уже не мама сидит на стуле, а розовый ангел. И не мамины руки поправляют подушку, а розовые, сияющие крылья широко простираются над головой. И сразу становится совсем тихо, и веки тяжело закрываются. И только откуда-то далеко, снизу, с улицы доносится голос отца.
- Долго ли ты будешь там сидеть? Ведь она уже спит.
И снова тихо, и сияющие ангельские крылья над головой…
Оля открывает глаза. Отец стоит посреди комнаты без пиджака и размахивает руками.
Мама сидит на постели в одной рубашке, свесив голые ноги на пол. Растрепанные волосы падают ей на лоб, по щекам текут слезы. Она протягивает руки к отцу.
- Отдай мне ее, - просит она.
Отец топает ногой.
- Можешь убираться ко всем чертям. Но если Олю возьмешь, убью как собаку.
О чем они? Оля хочет спросить, позвать маму, но веки уже снова закрываются, и она засыпает.
Оля проснулась рано утром, вспомнила слова, слышанные во сне - "убью как собаку". На рассвете ангел улетает, унося с собой ночные сны. Должно быть, он нечаянно обронил один кусочек сна, оттого Оля и помнит - "убью как собаку".
Утро было такое же, как всегда. Отец ушел на завод. Анна Николаевна одела Олю, расчесала ее мягкие, светлые волосы, долго целовала ее.
- Птенчик мой маленький, любишь ли ты меня?
Оля обняла ее за шею, сжала изо всех сил.
- Мамочка, вот как люблю.
Анна Николаевна напоила ее молоком, потом стала играть с ней в куклы.
- Мамочка, разве сегодня праздник?
Анна Николаевна грустно покачала головой.
- Ах нет, деточка. Сегодня совсем не праздник. Сегодня самый страшный день нашей жизни.
Оля не поняла.
- Отчего? Отчего, мама?
Но мама не ответила. Она взяла Олю на руки и быстро закружилась с ней по комнате.
- Хорошо так?
Оля забила в ладоши.
- Еще, еще потанцуем, пожалуйста. Как весело!
- Нельзя, деточка. Мне пора идти.
- В магазин?
- Нет, - Анна Николаевна прижала дочь к груди. - Нет, не в магазин.
- Возьми меня с собой, мамочка.
- Я не могу, - сказала мама тихо и заплакала.
Потом торопливо, не глядя в зеркало, надела шляпу и потертую шубку.
- До свиданья, Олечка.
И дверь закрылась за ней.
Оля осталась одна. В этом еще не было ничего необычайного. Мама каждое утро уходила на работу. Она вернется к завтраку. Оля села на коврик перед кроватью и занялась куклами.
Но к завтраку мама не пришла. И вечером тоже не пришла. Отец ходил по комнате от стола до шкафа, бледный и злой. Оля стояла на стуле у окна и, прижавшись лицом к стеклу, смотрела на улицу - не идет ли мама. Но мамы нигде не было видно.
В этот вечер не обедали. Когда часы пробили одиннадцать, отец вспомнил об Оле. Она все еще стояла у окна, сплюснув нос и щеки о холодное стекло.
- Оля, спать.
- А мама?
- Мама нас бросила, - плечи отца вдруг задрожали, голова упала на стол, и он зарыдал, закрыв лицо руками. - Мама больше не придет.
С того дня началась новая, странная и печальная жизнь. Мамы не было. Мама не возвращалась. Отец даже запрещал вспоминать о ней.
- Она нас забыла, и мы ее забудем, - говорил он, целуя Олю. - Ты увидишь, как мы будем счастливы с тобой. Она нам совсем не нужна. Она скверная.
Оля молча и недоверчиво слушала отца.
Нет, мама не могла ее забыть. Нет, мама хорошая. Ах, если бы можно было убежать к ней.
Сердобольная соседка по комнате одевала и кормила теперь Олю. Она даже старалась рассказывать ей сказки. Но Оля не слушала. Она целыми днями стояла на стуле, прилипнув к холодному стеклу, - а вдруг она увидит маму.
В сочельник соседка с утра забрала Олю в свою комнату.
- Подожди, подожди, Олечка, - говорила она, гладя ее по голове. - Вот увидишь, что вечером будет.
- Что будет?