- Уж такое, такое, - соседка развела руками, - что и описать нельзя.
Олино сердце громко стукнуло в груди. Оля поняла: мама вернется. Она больше ни о чем не расспрашивала. Она села в угол и молча, не двигаясь стала ждать вечера.
Когда уже совсем стемнело и зажгли лампы, соседка надела на Олю новое красное платье и причесала ее. Наконец кто-то три раза тихо постучал в дверь.
- Идем, - соседка как-то таинственно смотрела на Олю и взяла ее за руку.
Оля вся дрожала. От волнения ноги не слушались, и было трудно идти. Сейчас, сейчас она увидит маму.
Они молча прошли по длинному, плохо освещенному коридору. Дверь широко распахнулась перед ними. Посреди комнаты, сияя огнями и золотыми украшениями, стояла большая елка. Рядом с ней на столе сидел белый плюшевый медведь. Тут же стояла тарелка со сладостями, ваза с апельсинами. Новые шерстяные чулки свешивались со стола.
Оля остановилась на пороге, растерянно оглядываясь.
Соседка легко толкнула ее.
- Это все тебе. Иди, благодари папочку. Совсем ошалела от радости.
Отец вышел из-за елки, улыбаясь, и протянул руки.
- Олечка, ну же?..
Но Оля даже не взглянула ни на него, ни на елку, ни на медведя.
- Где? где? где? - она вбежала в комнату, обогнула елку, заглянула за шкаф.
- Что ты ищешь, Олечка?
- Где мама? - крикнула Оля. - Где мама, где?
Отец взял ее за руку.
- Кто тебе сказал, что мама здесь? Не думай о ней. Вот смотри, какой мишка красавец.
Но Оля вырвала свою руку из пальцев отца.
- Мама! Где мама? Куда ее спрятали?
Отец рассердился и топнул ногой.
- Да перестанешь ли ты, гадкая девчонка?!
Оля снова обежала всю комнату, заглянула под стол и за шкаф.
- Мама, мама, - звала она.
Смущенная соседка старалась ее успокоить.
- Олечка, это тебе чулочки. Видишь, какая елка, а наверху звезда.
Оля вдруг поняла, что мамы нет. Она упала на пол и, забившись, закричала и заплакала.
Соседка подняла ее и стала быстро укладывать в постель. Оля затихла и только всхлипывала.
Отец тушил свечки на елке.
- Вот полюбуйтесь. Обрадовал дочку. Из-за этой проклятой елки, из-за этого медведя я две ночи сверхурочно работал.
Соседка сокрушенно и сочувствующе кивала:
- Не огорчайтесь так. Она еще маленькая. Она забудет. Через год и не вспомнит о матери.
Но Оля не забывала. Она ждала, она знала - мама вернется. Она мечтала, стоя у холодного окна: вот, как в сказке, в серебряных санях, запряженных белыми, длинногривыми лошадьми, подъедет мама. Она выйдет из саней в сверкающем серебряном платье, в белой шубе с развевающимися перьями. Она быстро взойдет по лестнице. Оля побежит к ней навстречу, мама поднимет ее на руки, распахнув шубу, прижав ее к груди, к холодному, сверкающему платью, и будет целовать ее холодными, красными губами. Они сядут в сани, лошади дернут, снег взовьется из-под копыт. От холода, от ветра, от счастья станет трудно дышать. Мамины руки будут крепко держать ее. Мамины губы будут нежно целовать ее. И они понесутся по белому, серебряному, широкому снегу все быстрей и быстрей, все дальше и дальше. В Россию, в Москву.
Оля вздохнула и широко открытыми глазами стала внимательно смотреть вниз, не едет ли уже мама в серебряных санях. Но внизу на улице проехало только такси. Торговка толкала с трудом нагруженную зеленью тележку. Из подворотни шмыгнула черная кошка. Нет, сейчас мама и не могла приехать. Мама приедет в особенный день, в праздник.
И этот праздник настал. В сущности, день был совсем обыкновенный, серый, туманный и среда. Но это все-таки был праздник.
Отец уже ушел на завод. Соседка еще не приходила одевать Олю, и Оля спала, подложив кулачок под щеку.
- Олечка, - тихо раздалось над самым ее ухом.
От звука этого тихого, нежного голоса Оля сразу открыла глаза. Перед нею стояла мама. Такая, как в сказке, такая, как она мечтала. Она стояла, наклонившись к Оле. Только шуба на ней была не белая, а золотистая, и перья не свешивались со шляпы. Но так было еще красивее. И на груди, на золотистом шелку, сверкали белые ледяные камни.
- Олечка, - мама опустилась на колени и стала жадно целовать Олины плечи, руки и ноги. - Деточка моя, наконец. Как ты похудела, побледнела. Ты скучала по мне?
Оля обхватила ее шею.
- Я ждала тебя, мамочка.
Мама, смеясь и плача, вынула ее из постели.
- Теперь уже никогда не расстанемся.
Она торопливо надела на нее красное платье.
"Какое безобразное, сейчас же другое купим". Дрожащими пальцами зашнуровывала Олины сапожки и, закутав ее в свою шубу, понесла вниз по лестнице.
Внизу стояла хозяйка отеля, загораживая им дорогу.
- Мадам, я не могу позволить унести ребенка.
Веки Анны Николаевны забились, как крылья бабочки, по щекам побежали слезы.
- Ради Бога, умоляю вас, ради Бога, - она протянула хозяйке свою сумочку. - Возьмите. Я пришлю вам еще завтра. Только позвольте.
Хозяйка громко высморкалась.
- Хорошо, идите, мадам. Я не имею права. Но я сама мать.
Дверь распахнулась перед ними. Но не серебряные сани, а длинный черный автомобиль стоял перед подъездом. Значит, так и надо. Так еще лучше, смутно мелькнуло в Олиной голове. Шофер помог им сесть. Дома и улицы побежали перед глазами. Мамины руки крепко обнимали Олю, мамины губы нежно целовали ее. Все было так, как она мечтала. Только не было ни холода, ни снега.
Автомобиль остановился. Анна Николаевна ввела Олю в магазин.
Улыбающиеся приказчицы поставили Олю на прилавок, как куклу, и стали быстро снимать с нее старое серое пальтишко, вязаный капор, безобразное красное платье. Через минуту Оля стояла на прилавке в розовом легком платье, в розовой шубке с горностаевым воротником, в розовой шляпе. И в зеркале отражалась прелестная, нарядная девочка.
Оля взглянула на мать.
Анна Николаевна рассмеялась и поставила Олю на пол.
- Да. Ты была замарашкой, а теперь будешь принцессой. Дай ручку, маленькая моя Золушка. Идем.
Несколько шагов влево, три ступеньки наверх и вот уже не магазин, а рай.
Оля остановилась, зажмурилась и прижалась к маминым коленям.
Да, это - рай. Прямо с потолка на зеленом шнурке свешивается большая обезьяна в красной феске. На полках рядами сидят куклы. На полу грудами лежат автомобили и аэропланы и рядом с ними львы, собаки и барашки.
- Ну, Олечка, выбирай. Что тебе нравится?
Оля недоверчиво смотрит на маму.
- Неужели можно все, что захочу?
- Ну конечно, деточка.
Оля тычет пальцем в куклу и в аэроплан, в белого барашка.
- Вот это и это еще, - она задумывается. - И еще живого крокодила.
Анна Николаевна и приказчик смеются.
- Живого крокодила нельзя. Можно картонного.
Оля кивает.
- Хорошо. Пусть картонный. И еще бы я хотела, но тоже нельзя. Я хотела бы золотую рыбку. Живую. Но пусть дадут картонную.
- Нет, золотую рыбку можно живую.
Оля крепко сжимает мамины пальцы.
- Ту, из сказки. Чтобы ей желания говорить.
Анна Николаевна целует ее.
- Да, Олечка. Ту самую. Только желания говорить надо будет не рыбке, а мне. А ей я уже передам. И сразу все будет исполняться. Вот увидишь.
Приказчики вносят большие пакеты в автомобиль. Для мамы и Оли осталось совсем мало места. Оля ощупывает пакеты.
- Это баран. Это поезд. И все мое. Правда, мамочка?
Анна Николаевна обнимает ее.
- Все твое, а ты моя.
Оля трется щекой о мамину шубу.
- Куда мы теперь едем?
- Домой.
- Это где?
- Сейчас увидишь.
Автомобиль снова останавливается. Какой большой подъезд. И зеркала во всю стену.
Мама открывает дверцу в стеклянный ящик, входит в него с Олей, и ящик начинает медленно подниматься.
- Мамочка, куда мы? На небо?
- Лучше, чем на небо. Домой, к нам.
Ящик останавливается. Горничная в белой наколке открывает дверь, вносит Олю в квартиру, снимает с нее шубку.
- О, какой ангелочек, - говорит она.
Оля осматривается.
- Как красиво. Мамочка, ведь это дворец? Ты теперь царица?
Лицо Анны Николаевны на минуту темнеет.
- Нет, я совсем не царица, - она берет дочь за руку. - Ну, пойдем осматривать наш домик.
Да, это праздник. Веселый, волшебный, бесконечный. От восторга, и смеха, и маминых поцелуев все путается в Олиной голове. За завтраком было столько вкусных блюд, столько пирожных и шоколадных конфет. А потом играли в куклы и в поезд, и Оля просила золотую рыбку:
- Чтобы всегда было так.
Золотая рыбка плавала в круглой стеклянной вазе и даже не взглянула на Олю, но мама сказала, что она слышала.
Да, это волшебный праздник. Но от всего этого счастья и веселья Олины глаза слипались и усталые руки роняли игрушки на ковер.
Анна Николаевна уложила ее на широкую кровать.
- Поспи немного, птенчик.
Но Оля испуганно покачала головой.
- Нельзя. А вдруг проснусь, и все как вчера, и тебя нет.
- А ты держи меня за руку. Вот так. Я и не смогу уйти.
Оля положила голову на подушку.
- Все-таки лучше не спать, мамочка, - прошептала она и сейчас же уснула.
Когда она проснулась, было уже темно, и в столовой накрывали на стол.
Мама лежала рядом с ней и в темноте, близко наклонившись к ней, не отрываясь, смотрела на нее, и по щекам ее текли слезы.
- Мамочка, отчего ты плачешь?
Мама прижала ее к себе.
- От радости.
Обедали вдвоем, и снова подавали очень вкусные блюда. Анна Николаевна кормила дочь с маленькой вилки, подносила стакан к ее губам, вытирала ей рот салфеткой.
- Вкусно, деточка?
- Ах, как вкусно. Еще мороженого, пожалуйста.
И Анна Николаевна послушно накладывала еще мороженого на Олину тарелку. Оля была счастлива, совсем счастлива, так, что счастливее и быть нельзя. И когда мама спросила после обеда:
- Что ты теперь, Олечка, хочешь? - Оля нахмурила лоб и долго думала, что бы пожелать. Желаний больше не было.
Но Оля все-таки придумала, она подняла на маму веселые блестящие глаза.
- Я хочу в цирк.
И мама радостно закивала.
- Вот и отлично. Поедем в цирк. Я ведь уже в прошлом году хотела тебя свести, все денег не было. Помнишь, как мы афиши на стенах рассматривали?
Оля волновалась.
- А собак дрессированных покажут? А львов?
Мама успокаивала ее.
- Все, все покажут. Давай одеваться скорее.
В цирке гремела музыка. Высоко под самым потолком летали по трапециям акробаты, белые лошади с длинными хвостами и султанами из перьев на спине мерно кружились по арене, фокусник вытаскивал живого котенка из собственного уха, клоуны дрались и кувыркались.
Оля аплодировала, захлебываясь от смеха и восторга.
- Мамочка, смотри, смотри, собачка на передних лапках стоит, - громко кричала она.
И, глядя на Олю, Анна Николаевна смеялась таким же, как она, безудержным, счастливым смехом.
- Весело тебе, птенчик?
- Ах, весело, весело. Смотри, мама, карлик.
Но к концу первого действия, когда на арену выбежали китайцы с длинными косами и пестрые зонтики и веера замелькали в воздухе, Оля вдруг затихла, положила голову на борт ложи и закрыла глаза.
- Олечка, в кроватку пора.
Мама встала, взяла Олю на руки и понесла ее к выходу. Холодный ветер пахнул Оле в лицо. Она открыла рот, вдохнула холодный воздух, холод пробежал по ее маленькому телу.
- Мамочка, - прошептала она, прижимаясь к матери. Вот сейчас, сейчас. Они сядут в серебряные сани, и белые лошади помчат их по снегу. В Россию. В Москву. Как холодно, как хорошо.
Оля подняла веки.
Нет, белые лошади были в цирке. Мама несла ее к автомобилю. Шофер уже открыл дверцу. И вдруг мама заметалась по тротуару и, протянув руки, быстро передала Олю шоферу. И в эту самую минуту Оля увидела отца. Он шел прямо на маму, держа руку в кармане. Подойдя совсем близко, он вынул руку, и в ней блеснул револьвер. Раздался выстрел. Мама упала на тротуар и, как рыба о лед, стала биться о серый асфальт. Потом резко вытянулась и застыла.
Отец стоял над ней, держа револьвер в руке.
- Я сказал, что убью, и убил, - громко сказал он и вдруг, вскрикнув, упал на колени и стал судорожно целовать ее мертвое лицо.
Но кто-то схватил его за плечи, оттащил его. Со всех сторон бежали люди.
Valentine
Матери своей Валя не помнила, мать ее умерла, когда она была совсем маленькой. А когда Вале исполнилось восемь лет, отец ее однажды вернулся домой довольный и улыбающийся.
- Скоро у нас будет весело, - сказал он, гладя Валю по голове, - и тебе, чижик, будет хорошо. Я женюсь, у тебя будет новая мама.
Валя оттолкнула руку отца и громко заплакала.
- Не хочу, не хочу новой мамы!
Она знала, что она сиротка и что "новая мама" значит мачеха.
Она была умная девочка, ей из сказок было давно известно, как эти мачехи обращаются с сиротками.
- Не хочу, - плакала Валя.
Но ее никто не слушал, никто не спрашивал о ее желании.
И вот в один летний день к ним в дом приехала мачеха, и ее большими сундуками заставили всю прихожую.
В этих сундуках, Валя знала, были заперты летучие мыши, мертвые, слепые котята и жабы. Это было естественно. Таким и должен был быть багаж мачехи. Но сама мачеха поразила Валю.
Она была совсем молодая, почти девочка. И очень веселая, и очень красивая. Валя недоверчиво присматривалась к ней целый день, а к вечеру решила: это она прикидывается. Ведь в сказках ведьмы всегда прикидываются красавицами. Даже добрыми прикидываются.
Но мачеха не давала себе труда прикидываться доброй. Но и злой она не была. Она пела и смеялась, переодевалась из платья в платье и часами смотрелась в зеркало.
На Валю она почти не обращала внимания. Она не целовала, но и не била ее. Только иногда вздыхала: "Ах, какая капризная, противная девчонка" - и снова поправляла волосы перед зеркалом и мечтательно улыбалась.
Каждый вечер перед сном Валя тихонько шептала на ухо отцу:
- Папочка, прогони ее. Она ведьма. Я хочу жить с тобой вдвоем.
И отец строго грозил ей пальцем:
- Молчи! Пойди, поцелуй мамочку.
Валя опускала голову и упрямо сдвигала брови.
- Будешь ты слушаться?
Рука отца тянулась к Валиному уху. И Валя, сдерживая слезы, тыкалась губами в розовую, надушенную щечку мачехи.
- Спокойной ночи, деточка, - рассеянно говорила мачеха и вытирала щеку кружевным платком.
К осени мачеха как-то странно притихла. Она уже не пела, не смеялась и не меняла платьев. Она бродила по дому хмурая, полуодетая, раздражалась, сердилась и за обедом ничего не хотела есть. Даже лицо ее изменилось, оно больше не было розовым и улыбающимся. Оно осунулось, под глазами темнели круги, на скулах появились коричневые пятна, рот распух. Валя знала, что с мачехи мало-помалу слезало притворство - притворная красота, притворная доброта. И с каждым днем в ней все яснее проступала ведьма.
Валя удивлялась. Неужели отец не видит? Чего он ждет, чтобы прогнать ее?
Но отец, казалось, ничего не замечал. Он даже стал еще нежнее к мачехе, еще заботливее.
- Не утомляйся. Тебе вредно так много ходить. Не поднимай стул, тебе вредно. Не пей вина, тебе вредно, - повторял он с утра до вечера.
Как будто мачеха вдруг превратилась в маленькую, слабую девочку, которой все вредно и ничего нельзя.
А мачеха, грустно склонив подурневшее лицо над работой, шила маленькие кукольные рубашечки.
Валя насмешливо смотрела на нее. Неужели она собирается играть в куклы? И отчего она так толстеет? Ведь ведьме полагается быть худой.
Однажды, перед самым Рождеством, когда дети обыкновенно думают только о подарках, о елке, у дверей позвонили, и посыльный внес голубую колыбель и поставил ее в спальне. Колыбель была вся в оборочках и лентах и очень понравилась Вале. Но мачеха не позволила ей потрогать голубую кисею.
- Это не для тебя, - сказала она резко и оттолкнула Валю. Валя громко заплакала и схватилась рукой за колыбель.
Она была уверена, что это ей подарок от отца.
- Оставь, дрянная девчонка! Пусти, слышишь, пусти! - кричала мачеха, стараясь отодрать Валю от колыбели.
Но Валя крепко уцепилась, голубая кисея рвалась под ее пальцами.
- Мое! Не отдам!
- Пусти! Слышишь, пусти, - кричала мачеха и вдруг сильно ударила Валю по щеке.
Валя сразу разжала руки и, сжав кулаки, бросилась на мачеху, защищая и себя, и колыбель.
- Ведьма!
- Миша! - отчаянно вскрикнула мачеха, как будто ее убивают.
В спальню быстро вошел отец. Он ни о чем не спросил. Он взял Валю за руку, отвел в детскую и запер на ключ. Валя села на свою кровать и долго плакала, пока не уснула.
Разбудил ее отец. Он стоял перед ней, растерянный и грустный.
- Козлик мой, вот нам и приходится расстаться с тобой. Раз ты не можешь ужиться с мамой, я отвезу тебя в пансион.
Он взял Валю на руки, прижал ее к груди.
- Козлик мой, какой худенький, бледненький, бедненький!
Валя обхватила шею отца и молча прижалась к его плечу.
Она не плакала, не просила оставить ее дома. Она знала, что отец бессилен ей помочь. Победила ведьма.
Через два дня, в самый сочельник, отец отвез ее в пансион мадам Боно. Впрочем, это не был настоящий пансион, с классами и дортуарами, с длинными коридорами и сотнями учениц.
Учениц было всего шесть, вместе с дочерью мадам Боно, Жаклиной. Мадам Боно, разбогатевшая фермерша, считала, что маленькие пансионерки совсем не такая бездоходная статья, не хуже кроликов или кур.
Учительница была только одна, зато она обучала всем предметам. Звали ее Корнбиш.
Валя с отцом подъехали к воротам фермы, когда уже стемнело. Их встретил рабочий с фонарем.
- Подождите меня, - сказал отец деревенскому извозчику и вместе с Валей пошел к дому. Рабочий, подхватив Валин сундучок, побежал вперед.
Мадам Боно ждала их на крыльце. Она любезно улыбалась.
- Вы можете быть совсем спокойны за свою дочь. Я вижу, ей необходимо поздороветь. Деревенский воздух, деревенское молоко, прогулки. И немного дичок, не так ли. Это тоже пройдет. У нее будут прелестные подруги - все из честных буржуазных семей. Даже одна аристократка, - мадам Боно подняла палец, - Жизель де Бельвиль.
Она говорила быстро, Валя не все понимала.
- Я как мать забочусь о моих девочках. Может быть, желаете осмотреть дом?
Отец долго целовал Валю на прощание, Валя сжала губы, чтобы не расплакаться. Плакать перед этими чужими людьми было стыдно.
- Тебе будет хорошо, тебе будет весело, - говорил отец совсем как тогда, когда он объявил ей о своей женитьбе. - Я буду часто приезжать к тебе, козличек.
Валя ухватилась за рукав отца и не отрываясь смотрела ему в лицо.
- Еще минуточку, папочка!
Но отец торопился на поезд.
Дверь глухо захлопнулась за ним. Мадам Боно взяла Валю за руку.