Таубе обернулся и, не останавливаясь, молча снял шляпу.
"Что же это?" - Mademoiselle Марьяж, не понимая, смотрела
то на него, то на нее.
Потом встала, сильно толкнув табурет.
- Они все свиньи, - прошептала она сухими, воспаленными губами. Просто свиньи. Разве они умеют любить?
IV
Mademoiselle Марьяж было сорок лет. Лавка перешла к ней от брата. Дела шли очень хорошо. Но дела не интересовали ее.
Единственное, что интересовало ее, была любовь.
Она ставила ящик на полку и думала: отчего никто не любил меня? Она говорила: "Надо выписать полотно из Руана", но для нее это значило: "Отчего никто не женился на мне?"
Все в мире сводилось к этому. Никто не любил ее, никто не женился на ней.
Но почему? И как это случилось?
Она подметала каменный пол лавки и думала: "Ведь я тоже могла быть замужем". От одной этой мысли кровь приливала к ее бледным щекам, и щетка с шумом падала из ее сразу ослабевших рук.
Она тяжело садилась на стул.
- Быть замужем, - шептала она.
Она никогда не старалась представить себе, какой мог быть ее муж. Не все ли равно, был бы он худой или толстый, усатый или лысый. Он был бы мужчиной, был бы ее мужем. И она была бы счастлива.
Она завидовала всем женщинам. Она завидовала даже Ивонне, работнице Троншара.
Ивонну бросил любовник, и она повесилась на чердаке. Ее нашли вечером. Она висела под самым потолком. В сумерках нельзя было разглядеть ее лица и веревки тоже совсем не было видно. Окно осталось открытым, и ветер трепал ее розовое накрахмаленное шуршащее платье и белый передник. И от этого казалось, что Ивонна живая, что она летит по темному чердаку. Вся деревня сбежалась смотреть на Ивонну. Все плакали и жалели ее. Одна mademoiselle Марьяж с завистью смотрела на нее. Все-таки Ивонна узнала то единственное, из-за чего стоило жить. Все-таки она была счастливее mademoiselle Марьяж.
Mademoiselle Марьяж завидовала всем замужним женщинам. Но они были так неблагодарны. Они вечно жаловались на мужей. И они никогда не говорили о любви. Они говорили только о хозяйстве, о заботах, о болезнях детей. Нет, это совсем не интересовало ее.
Во всей деревне была только одна женщина, говорившая о любви. Это была Розина.
Розине только что исполнилось пятнадцать лет, когда умер ее отец. Он был контужен на войне и с горя пил, пока не пропил все, что у него было. Все, исключая белого домика, в котором он жил с дочерью. Тогда он умер, и Розина осталась одна в белом домике.
Вечером, после похорон, она сидела у окна и плакала. Мимо проходил богатый фермер Троншар. Он остановился и погладил девочку по волосам.
- Тебе очень жаль отца?
Розина покачала головой.
- Нет, не очень. Но я голодна.
- Хочешь копченой колбасы? - спросил он.
Она улыбнулась.
- Конечно, хочу.
- Да ты прехорошенькая. Улыбнись-ка еще раз.
И она снова улыбнулась.
- Хорошо, - решил он. - Я принесу тебе колбасы, вина и хлеба. Даже конфет принесу. Но ты впустишь меня в дом?
- Конечно, впущу.
Он побежал через площадь в лавку mademoiselle Марьяж, и Розина удивилась, что такой важный, богатый фермер может так быстро бегать.
Он почти сейчас же вернулся, вошел в дом и запер входную дверь на ключ.
- Зачем? - спросила Розина.
- Так надо, - ответил он, закрывая ставни. - На, ешь, а я подожду пока, - и он подал ей сверток.
Когда Троншар ушел, Розина долго плакала, положив голову на подушку, потом встала с кровати, подошла к столу и доела остатки копченой колбасы.
На следующий день опять захотелось есть, и она опять села у окна. Она ждала, пока мимо не прошел мэр. Тогда она стала громко всхлипывать.
Мэр остановился, снял очки и протер их клетчатым носовым платком.
- Бедная девочка, - сказал он, - твоему отцу теперь хорошо. Он в раю.
Она сквозь слезы грустно посмотрела на него.
- Не плачь, грешно портить такие хорошенькие глаза. Я не думал, что ты так любила отца.
Она всхлипнула.
- Нет. Но я голодна.
…Когда мэр отпер входную дверь, чтобы уйти, Розина села на постель, свесив босые ноги.
- Господин мэр, вы были очень добры ко мне, но у меня нет траурного платья, - сказала она быстро. - Стыдно ходить в розовом, когда отец умер. Да оно и рвется под мышками.
Мэр дал ей денег на платье, и она еще раз поцеловала его.
Он ушел, а Розина встала и доела ветчину и пирожные, которые он принес ей. Потом, напевая, пересчитала деньги и спрятала их в комод.
Больше Розина не плакала. Она садилась у окна и, улыбаясь, ждала. В темные вечера, когда на небе не было луны, она вешала на крыльцо желтый бумажный фонарь, чтобы ее гости нашли дорогу к ней.
Mademoiselle Марьяж смотрела на желтый фонарь из окна спальни. Кругом все было черно, и фонарь желтел, как маленькое, сказочное солнце. Как будто в нем одном сосредоточивалось все запретное счастье, вся греховная прелесть жизни.
Она не могла не смотреть на него. Она закрывала окно, затягивала шторы, но и сквозь шторы узкий, желтый, острый луч колол ее сердце.
Mademoiselle Марьяж готовилась ко сну. Она причесывала жидкие волосы.
- Виктор Гюго, пора, - говорила она.
Старый пудель тяжело спрыгивал с кресла и шел к двери.
- Подождите, Виктор Гюго, я скоро.
Она открывала дверь, и пудель выходил в коридор.
Она всегда говорила пуделю "вы" из уважения к его имени.
Пудель ждал за дверью, она торопливо раздевалась. Она была очень стыдлива. Виктор Гюго не должен был видеть ее в рубашке. Она тушила свет и только тогда впускала его.
- Входите, Виктор Гюго. Спокойной ночи.
Она в темноте ложилась в постель. Холодные простыни давили грудь, она сжимала руки. Ей было тяжело и томно. Желтый фонарь за окном беспокоил ее.
И однажды она не выдержала, встала с постели и быстро оделась. Руки ее дрожали, щеки горели. Она чувствовала, что делает что-то ужасное, непоправимое, но не было сил бороться.
Она надела свое меховое боа и в войлочных домашних туфлях спустилась вниз. Площадь была пуста. Было совсем черно и очень поздно.
Никогда еще она не была ночью одна на улице. Сквозь черные тучи слабо просвечивала луна. Вечером шел дождь, дождевые капли тихо падали с деревьев, и площадь влажно поблескивала.
Mademoiselle Марьяж добежала до фонаря и захлебнулась от волнения. Калитка скрипнула, и ей показалось, что сердце ее оборвалось и полетело куда-то вниз. Сейчас откроется дверь. Ее поймают. Какой скандал, какой скандал - mademoiselle Марьяж ночью в саду у Розины!
Но все было тихо в доме. Она на носках осторожно подкралась к окну. Ставни были закрыты, она приложила глаз к скважине.
Вот сейчас она увидит, сейчас она узнает.
Но ничего нельзя было разобрать. В глазах плыл туман. Понемногу из тумана выступили цветы на обоях, комод и стул. Это была спальня Розины. Это была знакомая комната, в которой прежде часто бывала mademoiselle Марьяж, но она не узнала ее. Теперь все в этой комнате казалось необычайным, от стен и предметов шел неотвратимо-притягивающий, греховный, губительный свет. Она смотрела в щель, и ей казалось, что ей вдруг открылась самая тайная, самая обнаженная сущность жизни. Она зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть.
Она смотрела в щель. Со стула свешивался пиджак, грубые, мужские сапоги были брошены на полу. Кровать стояла так, что видна была только ее широкая, темная спинка. Больше ничего не было видно. Только пиджак, сапоги и спинка кровати. И было совсем тихо, ни голосов, ни шороха.
Mademoiselle Марьяж дрожала всем телом. Зубы ее стучали.
И вдруг пружины в кровати загудели.
- Ну, пора и домой, - сказал хрипловатый мужской голос, и большая волосатая нога свесилась с кровати на пол.
Mademoiselle Марьяж глухо вскрикнула и бросилась к калитке. Ее боа зацепилось за ветку, и капли дождя веером брызнули ей в лицо. Она снова вскрикнула и побежала.
Она, задыхаясь, вбежала к себе, бросила на пол мокрое, пахнущее псиной боа, сорвала с себя платье. Виктор Гюго удивленно смотрел на свою хозяйку умными, осуждающими глазами. Но ей было не до него.
Она легла, потушила свет, натянула одеяло на голову и заплакала.
Утром она встала разбитой и грустной. Как будто теперь у нее было любовное прошлое. Печальное и позорное прошлое, о котором она старалась не помнить.
V
Mademoiselle Марьяж смотрела на себя в зеркало.
"Конечно, я не красавица. Но все-таки, отчего никто не любил меня? Отчего я не вышла замуж? - она пристально разглядывала себя. - Конечно, я не красавица. У меня большой рот и зубы желтые и редкие. Но зато какие крепкие, ни одной пломбы. Они немного лезут вперед. Но ведь у Мистангэт зубы тоже лезут вперед, а какую она карьеру сделала. У меня небольшие глаза, но как они блестят и как легко они закатываются под веки".
Звонок громко задребезжал. Mademoiselle Марьяж обернулась. В магазин вбежала Розина.
- Mademoiselle Марьяж, - крикнула она. - Вы еще не знаете. Я выхожу замуж!
- Замуж? Вы? - mademoiselle Марьяж уронила зеркало на пол.
- Вы разбили зеркало. Это дурная примета, - лицо Розины стало озабоченным. - И такое хорошее зеркало.
Mademoiselle Марьяж подняла его и повертела в руках. Но нельзя же так глупо шутить.
Розина покачала головой.
- Нет. Я не шутила. Я действительно выхожу замуж.
- Выходите замуж? Вы? - mademoiselle Марьяж снова уронила зеркало, но теперь она даже не взглянула на него, да оно и было разбито. - Вы? Вы выходите замуж?
Розина гордо выпрямилась.
- Представьте себе. Выхожу.
- За кого? - глаза mademoiselle Марьяж закатились под лоб.
- За барона Таубе. Вот за кого.
- И будете баронессой?
Розина еще выше подняла голову.
- И фермершей. У меня будет собственная земля.
- Вы шутите, Розина? - визгливый голос mademoiselle Марьяж сорвался от волнения.
- Такими вещами не шутят, - с достоинством ответила Розина.
- Конечно, не шутят, - mademoiselle Марьяж всплеснула руками. - Ах, Господи, замуж. Но тогда я должна поздравить вас.
Розина улыбнулась.
- Спасибо. Завтра мы с вами обсудим, что надо выписать для моего приданого. А сейчас я хотела только, чтобы вы первая знали. Ну, до свидания.
Она пошла к выходу.
- Если будут стучать, а я не открою, вы не беспокойтесь. Вы понимаете, больше я никого не буду принимать. С прежним все покончено.
В mademoiselle Марьяж на минуту проснулась коммерсантка.
- Розина, вам из Парижа прислали духи, румяна и пудру.
Розина пожала плечами.
- На что они мне теперь? Я, конечно, заплачу за них, но и вы можете делать с ними что хотите. Хоть сами душиться и мазаться, - она вдруг весело рассмеялась. - А почему бы вам не взять себе всех моих влюбленных?
Mademoiselle Марьяж густо покраснела, на висках ее выступили капли пота. Прежде Розина никогда не посмела бы говорить с ней так.
- В самом деле, подумайте об этом, mademoiselle Марьяж, - и Розина, смеясь, выбежала из лавки.
Вечером mademoiselle Марьяж сидела в своей спальне на кровати.
Никогда еще она не чувствовала себя такой грустной и усталой. Какой длинный, странный и утомительный день был сегодня. В голове мелькали обрывки воспоминаний. Как ахала булочница. А почтальон долго не хотел верить. "Ведь тогда мои десять франков пропали", - все повторял он. Лавка торговала, как накануне Рождества, и всем надо было рассказывать новость о Розине. Mademoiselle Марьяж вздохнула.
Даже такие выходят замуж, даже такие. А я…
Но было и приятное воспоминание.
- Monsieur Троншар, - позвала она Троншара, проходившего мимо, - зайдите ко мне, я расскажу вам, почему Розина не впустила вас.
Он вошел в лавку, но ведь она не так проста, чтобы сразу все выложить. Нет, она заставила его помучиться.
- Какая хорошая погода, - сказала она. - Садитесь, пожалуйста. У вас дома все здоровы?
О, она прекрасно видела, что он злится, что он волнуется.
- Я утром получила превосходные шерстяные носки, не надо ли вам?
Он покачал головой.
- Что же про Розину?
Тогда она сделала таинственное лицо.
- Такое, о, такое. Вы будете очень удивлены.
- Да говорите же, - торопил он.
- Ужасно много мух в этом году, - жаловалась она. - Я всюду развесила липкую бумагу.
Он стал совсем красный.
- Что же, наконец, с Розиной?
Тогда она сказала. Да, он был удивлен, он был огорчен. Ей было очень приятно смотреть на него. Такой важный, богатый фермер.
Потом стали приходить соседи. Еще никто не знал, и Mademoiselle Марьяж до хрипоты рассказывала все одно и то же. И с каким интересом ее слушали. Да, это было очень приятно.
И все-таки ей было грустно, она чувствовала себя усталой и слабой. "Надо скорее лечь".
Но она не двигалась. Она думала о своей жизни, о жизни Розины.
- Где же справедливость? - прошептала она вдруг. - Где же справедливость? Нет справедливости. Нет справедливости на земле. Одному все, другому ничего. Но почему именно мне - ничего?
Она расстегнула воротник платья. Как эта нахалка говорила с ней. "Вы можете оставить себе мои румяна и духи. Отчего бы вам не взять и моих влюбленных?"
Голова mademoiselle Марьяж затряслась.
Какая нахалка эта Розина.
Она взяла свечу и спустилась вниз в лавку. Желтое пламя свечи колыхалось от сквозняка, все казалось таинственным и призрачным в его неверном свете. Ящики и банки, как горы, громоздились на полках, прилавок был похож на гроб, черная огромная тень mademoiselle Марьяж прыгала на стене, вытягиваясь до потолка.
Mademoiselle Марьяж стало страшно. Она протянула руку, пошарила на полке, нашла неразвязанный пакет и, прижимая его к груди, быстро взбежала по лестнице.
У себя она поставила свечу на комод и стала разворачивать пакет. Это были румяна, кремы, духи и пудра, присланные утром из Парижа. Пальцы ее немного дрожали, когда она перерезала веревку. Она смотрела на пеструю коробку, на стеклянные баночки. Она видела их много раз, но они раньше всегда казались ей обыкновенным товаром, как ситец, керосин или марсельское мыло.
Она впервые чувствовала волшебную силу этих склянок и флаконов. Ведь в них была заключена красота и молодость. Красота, молодость и счастье. Она осторожно откупорила духи и, зажмурившись, понюхала их. Да, это запах счастья, это запах любви.
Она расставила все банки и флаконы на комоде. И комната сейчас же приняла новый вид - будто в ней жила не mademoiselle Марьяж, а счастливая, веселая, любимая женщина.
- Dorin Paris, - прочла она на крышке коробки с румянами, - Paris, - повторила она и на минуту представила себе этот никогда ею не виданный Париж и счастливых нарумяненных, надушенных женщин, идущих по его улицам.
Она в нерешительности держала румяна в руке.
- А что, если попробовать? - и осторожно провела пуховкой по щеке.
Щека сразу нежно порозовела, будто молодая кровь прилила к ней.
Mademoiselle Марьяж провела пуховкой по другой щеке, и она тоже стала розовой.
Тогда, все больше волнуясь, она подвела себе глаза и накрасила губы.
И вдруг произошло чудо. Да, это было чудо, настоящее чудо, иначе этого нельзя было назвать. Из зеркала на нее смотрело молодое красивое лицо. Да, это было чудо, это было волшебство. Она была красива, и ей было двадцать лет.
Прошлое сразу исчезло от прикосновения красной пуховки, в облаке белой пудры, в сладком запахе духов.
Ей было двадцать лет, и она была красива.
- Неужели это я? Неужели я? - спрашивала она, наклоняясь к зеркалу.
Большие глаза счастливо блестели, красные губы счастливо улыбались.
- Это я. И я красавица.
Она всплеснула руками и громко засмеялась.
- Я красавица. Я лучше Розины. И никто не знал. И никто еще не знает. Ах, поскорее бы утро, чтобы все, все увидели.
Она встала и прошлась по комнате. Пусть хоть стулья, кровать и обои посмотрят на нее, если больше некому. Она держала в поднятой руке свечу, освещая ею свое лицо.
- Видите, видите, - повторяла она, кружась по комнате. - Вот я какая. А вы и не знали. Вы думали, старая, некрасивая, смешная. А я красавица. Вот кто я.
На кресле, свернувшись клубком, спал Виктор Гюго.
- Виктор Гюго, посмотрите на меня.
Пудель тупо и сонно уставился на свою хозяйку.
- Вы поражены, Виктор Гюго. Вы не верите своим глазам? Ах, и я тоже, я тоже не верю.
Она снова села перед зеркалом.
- Раньше восьми никто не придет в лавку. Но зато как я буду торжествовать. Все, все будут у моих ног. Может быть, я даже русского отобью от Розины, - она покачала головой. - Нет, на что он мне? Ведь их у меня так много будет.
Она наклонилась к зеркалу.
- Я люблю вас, Жюльетта, - сказала она измененным голосом, так, как будет говорить ей влюбленный в нее мужчина. - Я люблю вас и не могу жить без вас.
- Ах, как вы мне все надоели, - продолжала она тонко и высоко, - все мужчины влюблены в меня. Дышать не дают, - и она кокетливо погрозила кому-то пальцем.
Свеча понемногу оплывала. Часы пробили три. Mademoiselle Марьяж не отрываясь смотрела на себя.
- Только бы скорее настало утро.
Понемногу небо стало светлее. Оплывающая свеча неприятно желтела в смутном утреннем свете. Mademoiselle Марьяж вздрогнула.
- Что это?
Она как будто немного изменилась. Надо еще нарумяниться. Она потерла щеки красной пуховкой, потом напудрилась и снова стала не отрываясь тревожно смотреть на себя.
- Ах, я забыла намазать нос кремом и лоб тоже. Это оттого…
Она взяла фарфоровую баночку.
- Сейчас я буду еще красивее, - и она стала густо покрывать лицо белилами.
С каждой минутой становилось все светлее. Чистый, холодный, беспощадный свет наполнил комнату. И с каждой минутой лицо mademoiselle Марьяж становилось все безобразнее, все страшнее.