6 ЧАСОВ УТРА
Матье заворчал, сел и почесал голову. Пел петух, солнце было теплым и радушным, но стояло еще низко.
- Хорошая погода, - сказал Матье.
Никто не ответил: все они стояли на коленях у парапета. Матье посмотрел на часы и увидел, что уже шесть; до него доносился отдаленный монотонный гул. Он опустился на четвереньки и подполз к товарищам.
- Что это? Самолет?
- Нет, это они. Моторизованная пехота. Матье приподнялся над их плечами.
- Осторожней! - предупредил Клапо. - Не высовывайся: у них есть бинокли.
В двухстах метрах от первых домов дорога отклонялась на запад, затем исчезала за поросшим травой пригорком, затем снова возникала между высокими строениями мукомольни, прикрывавшими ее, а затем шла к северо-западу и наискось приближалась к деревне. Матье увидел машины, но так далеко, что они казались неподвижными, он подумал: "Это немцы!" и испугался. Странный страх, почти мистический, подобие священного ужаса. Тысячи чужих глаз пожирали деревню. Глаза сверхчеловеков и насекомых. Матье был охвачен ужасной и очевидной мыслью: "Они увидят мой труп".
- Они будут здесь через минуту, - помимо воли сказал он.
Никто ему не ответил. Через некоторое время Дандье проговорил тяжело и медлительно:
- Мы долго не продержимся.
- Назад! - приказал Клапо.
Они отступили на несколько шагов, и все четверо сели на тюфяк. Шассерьо и Дандье, одинаковые, как близнецы, и Пинетт, уже похожий на них: у всех был одинаковый землистый цвет лица и одинаковые ласковые пустые глаза. "Наверно, у меня такие же ланьи глаза", - подумал Матье. Клапо присел на пятки; он говорил им через плечо:
- Фрицы остановятся у въезда в деревню, сейчас они пошлют на разведку мотоциклистов. Ни в коем случае не стреляйте в них.
Шассерьо зевнул; та же зевота, мягкая, как рвота, приоткрыла рот Матье. Он попытался избавиться от ужаса, раззадорить себя злостью, он сказал себе: "Мы бойцы, черт побери! Мы не жертвы!" Но это была ненастоящая злость. Он снова зевнул. Шассерьо с симпатией посмотрел на него.
- Начинать всегда трудно, - сказал он. - Потом, сам увидишь, пойдет получше.
Клапо повернулся и присел на корточки напротив них.
- Будет только один приказ, - сказал он им, - защищать школу и мэрию; нельзя допустить, чтобы они туда приблизились. Сигнал подадут наши товарищи снизу, и как только они начнут стрелять, палите, не дожидаясь приказа. И запомните: пока они смогут сражаться, мы будем играть только роль прикрытия.
Они смотрели на него внимательно и послушно.
- А потом? - спросил Пинетт. Клапо пожал плечами:
- Потом…
- Вряд ли они долго продержатся, - сказал Дандье.
- Нельзя знать заранее. Возможно, у них есть небольшая пехотная пушка; нужно не дать им установить ее. Будет трудно, но если все получится, им тоже будет туго, потому что дорога и площадь образуют угол.
Он снова стал на колени и дополз до парапета. Спрятавшись за столб, он наблюдал за деревней.
- Дандье! - Что?
- Иди сюда.
Не оборачиваясь, он объяснил:
- Мы с тобой берем их в лоб. Шассерьо станет справа, а Деларю слева. На случай, если они попытаются нас обойти, Пинетт станет с другой стороны.
Шассерьо подтащил тюфяк к парапету; Матье стал коленями на одеяло. Пинетт разъярился:
- Почему я должен поворачиваться к этим говнюкам спиной?!
- Не ной, - сказал Шассерьо. - А вот мне солнце будет светить прямо в рыло.
Распластавшись у своего столба, Матье лежал лицом к мэрии; слегка наклоняясь направо, он хорошо видел дорогу. Площадь была зловещей ямой теней, ловушкой; ему было тяжело на нее смотреть. В каштанах пели птицы.
- Осторожно!
Матье затаил дыхание: два черных мотоциклиста в касках въезжали на улицу, два сверхъестественных всадника. Напрасно Матье пытался различить их лица: у них не было лиц. Две тонкие талии, четыре параллельных длинных бедра, пара круглых обтекаемых голов без ртов и глаз. Они передвигались механическими рывками, с негибким благородством кукол на шарнирах, приближаясь к циферблату старых башенных часов в ожидании своего часа. И час вот-вот настанет.
- Не стрелять!
Мотоциклисты, треща моторами, объехали земляную площадку. Ничто не зашевелилось, кроме стайки взлетевших воробьев: это иллюзорное место притворялось мертвым. Матье завороженно думал: "Это немцы". Они прогарцевали перед мэрией, проехали прямо под Матье, который видел, как подрагивают на рулях их массивные кожаные лапы, и въехали на главную улицу. Через некоторое время они снова появились, очень прямые, как бы привинченные к тряским седлам, и на полном газу помчались по дороге, по которой только что приехали. Матье был доволен, что Клапо запретил стрелять: они казались ему неуязвимыми. Птицы, еще немного попорхав, спрятались в листве. Клапо сказал:
- Это к нам.
Заскрежетали тормоза, хлопнули дверцы, и Матье услышал голоса и шаги; он впал в омерзение, которое походило на сон, его так и тянуло закрыть глаза. Он смотрел на дорогу сквозь полузакрытые веки и чувствовал себя почти умиротворенным. Если мы спустимся, бросив винтовки, они нас окружат и, может быть, скажут: "Французские друзья, война закончена". Шаги приближались, они нам ничего не сделали, они и не думают о нас, они нам не желают зла. Он совсем закрыл глаза: ненависть сейчас брызнет до неба. Они увидят мой труп, они будут пинать его ногами. Он не боялся умереть, он боялся ненависти.
Готово! В ушах сильно хлопнуло, он открыл глаза: улица была пуста и молчалива; он попытался убедить себя, что ему снится сон. Никто не стрелял, никто…
- Сукины сыны! - прошептал Клапо. Матье вздрогнул:
- Какие сукины сыны?
- Те, из мэрии. Они слишком рано выстрелили. Должно быть, со страху, иначе они бы их пропустили.
Взгляд Матье с трудом поднялся вдоль шоссе, скользнул по мостовой, по пучкам травы между булыжниками, вплоть до угла улицы. Никого. Тишина; деревня в августе, все люди в поле. Но он знал, что по другую сторону этих стен замышляют его смерть; они жаждут причинить нам как можно больше зла. Он снова погрузился в доброту: он любил всех - французов, немцев, Гитлера. В вязком полусне он услышал крики, сопровождаемые сильным взрывом и грохотом стекол, потом снова хлопки выстрелов. Он стиснул пальцы на винтовке, чтобы не выронить ее из рук.
- Слишком рано гранату, - сквозь зубы сказал Клапо.
Теперь хлопало без остановки; фрицы стали стрелять вовсю; взорвались еще две гранаты. "Если бы это могло остановиться хоть на минуту, чтобы я овладел собой". Но вокруг стреляло, хлопало, взрывалось все пуще; в его голове все быстрее и быстрее крутилось зубчатое колесо: каждый зубец был выстрелом. "Боже мой! Неужели, ко всему, я еще и трус?" Он обернулся и посмотрел на своих товарищей: сидя на корточках, на пятках, бледные, с глазами суровыми и горящими, Клапо и Дандье наблюдали. Пинетт повернулся спиной, шея его была напряжена; его трясло, то ли от пляски святого Витта, то ли от безудержного смеха: его плечи подпрыгивали. Матье укрылся за столбом и осторожно наклонился. Ему удалось не закрыть глаза, но он не мог принудить себя повернуть голову в сторону мэрии; он смотрел на пустынный и спокойный юг, он мысленно бежал к Марселю, к морю. Прогремел еще один взрыв, что-то сухо скатывалось вниз по черепицам колокольни. Матье вытаращил глаза, но дорога внизу мчалась во весь опор, предметы бежали, скользили, перемешивались, удалялись, это был сон, невидимая могила углублялась и притягивала его, это был сон, огненная дорога вращалась, вращалась, как колесико продавцов вафельных трубочек, он намеревался проснуться в своей постели, когда заметил жабу, которая ползла к мэрии. С минуту Матье безразлично смотрел на распластанное животное, потом жаба превратилась в человека. Матье чрезвычайно четко видел две складки на бритом затылке, зеленый китель, ремень, мягкие черные сапоги. "Должно быть, он пробрался полями и теперь ползет к мэрии, чтобы бросить гранату". Немец полз на локтях и коленях, правой поднятой рукой он сжимал палку с металлическим цилиндром в форме котелка на конце. "Но, - сказал Матье, - но, но…"; дорога перестала течь, колесо остановилось, Матье рывком вскочил, вскинул винтовку, глаза его затвердели: прочно стоя в мире сильных, он держал врага на мушке и спокойно целился ему в поясницу. На лице у него промелькнула едва заметная ухмылка превосходства: знаменитая немецкая армия, армия сверхлюдей, армия саранчи была этим жалким типом, трогательным в своей неправоте, он все больше увязал в своем невежестве и суетился с комичным усердием ребенка. Матье не спешил, он с любопытством разглядывал свою жертву, у него для этого было достаточно времени: немецкая армия уязвима. Он выстрелил, немец странно прыгнул на живот, вытянув вперед руки: у него был вид человека, который учится плавать. Увлекшись, Матье выстрелил еще, и бедный малый, сделав два или три плавательных движения, выпустил из рук гранату, которая, не взорвавшись, покатилась по шоссе. Теперь немец вел себя смирно, безвредный и смехотворный, околевший. "Я его успокоил, - вполголоса сказал Матье, - я его успокоил". Он глядел на мертвого и думал: "Они такие же, как все!" И он почувствовал прилив мужества.
На его плечо легла чья-то рука: Клапо пришел посмотреть на работу любителя. Он, покачивая головой, рассматривал околевшее животное, потом обернулся:
- Шассерьо!
Шассерьо подполз к ним на коленях.
- Понаблюдай немного здесь, - приказал Клапо.
- Мне не нужен Шассерьо, - обиженно заметил Матье.
- Это только начало, - пояснил Клапо. - Если их придет много, одного тебя не хватит.
Раздалась пулеметная очередь. Клапо поднял брови.
- Э! - сказал он, возвращаясь на свое место. - Начинают стрелять по-настоящему.
Матье повернулся к Шассерьо.
- Что ж, - оживленно сказал он, - думаю, мы фрицам зададим жару.
Шассерьо не ответил. У него был отяжелевший, грубый, почти сонный вид.
- Ты что, не понимаешь, что они тянут время? - раздраженно спросил Матье. - Я думал, что они сразу уплатят нам по счету.
Шассерьо удивленно поглядел на него, потом посмотрел на часы.
- Не прошло и трех минут, как проехали мотоциклисты. Возбуждение Матье спало; он стал смеяться. Шассерьо наблюдал, Матье смотрел на своего мертвеца и продолжал смеяться. В течение долгих лет он напрасно пытался действовать: у него постепенно крали его действия; крали бессчетно. Но на сей раз у него ничего не похитили. Он нажал на гашетку, и на сей раз нечто произошло. "Что-то бесповоротное", - подумал он, продолжая смеяться. Его барабанные перепонки были изрешечены взрывами и криками, но он их едва слышал; он с удовлетворением смотрел на своего мертвеца. "Он чувствовал, что умирает, мать его так! Он понял, этот малый, понял!" Его мертвец, его работа, след его пребывания на земле. Его охватило желание убивать еще: это легко и забавно; он хотел бы погрузить всю Германию в траур.
- Осторожно.
Вдоль стены полз человек с гранатой в руках. Матье прицелился в это странное вожделенное существо; его сердце гулко колотилось в груди.
- Гадство!
Промазал. Предмет скрючился, стал растерявшимся человеком, который озирался по сторонам, ничего не понимая. Туг выстрелил Шассерьо. Немец расслабился, как пружина, вскочил на ноги, подпрыгнул, быстро вращая рукой, бросил гранату и рухнул на спину прямо посреди мостовой. В тот же миг выскочили стекла, на ослепляюще тусклом дне Матье увидел тени, извивающиеся на первом этаже мэрии, потом в глазах у него потемнело, замелькали какие-то желтые пятна. Он был в ярости - Шассерьо запоздал.
- Вот блядь! - повторял он в бешенстве. - Вот блядь!
- Не злись, - сказал Шассерьо. - Он тоже промахнулся, ребята на втором этаже.
Матье моргал глазами и тряс головой, чтобы избавиться от ослеплявших его желтых пятен.
- Осторожно, - сказал он, - я слепну.
- Пройдет, - успокоил Шассерьо, - целься, мать-перемать, в типа, которого я подстрелил, если он побежит.
Матье наклонился; теперь он видел немного лучше. Фриц лежал на спине с широко открытыми глазами и подергивался. Матье приложил приклад к плечу.
- Не сходи с ума! - сказал Шассерьо. - Не переводи зря патроны.
Матье недовольно опустил ружье. "Он, может, еще выпутается, этот выблядок!" - подумал он.
Дверь мэрии широко распахнулась. На пороге появился человек, он продвигался с некой вальяжностью. Он был обнажен по пояс: казалось, с него содрали кожу. С его багровых шероховатых щек свисали ошметки кожи. Вдруг он начал вопить, два десятка винтовок выстрелили одновременно, человек в дверях зашатался и ничком рухнул на ступеньки крыльца.
- Это не из наших, - сказал Шассерьо.
- Нет, - сдавленным от бешенства голосом сказал Матье. - Он из наших. Его зовут Латекс.
Его руки дрожали, глаза болели; дрожащим голосом он повторил:
- Его звали Латекс. У него было шестеро детей.
Внезапно он наклонился, прицелился в раненого, который, казалось, глядел на него широко раскрытыми глазами.
- Ты заплатишь за него, сволочь!
- Ты что, чокнулся?! - крикнул Шассерьо. - Я же тебе сказал: не переводи патроны.
- Отстань! - отмахнулся Матье.
Он не торопился стрелять: "Если этот мерзавец меня видит, ему сейчас погано". Он прицелился тому в голову и выстрелил: голова немца разлетелась, но конечности продолжали двигаться.
- Сволочь! - крикнул Матье. - Сволочь!
- Осторожно, мать твою! Посмотри налево. Появились пять или шесть немцев. Шассерьо и Матье
начали стрелять, но немцы изменили тактику. Они прятались по углам и, казалось, выжидали.
- Клапо! Дандье! Сюда! - позвал Шассерьо. - Здесь хреново!
- Не могу, - отозвался Клапо.
- Пинетт! - крикнул Матье.
Пинетт не ответил. Матье не посмел обернуться.
- Осторожно!
Немцы сделали перебежку. Матье выстрелил, но они уже успели пересечь улицу.
- Черт побери! - крикнул Клапо. - Под деревьями полно фрицев. Кто их пропустил?
Все промолчали. Под деревьями копошились, и Шассерьо выстрелил наугад.
- Без катавасии их оттуда не выбить.
Из школы начали стрелять; укрывшись за деревьями, немцы им отвечали. Из мэрии больше не стреляли. Земля на улице тихо дымилась.
- Не стреляйте по деревьям! - крикнул Клапо. - Только патроны зря тратите!
В эту минуту у фасада мэрии, на уровне второго этажа разорвалась граната.
- По деревьям карабкаются, - сказал Шассерьо.
- Если это так, - ответил Матье, - мы их накроем. Он пытался что-нибудь рассмотреть сквозь листву; он
увидел, как чья-то рука описала дугу, и тут же выстрелил. Слишком поздно: мэрия взорвалась, окна второго этажа были выбиты; глаза Матье снова заволокла желтизна. Он выстрелил наугад: он видел, как большие зрелые плоды перемещаются с ветки на ветку, но не различал, падают они или спускаются.
- Из мэрии больше не стреляют, - сказал Клапо.
Они прислушивались, затаив дыхание. Немцы непрерывно стреляли, но мэрия не отвечала. Матье вздрогнул. Значит, погибли. Куски кровавого мяса на развороченном полу в пустых залах.
- Мы не виноваты, - сказал Шассерьо. - Их было слишком много.
Внезапно клубы дыма повалили из окон второго этажа; сквозь дым Матье различил красно-черные языки пламени. В мэрии кто-то начал кричать, голос был пронзительный и почти беззвучный, голос голосящей женщины. Матье почувствовал дурноту. Шассерьо выстрелил.
- Ты с ума сошел! - крикнул ему Матье. - Зачем ты стреляешь по мэрии? Ты же сам ругал меня, что я перевожу зря патроны!
Шассерьо нацелился на окна мэрии и трижды выстрелил в языки пламени.
- Не могу больше выносить этого крика, - ответил Шассерьо.
- Он все равно кричит, - сказал Матье. Застыв, они вслушивались. Голос ослабел.
- Кончено.
Но вдруг вопли возобновились, страшные, нечеловеческие вопли. Они начинались на басах и поднимались до визга. Матье, не удержавшись, тоже выстрелил в окно мэрии, но безрезультатно.
- Стало быть, он не хочет подыхать! - сказал Шассерьо. Вдруг крики затихли.
- Уф! - вздохнул Матье.
- Кончено, - сказал Шассерьо. - Загнулся.
Ни под деревьями, ни на улице ничто больше не шевелилось. Солнце золотило фронтон горящей мэрии. Шассерьо посмотрел на часы.
- Семь минут, - сказал он.
Матье изнемогал от жары, он превратился в сплошной ожог. Прижимая руки к груди, он медленно опускал их вниз, до живота, чтобы убедиться, что цел и невредим. Вдруг Клапо сказал:
- Они на крышах.
- На крышах?
- Как раз напротив нас, они стреляют по школе. Черт, этого еще не хватало!
- Чего?
- Они устанавливают пулемет. Пинетт! - крикнул он. Пинетт отполз назад.
- Давай сюда! Сейчас будут обстреливать ребят из школы. Пинетт стал на четвереньки: он смотрел на них с отсутствующим видом.
Лицо его было землисто-серым.
- Плохи дела? - спросил Матье.
- Наоборот, все отлично, - сухо ответил он. Пинетт прокрался к Клапо и стал на колени.
- Стреляй! - распорядился Клапо. - Стреляй по улице, чтобы отвлечь их. А мы займемся пулеметом.
Пинетт, не говоря ни слова, стал стрелять.
- Целься, мать твою! - рявкнул Клапо. - Кто же с закрытыми глазами стреляет?
Пинетт вздрогнул и, казалось, сделал над собой огромное усилие; щеки его чуть порозовели; вытаращив глаза, он прицелился. Рядом с ним Клапо и Дандье палили безостановочно. Клапо издал победный крик.
- Готово! - закричал он. - Готово! Его песенка спета. Матье прислушался: полная тишина.
- Да, - сказал он. - Но и ребята больше не стреляют. Школа молчала. Три немца, прятавшиеся за деревьями,
бегом пересекли улицу и распахнули дверь школы. Они вбежали туда и вскоре высунулись из окон второго этажа, они размахивали руками и что-то кричали. Клапо выстрелил, немцы скрылись. Через несколько минут впервые с утра Матье услышал возле уха свист пули. Шассерьо посмотрел на свои часы.
- Десять минут, - сказал он.
- Да, - отозвался Матье. - Это начало конца. Мэрия горела, немцы заняли школу; было ощущение,
будто Францию разгромили вторично.
- Стреляйте, мать-перемать!
Немцы осторожно выглядывали у входа на плавную улицу. Шассерьо, Пинетт и Клапо выстрелили. Головы мгновенно исчезли.
- На этот раз они нас засекли.
Снова тишина. Долгая пауза. Матье подумал: "Что они замышляют?" На главной улице четыре убитых, поодаль еще два: это все, что мы смогли сделать. Теперь пора завершать работу: погибнуть самим. А что это такое для немцев? Десять минут задержки в предусмотренном графике.
- Сзади! - вдруг предостерег Клапо.
Маленькое приземистое чудовище, сверкая на солнце, катилось к церкви.
- Schnellfeuerkanon, - сквозь зубы сказал Дандье. Матье пополз к ним. Они стреляли, но никого не было
видно: казалось, пушка катится сама. Они стреляли для очистки совести, потому что еще не кончились патроны. У них были прекрасные, спокойные, усталые лица, их последние лица.
- Назад!
Внезапно слева от пушки появился крепыш без кителя. Он не пытался укрыться: он спокойно отдавал распоряжения, поднимая руку. Матье резко выпрямился: этот человек с незащищенной шеей искушал его.
- Назад, ползком!