- Заткнись! - сердится Брюне. - Смени пластинку. Он сказал это слишком громко: все глаза обращены на
него, но веки тут же опущены, это снова лица слепцов. Брюне делает шаг вперед. Прислонившись к койке, Морис с дерзким и небрежным видом разглядывает его.
- Ну как, ребята? - весело спрашивает Брюне. - Все в норме?
- В норме, - отвечают они, - в норме.
Глаза вновь раскрываются, кто-то смотрит на Брюне, другие на тех, кто на него смотрит. Все чего-то ожидают и как будто боятся. Брюне еще чувствует свою власть, но внезапно им овладевает страх. Не нужно было входить сюда, это ошибка. Теперь надо говорить. Неважно что, и как можно скорее. Само это молчание - демонстрация. Он говорит:
- Шале у дантиста.
- Да. У дантиста, - откликается кто-то.
- Поэтому он не пришел, - поясняет Брюне.
- Да, - отвечают ему. - Да.
- Вы знали об этом?
- Он нас вчера предупредил, что сегодня утром не будет читать лекцию.
- Лекцию по истории коммунистической партии?
- Да. По истории коммунистической партии Франции.
Наступает молчание. До какой степени Шале их завоевал? До какой степени они еще верят Брюне? Брюне поднимает голову, встречает чей-то взгляд и, оробев, отводит глаза. Гнев стискивает ему затылок, он засовывает руки в карманы и садится на край скамьи, как прежде. Но раньше его тотчас окружали люди. Теперь они и не шевельнулись. Брюне их успокаивает:
- Ничего, он прочтет свою лекцию завтра.
Брюне сказал это тем же голосом, каким прежде говорил:
"Весной СССР вступит в войну". Сенак качает головой:
- А может, ему снова придется пойти туда.
Сенак тогда говорил: "Может, СССР еще не готов, и ему придется ждать еще год".
- Навряд ли, - произносит Брюне. - Думаю, ему выдерут этот зуб сегодня.
- Это зуб мудрости, - гордо объясняет Майар. - Он растет вбок.
Брюне встает и быстро говорит:
- Что ж, пока, ребята! Приятного аппетита.
- Спасибо, - отзываются они. - И тебе тоже.
Брюне поворачивается и выходит. Он идет по коридору, Мулю бегом обгоняет его, за ним следуют Корню и Полен. Смеясь, они ныряют во двор, в солнце. Брюне их видит: легкие на фоне ясного неба, они кружатся, цепляются друг за друга, разжимают руки, наклоняются, чтобы ухватить снега; Брюне ускоряет шаг, потом, остановившись на пороге барака, смотрит на них. Они, толкаясь, исчезают за бараком № 18; Брюне становится одиноко. Он берется за дверную ручку. Еще недавно, когда он входил, Викарьос, сидя у печки, улыбался ему. Зачем ему понадобилась эта встреча? Пожалуй, он поостережется на нее ходить. Он сжимает ручку, но не входит: он знает, что комната пуста. Кто-то сзади трогает его за плечо.
- Брюне!
Это Туссю. С ним Бенен.
- Чего вам?
Туссю бледен, глаза отрешенные. Он делает над собой усилие, чтобы заговорить. За ним Бенен - он отвернулся, смотрит куда-то в сторону и, кажется, готов удрать. Наконец, Туссю обретает голос:
- Мы бы хотели с тобой потолковать. Брюне прислоняется к закрытой двери.
- Со мной?
- Да. С тобой. Брюне хмурит брови.
- А о чем?
- О многом.
Брюне упирается спиной о дверь, она скрипит. Он слышит грубоватый утробный голос Бенена, который по-прежнему глядит куда-то мимо него.
- Мы хотели бы кое в чем разобраться.
- Ах, разобраться! - с глумливым смехом произносит Брюне. - Разобраться! Неужели?
Он смотрит на них недружелюбно: он сам не понимает, сердится ли он на них потому, что они пришли так поздно, или потому, что пришли только они.
- Обратитесь лучше к Шале!
Но тут же он берет себя в руки и улыбается им улыбкой добряка.
- Я умываю руки: слишком много работы.
- Но мы хотим поговорить именно с тобой, - терпеливо настаивает Туссю. - У тебя найдется для нас минут пять?
- Минут пять! Если я сложу все пятиминутки, на которые меня отрывают в течение дня, мне некогда будет даже заниматься вашей едой. Теперь я всех отсылаю к Шале: мы поделили работу.
Бенен говорит, глядя на носки своих ботинок:
- У меня нет нужды спрашивать что-либо у Шале. Он всегда готов говорить, но я заранее знаю, что он ответит.
- Я отвечу вам то же самое.
- Но твоим ответам нам, возможно, удастся поверить.
Брюне в нерешительности. Отказаться? Это может выглядеть подозрительным. Они повернулись к нему одновременно, и у них одинаковые вкрадчивые и требовательные физиономии. Брюне сдается:
- Я вас слушаю.
Их глаза расширены, оба растерянно озираются и молчат. Брюне краснеет от гнева. Он резко открывает дверь, поворачивается к ним спиной и входит тяжелой поступью. За ними тихо закрывается дверь. Он подходит к печке и оборачивается, он не приглашает их сесть.
- Ну так что?
Туссю делает шаг вперед, Брюне отступает: никакого сообщничества. Туссю, конечно же, понижает голос.
- Видишь ли, Шале утверждает, что СССР не вступит в войну.
- Ну и что? - громко и резко спрашивает Брюне. - Что вас смущает? Вас разве не учили, что страна трудящихся никогда не позволит вовлечь себя в империалистическую бойню?
Они молчат, обмениваются исподтишка взглядами, чтобы подбодрить друг друга. Вдруг Бенен поднимает голову и смотрит прямо в глаза Брюне.
- Но ты говорил нам совсем другое.
У Брюне дрожат руки, он засовывает их в карманы.
- Я ошибался, - говорит он.
- Откуда ты знаешь, что ошибался?
- У Шале были контакты с товарищами.
- Это он рассказывает. Брюне разражается смехом.
- Вы что, воображаете, что он продался нацистам? Он делает шаг вперед, кладет руки на плечи Туссю и подчеркнуто громко произносит:
- Когда Шале вступил в партию, старина, ты еще ходил в коротких штанишках. Не дурите, ребята: если вы станете считать ответработников шкурами каждый раз, когда вы с ними в чем-то не согласны, то в один прекрасный день вы мне заявите, что папаша Сталин - агент Гитлера.
Тут он заразительно смеется, глядя Туссю прямо в глаза. Туссю остается серьезным. Наступает молчание, потом Брюне слышит медленный, недоверчивый голос Бенена:
- Однако все ж таки странно, чтобы ты так сильно ошибался.
- Такое случается, - небрежно отвечает Брюне.
- Ты тоже ответработник, - возражает Туссю. - Ты тоже был в партии, когда я еще ходил в коротких штанишках. Ведь так? Кому же верить?
- Я вам уже сказал, что мы с Шале во всем солидарны! - почти кричит Брюне.
Они безмолвствуют, они ему не верят. Они не поверят ему никогда. Перегородки вертятся у Брюне перед глазами. Все его друзья здесь, все они смотрят на него, нужно сделать все, чтобы как-то пресечь эту сумятицу. Он протягивает дрожащие руки, выбрасывает ладони вперед и громко говорит:
- Я ошибся, потому что считал себя большим умником и пользовался неточной информацией, я ошибся, потому что поддался застарелому ура-патриотическому реакционному инстинкту.
Обессиленный, он замолкает. Нахмурив брови, он переводит взгляд с одного на другого, ненавидяще вращая глазами: он готов оборвать им уши. Но лица у обоих по-прежнему бесстрастные и неудовлетворенные: они пропустили его слова мимо ушей, они их как бы не слышали. Слова растворяются без остатка, и Брюне сразу успокаивается: зря я себя унизил.
- Если СССР за мир, - настаивает Бенен, - зачем он вовлек нас в эту войну?
Брюне выпрямляется и сурово смотрит на них:
- Бенен, поостерегись: ты пошел по кривой дорожке. Я тебе скажу, откуда ты извлек этот аргумент: из помойки. Я сто раз слышал его от французских фашистов, но впервые слышу, как то же самое повторяет один из моих товарищей.
- Это не аргумент, - возражает Бенен. - Это вопрос.
- Что ж, вот мой ответ: если бы Сталин не опередил буржуазные демократии, они натравили бы немцев на СССР.
Бенен и Туссю переглядываются, они недовольно кривятся. Бенен признается:
- Да. Шале нам об этом говорил.
- Что до войны, - говорит Брюне, - то как же вы можете желать ее продолжения? Немецкие солдаты - те же рабочие и крестьяне. Разве вы хотите, чтобы советские трудящиеся сражались против рабочих и крестьян ради прибылей лондонских банкиров?
Они молчат, скорее завороженные, чем убежденные. Сейчас они понуро вернутся в свои комнаты, к товарищам, бросятся на койки, и до вечера в их головах будет полная неразбериха, у них не хватит смелости посмотреть друг на друга, и каждый про себя будет твердить: нет, я ничего не понимаю. Сердце у Брюне сжимается, это же мальчишки, им надо помочь. Он делает шаг вперед, они видят, как он подходит, они понимают - он готов помочь, и в их мрачных глазах впервые появляется блеск. Внезапно Брюне останавливается: партия - это их семья, у них нет ничего на свете, кроме партии, лучший способ им помочь - молчать. Их глаза мгновенно гаснут. Он им улыбается:
- Не слишком-то размышляйте, ребята, не слишком-то пытайтесь все уразуметь: мы толком ничего не знаем. Уже не впервые партия кажется неправой. А потом с каждым разом приходит понимание, что она была права. Коммунистическая партия - это ваша партия, она существует для вас и благодаря вам, у нее нет иной цели, кроме освобождения трудящихся, иной воли, чем воля масс. Поэтому-то она никогда не ошибается. Никогда! Никогда! Вбейте это себе в голову. Она просто не может ошибаться.
Ему стыдно за свой голос, пылкий и неубедительный, он хотел бы вернуть им простодушие, он пытается обрести свою былую силу. Но тут открывается дверь, и в комнату, тяжело дыша, врывается Шале. Туссю и Бенен торопливо расступаются. Брюне делает шаг назад, ему противен их вид школьников, пойманных с поличным. Все улыбаются, Брюне, улыбаясь, думает: "Он бежал, вероятно, его предупредили".
- Привет, ребята! - восклицает Шале.
- Привет! - отзываются те.
- Как зуб? - спрашивает Туссю.
Шале улыбается, у него лицо, как из гипса: должно быть, ему пришлось натерпеться.
- Конечно, вырвали! - весело сообщает он.
Брюне злится, что у него повлажнели ладони, Шале не перестает ухмыляться, его взгляд переходит с одного на другого, он говорит немного затрудненно:
- У меня во рту все одеревенело. Насколько я понимаю, - добавляет он, - вы пришли ко мне?
- Мы просто проходили мимо, - отвечает Туссю.
- Разве вы не знали, что я у зубного?
- Мы думали, что ты уже вернулся.
- Что ж, вот я и вернулся, - говорит он. - Вы хотели у меня что-то спросить?
- Два-три мелких вопроса, - говорит Бенен. - По твоим лекциям. Но это не к спеху!
- Мы придем еще, - заверяет Туссю. - А сейчас не будем тебе мешать: тебе нужно передохнуть.
- Заходите в любое время. Вы знаете, я всегда здесь. Глупо получилось: вы пришли в единственный день, когда меня не было.
Они, улыбаясь, пятятся, прощаются и уходят. Двери закрываются, Брюне вынимает руки из карманов и вытирает их о брюки; теперь они повисли вдоль его бедер. Шале снимает шинель и садится; он дышит все легче, лицо его розовеет.
- Эти два паренька неплохие, - говорит он. - Они мне нравятся. Давно они пришли?
- Минут пять назад.
Брюне делает шаг вперед и добавляет:
- Они приходили ко мне.
- Так я и думал. Они тебе очень доверяют.
- Они мне задавали вопросы о партии, - признается Брюне.
- А что ты им ответил?
- То, что ответил бы ты сам.
Шале встает, подходит к Брюне и откидывает голову, чтобы лучше разглядеть его. Из его расплывшегося в улыбке рта несет лекарствами.
- Сегодня утром разносил еду по комнатам ты? Брюне кивает головой.
- Вот чертов Брюне! - ухмыляется Шале.
Он берет его за локти, пытается дружески его встряхнуть, но Брюне напрягается, и Шале не может сдвинуть его с места. Руки Шале размыкаются и падают вдоль тела, но сердечная улыбка так и не сходит с лица.
- Верю, что ты поступаешь так не злонамеренно. Но ты не представляешь себе, как ты мешаешь мне работать.
Брюне не отвечает. Он досконально знает, что ему сейчас скажет Шале.
- Какое влияние я могу оказать на этих парней, - спрашивает Шале, - если им необходимо твое разрешение, чтобы они мне поверили?
Броне пожимает плечами; он неуверенно возражает:
- Какая разница, раз мы друг с другом согласны?
- Дело заключается в том, - говорит Шале, - что они не верят в наше согласие. Сейчас ты им повторяешь то, что говорю я, но они нс могут забыть, что недавно ты говорил им обратное. Как я могу работать в таких условиях?
- Но что я могу еще поделать? - спрашивает Брюне. - Уже месяц я стараюсь держаться в тени.
Шале чистосердечно смеется.
- Держаться в тени? Бедный мой Брюне, такой человек, как ты, не может держаться в тени. У тебя много веса, много объема. И если ты ничего не говоришь, если ты себя никак не проявляешь, ты от этого становишься еще опасней, ты концентрируешь их сопротивление, ты как бы встаешь во главе оппозиции.
Брюне невесело смеется:
- Вот уж оппозиционер поневоле.
- Совершенно верно. Достаточно того, что ты существуешь, того, что, проходя по коридору, они знают, что ты за этой дверью. После этого ты можешь сколько угодно молчать: объективно твой голос перекрывает мой.
Брюне мягко говорит:
- Но не можешь же ты меня ликвидировать. Шале смеется, не поднимая глаз:
- Это ничего не решило бы. Скорее наоборот.
Знаменательный момент. У Брюне нет иллюзий, он заранее знает, что побежден, но есть еще Туссю, Бенен, все остальное: нужно сделать последнее усилие. Он кладет руки на плечи Шале и произносит так же мягко:
- Во всем этом есть частично и твоя вина.
Шале поднимает голову, но ничего не отвечает. Брюне продолжает:
- Твоя ошибка состоит в том, что контактируешь с ними именно ты. Ты мастер воспитания кадров, но, работая с нашими пареньками, ты не смог найти нужных доводов.
Все пропало: холодная ярость полыхнула в глазах Шале, он мне завидует - мелькнуло у Брюне. Ладони его соскользнули вдоль рук Шале, но для очистки совести он объясняет:
- Я их держал в руках. Если бы ты оставался в тени и давал бы указания, а я выполнял бы работу, они имели бы дело только с одним человеком, и, сами того не заметив, изменили бы свое поведение.
Глаза Шале гаснут, губы кривятся в улыбке. Брюне продолжает:
- И им тоже было бы не так тяжко.
Шале не отвечает, Брюне смотрит на это мертвенное лицо и без всякой надежды добавляет:
- Может, еще есть время что-то изменить…
- Времени не было никогда, - жестко отрезает Шале. - Ты олицетворяешь собой некий уклон и должен исчезнуть вместе с ним: это непререкаемый закон. Ты погорел, понимаешь. Если ты будешь молчать, если затаишься, ты, к сожалению, сохранишь свой авторитет. Но если ты заговоришь, если ты им повторишь то, что говорю им я, ты станешь для них посмешищем.
Брюне смотрит на этого человечка с неким остолбенением: один удар - и я могу его уничтожить, одно слово - и я начисто подорву его влияние; но я как в параличе, я сам подписал свой смертный приговор, и я не мешаю ему, поскольку наполовину я его сообщник. Не повышая голоса, Брюне спрашивает:
- Так что? Как я должен поступить?
Шале отвечает не сразу. Он садится, кладет руки на колени и складывает ладони. Он мечтает, редко можно увидеть мечтающего Шале. Через некоторое время он задумчиво произносит:
- Ты мог бы возобновить свою деятельность в другом месте и с другими товарищами.
Брюне молча смотрит на него. Шале как бы слушает свой внутренний голос, внезапно он оживляется:
- Почти каждый день формируются особые бригады…
- Знаю, - говорит Брюне. Он ухмыляется:
- Не рассчитывай на это, я не пойду в особую бригаду. Я хочу работать, а не плесневеть среди кучки крестьян, оболваненных попами.
Шале пожимает плечами.
- Поступай, как знаешь.
Оба - один стоя, другой сидя - молчат, размышляют о наилучшем способе устранения Брюне. В коридоре ходят взад-вперед люди, они глядят на закрытую дверь и думают: он там. Я подчиняюсь дисциплине, а Брюне неймется; я прячусь, а Брюне так и лезет на глаза.
- Если ты пошлешь меня в особую бригаду, люди решат, что это ссылка.
Шале бросает на него изумленный взгляд:
- Именно это я себе сейчас и говорю.
- А если я сбегу?
- Это худшее, что ты можешь предпринять: все подумают, что ты бежал, чтобы заниматься фракционной деятельностью в Париже.
Брюне молчит, он скребет правым каблуком пол, он опускает глаза, он страдает, он думает: я мешаю. Его ладони снова увлажняются. Я буду мешать повсюду. Здесь ли, в Париже ли - везде я буду виновником беспорядка. Он ненавидит беспорядок, недисциплинированность, индивидуальный бунт, я как соломинка в стали, как песчинка в зубчатом колесе.
- Можно собрать товарищей: ты выскажешь мне критические замечания, и я перед всеми признаю свои ошибки.
Шале живо поднимает голову:
- Ты бы на это пошел?
- Я пойду на все, что угодно, только бы сохранить возможность работать.
Шале недоверчиво смотрит на него; вдруг Брюне ощущает внутри себя какое-то смутное беспокойство. Он знает, что это такое, он этого боится. Нужно говорить сразу же и очень быстро.
- Понадобится голосование, - цедит он сквозь стиснутые зубы, - и когда они меня сами осудят…
- Никакого осуждения, - посмеивается Шале, - никаких драм: это их только запутает. Я вижу это так: никакой торжественности, просто обычная дискуссия между друзьями, а в конце ты встанешь…
Слишком поздно, снаряд свистит, крутится, взрывается, освещает ночь: СССР будет разгромлен. Он не избежит войны, он вступит в нее один, без союзников, его армия ничего не стоит, он будет разбит наголову. Брюне видит полные недоумения глаза Шале: неужели я сказал это вслух? Он берет себя в руки, наступает долгое молчание. Потом Брюне усмехается.
- Я хорошо тебя провел, - с трудом говорит он.
Шале молчит, он бледен. Брюне продолжает:
- Никакого публичного самобичевания не будет, старина. Всему есть предел.
- Я тебя ни о чем не просил, - тихо говорит Шале.
- Конечно, ты меня ни о чем не просил: для этого ты слишком хитер.