- У меня, наверное, ужасный вид, - продолжала она уже обычным тоном.
- Ничуть. Ты очень мила, - пробормотал мистер Дэрсингем, как всегда ощущая некоторую неловкость. Он смутно понимал, что ему следовало первому сказать что-нибудь вроде: "Честное слово, ты сегодня очень эффектна", - но почему-то у него это никогда не выходило.
- Ну, ну, не надо комплиментов, дорогой мой, я чувствую, что я сегодня настоящий урод. По правде говоря, я бы с удовольствием легла пораньше в постель с книгой. А вся эта суета, вечные приемы и выезды так мучительны! - Она опять заговорила тоном великосветской дамы.
Миссис Дэрсингем не была "настоящим уродом", но не была и так хороша, как она тайно воображала. Она ничем не отличалась от сотен других английских жен ее возраста - лет тридцати с небольшим: такая же белокурая, розовая, утомленная, уже немного расплывшаяся. У нее были приятные голубые глаза, вздернутый нос, чуточку недовольное выражение губ. Если не считать тайной саги кухни и детской, где существа с самыми лестными рекомендациями на поверку оказывались неизменно ленивыми, дерзкими и вороватыми, жизнь миссис Дэрсингем была, в сущности, довольно скучна, потому что ее ничто особенно не интересовало и в Лондоне у нее было мало знакомых. Но она не сознавалась в этом никому, даже мужу, и только в редких случаях, когда она выходила из себя и давала волю чувствам, правда, как вспышка пламени, пробивалась наружу. Обычно же миссис Дэрсингем делала вид, что жизнь ее - увлекательный и пестрый калейдоскоп людей и событий. Она, собственно, не то чтобы сознательно лгала, но создавала атмосферу, в которой каждое незначительное явление тотчас принимало фантастические размеры и неверные очертания, как предметы под водой. "Чашка чаю" по понедельникам и званый обед по пятницам в ее речах преображались в сплошные празднества всю неделю, вечное кружение в вихре светской жизни и не для удовольствия, а по обязанности. Если миссис Дэрсингем встречалась с кем-нибудь два-три раза, то в ее передаче выходило так, будто она проводила с ним - или с нею - дни и ночи и будто это был не один человек, а целая толпа. После того как ей случилось побывать в театре дважды на одной неделе (со старой подругой ее матери, приехавшей из Уорстера), она чувствовала себя так, как чувствует себя театральный рецензент к концу утомительного осеннего сезона. Даже в тех случаях, когда она признавалась, что не присутствовала на каком-либо торжестве, не знакома с тем или иным человеком, не была на представлении модной пьесы, не читала той или иной книги, она умудрялась придавать этим фактам вместо негативного настолько позитивный характер, что можно было подумать, будто она имеет какое-то очень близкое отношение к человеку, книге, пьесе, о которых шла речь. Достигалось это отчасти тем, что она делала ударение на частице "не": "Нет, я не знакома с нею" или: "Нет, я не видела этой пьесы", так что у слушателей создавалось впечатление, будто миссис Дэрсингем участвовала в ряде важных заседаний некой комиссии и, обсудив вопрос со всех сторон, решила вместе с остальными, что этот человек, или пьеса, или книга не заслуживают внимания. Так она, тем или иным способом, умела представлять свои редкие развлечения и немногочисленные знакомства как бурную, напряженную, светскую жизнь, и эта жизнь - такова сила мечты! - часто доводила ее до непритворного изнеможения. Все это изумляло ее мужа, человека простого, но он больше никогда не выражал вслух своего изумления. Ибо в последний раз, когда он после ухода гостей спросил у жены, почему она всегда жалуется на утомительность светской жизни, - ведь она вовсе не так уж много выезжает, миссис Дэрсингем яростно обрушилась на него, крича, что, если бы это зависело от него, она бы вечно сидела дома и умирала со скуки, не видела света божия от воскресенья до воскресенья и что вообще ему лучше помалкивать. Такой ответ привел мистера Дэрсингема в полнейшее недоумение.
Стоя рядом на разостланной у камина медвежьей шкуре, супруги услышали шум, возвещавший прибытие первых гостей. Это, должно быть, пришел Голспи или Трейпы - во всяком случае, не Пирсоны, которые жили наверху и всегда появлялись лишь после того, как услышат, что кто-нибудь из гостей уже пришел.
Это действительно оказался Голспи. Мистер Дэрсингем едва узнал его в слишком широкой визитке и слишком узком черном галстуке. Только что мистер Дэрсингем успел представить его жене, как вошли Пирсоны, улыбаясь и запыхавшись, - они не любили опаздывать точно так же, как и приходить первыми.
- А, добрый вечер! - воскликнул мистер Пирсон с таким видом, словно он нечаянно увидел всю компанию.
- Ну, как вы поживаете, моя дорогая? - обратилась миссис Пирсон к хозяйке дома. Никто бы не подумал, что дамы виделись не более четырех часов тому назад.
Пирсоны, немолодая и бездетная чета, недавно вернулись из Сингапура. Мистер Пирсон был высокий мужчина с грушевидной головой на тонкой длинной шее. Нелепо пухлые щеки до такой степени не вязались со всей его наружностью, что казалось, будто он только что надул их. Человек нервный и добродушный, он часто хихикал без всякого к тому повода. Миссис Пирсон, полная дама со множеством подозрительно черных локонов, обрамлявших ее лицо, смутно напоминала бывшую актрису музыкальной комедии из тех, чьи фотографии печатались на открытках и которые, отблистав в модной пьесе, "гвозде сезона", сходили потом со сцены и, может быть, содержали где-нибудь шумный пансион. Пирсоны, люди общительные и в Лондоне одинокие, не знали, как убить время, поэтому приглашение на обед для них было событием, которого ждут с нетерпением, о котором потом говорят, которым наслаждаются, вспоминая каждое словечко пустого разговора.
Гости и хозяева, по обычаю всех гостей и хозяев в Баркфилд-Гарденс, да и в других местах, кричали все разом.
- Ну что, вы легко нас разыскали? - спросил мистер Дэрсингем очень громко, обращаясь к мистеру Голспи.
- Я приехал в такси, - прогудел тот, занятый коктейлем.
- Это самое лучшее, когда отправляешься в незнакомое место в Лондоне, - перекричал их мистер Пирсон. - Мы так всегда делаем, когда средства нам позволяют, хи-хи-хи!
- А как чувствует себя сегодня дорогой малютка? - громогласно осведомилась миссис Пирсон с присущим ей материнским участием.
- Мы измеряли ему температуру, и она нормальная, - отвечала миссис Дэрсингем не менее громко и, как всегда, старательно изображая равнодушную мать. - Он теперь молодцом.
- Ну, слава Богу, я так рада, так рада. - Говоря это, миссис Пирсон вся сияла. - Я боялась, что у дорогого крошки что-нибудь серьезное. Я говорила Уолтеру, что вы опасаетесь, не простужен ли он. Дорогая, я очень, очень рада, что это не простуда. Детишек так трудно уберечь от болезней, не правда ли?
- Эта история с Россией довольно-таки непонятна! - кричал в это время мистер Дэрсингем.
- Да, весьма странная история. Что вы о ней думаете? - прокричал в ответ мистер Пирсон. Сам он пока не имел собственного мнения, ибо вечерняя газета еще не успела разъяснить ему, как следует понимать это событие, да и чужих мнений он тоже не слышал. Относительно всего, что происходило западнее Суэца, мистер Пирсон считал себя обязанным разделять точку зрения своей фирмы. О странах к востоку от Суэца он иной раз в разговоре высказывал свое собственное суждение, а когда дело касалось Сингапура, тут мистер Пирсон, говорят, даже спорил с другими.
- А я вам вот что скажу, Дэрсингем, - вмешался мистер Голспи свойственным ему авторитетным тоном. - Все это - чистейший вздор, чепуха, пустая болтовня. Слыхали мы такие сказки! Просто в Риге есть люди, которые хотят нажиться, для того и распускают эти слухи.
- Это очень интересно, мистер Голспи, - воскликнула миссис Дэрсингем, сразу переходя на роль светской дамы, давно желавшей вникнуть в суть этого дела. - Вы, конечно, там бывали, да?
- Бывал повсюду. - Мистер Голспи усмехнулся ей иронически и вместе дружелюбно. Эта усмешка словно говорила миссис Дэрсингем: "А ты ничего себе бабенка, но не приставай ко мне с вопросами, это совсем не твоего ума дело".
- Да, когда побываешь сам на месте, то легче во всем разобраться, правда? - воскликнул мистер Пирсон. - Вам известны факты, хи-хи-хи.
- А теперь вы где живете, мистер Голспи? - спросила миссис Пирсон, игриво склонив голову набок.
- Снял квартиру с мебелью в Мэйда-Вейл, - ответил мистер Голспи.
- Я совсем не знаю этой части города, - заметила миссис Пирсон с детской серьезностью.
- В Лондоне есть много такого, чего мы еще не знаем. Хи-хи-хи.
- Ну, судя по тому, что я видел, вы не много потеряли, если не знаете Мэйда-Вейл, - прогудел мистер Голспи. - Квартал, где я живу, кишит евреями да актрисами мюзик-холлов - и все старыми, молодых и хорошеньких ни одной.
- Хи-хи-хи, - немного опасливо хихикнул мистер Пирсон.
- О, мужчины! - воскликнула миссис Пирсон. Она назубок знала свои реплики, недаром она жила в Сингапуре.
- Хи-хи-хи (на этот раз торжествующе).
Агнес весьма сердитым тоном доложила о приходе мисс Верэвер, ибо находила, что "на сегодня с нее уже хватит", и, кроме того, ей не понравилось, как эта гостья вошла и как посмотрела на нее, Агнес.
В защиту Агнес надо сказать, что мисс Верэвер была из тех людей, которые с первого взгляда внушают антипатию. Эта старая дева лет сорока пяти приходилась миссис Дэрсингем двоюродной теткой по матери. Высокая, с лицом землистым, как у трупа, она обнажала (в особенности когда появлялась в вечернем туалете) жуткую громаду острых белеющих костей, так что верхняя часть ее туловища напоминала рельефную географическую карту из слоновой кости. Чтобы не оставаться незамеченной в обществе (а также в качестве средства самозащиты), она изобрела и довела до подлинного совершенства удивительно неприятную манеру разговаривать с людьми. В ее репликах чувствовалась безграничная злоба, сарказм, язвительная ирония. Говорила она, в сущности, довольно безобидные вещи, но ее тон, выражение лица, усмешка, взгляд придавали всем ее словам какой-то скрытый дьявольский смысл. Когда она живала в маленьких гостиницах и пансионатах, которых так много на побережье Средиземного моря, ей стоило спросить у соседей, когда уходит почта, или осведомиться, шел ли ночью дождь, - и мужчины, к которым она обращалась, начинали беспокоиться, не плохо ли они выбриты, а женщины спрашивали себя, не стерлась ли с их лица косметика, или тем и другим начинало казаться, что они только что ляпнули какую-нибудь ужасную глупость. После этого достаточно было самого незначительного хорошего поступка с ее стороны - и люди утверждали, что у нее необыкновенно добрая душа и ужасающе острый сатирический ум. Те, кто жил с ней под одной крышей три месяца, привыкали к ней, но при первом знакомстве люди сердито недоумевали, что эта женщина имеет против них, и ее своеобразные манеры производили очень невыгодное впечатление.
Мисс Верэвер вошла, поцеловалась с хозяйкой дома, пожала руку ее мужу, затем, поджав губы и скривив лицо, сказала:
- Вы, я вижу, кого-то ждете. Надеюсь, не меня?
И странно, от этого замечания весь званый обед сразу показался ненужным и нелепым.
- Нет, - сказал мистер Дэрсингем, мысленно спрашивая себя, какого черта они вздумали пригласить ее сегодня. - Еще должны прийти Трейпы.
- А, очень рада, что я не последняя, - заметила мисс Верэвер с горькой усмешкой, и эта усмешка не сходила с ее губ все время, пока ее знакомили с остальными гостями.
Через минуту прибыли и Трейпы, - теперь все были в сборе. Запоздавшие гости бывают двух категорий: кающиеся и некающиеся. Первые влетают все в поту, рассыпаясь в извинениях, лепечут что-то о тумане, допотопных такси и бестолковых шоферах. Вторые входят важно и, увидев, что все гости уже собрались, принимают несколько обиженный вид и поднятыми бровями выражают неодобрение людям, не знающим, на какой час они пригласили гостей. Трейпы были превосходным образчиком категории нераскаянных. Оба были высокого роста, худощавы, отличались наружностью довольно бесцветной, держались чопорно. Трейп учился в Уоррелской школе вместе с Дэрсингемом. Теперь он был одним из владельцев комиссионной конторы по продаже домов и поместий, но именовался майором Трейпом, так как получил этот чин в конце Первой мировой войны и, занимаясь муштровкой новобранцев, до такой степени проникся воинским духом, что и после войны никак не мог расстаться со своим чином. У него была выправка военного, и тон его был так отрывист, манеры так величественны, что никак невозможно было вообразить его продающим и покупающим дома, как самый простой смертный. Вы мысленно представляли себе, как он с небольшим отрядом захватывает все квартиры и роскошные особняки или отправляется во главе многочисленной экспедиции водрузить британский национальный флаг в прекрасных лесистых местностях, где есть усадьбы и хорошие места для охоты.
Супруга майора Трейпа была женщина довольно бесцветная, с наружностью типично английской, и лицо ее всегда хранило такое выражение, словно жизнь немного удивила и разочаровала ее. Может быть, оно так и было, и, может быть, оттого она всегда говорила, как чревовещательница: голос был слышен, но мелкие черты застывшего лица оставались совершенно неподвижны.
Предоставив всем собравшимся перекрикивать друг друга, миссис Дэрсингем ускользнула из комнаты, так как было совершенно необходимо как можно скорее пригласить гостей к столу. Три минуты спустя она вернулась, стараясь - и не безуспешно - сохранять беззаботный вид. А через несколько минут Агнес просунула голову в дверь, забыв одну из самых строгих директив хозяйки, и объявила без всякого энтузиазма:
- Пожалуйте, обед подан.
Миссис Дэрсингем с геройским мужеством улыбалась гостям, а гости, за исключением мистера Голспи, поглядывали то друг на друга, то на дверь с таким выражением, словно они впервые слышат об этом обеде и слегка удивлены и заинтересованы. Мистер Голспи, напротив, имел вид человека, который ждет не дождется обеда, он даже сделал шаг к двери в столовую. Затем началось всеобщее движение вперед, а затем отступление назад, улыбки, поклоны - все, что в таких случаях принято в тех несчастных кругах общества, где уже отказались от церемонности, но еще не дошли до настоящей простоты. Гости улыбались и топтались у двери.
- Ну что же, миссис Пирсон, - воскликнул мистер Голспи еще громче и развязнее, чем всегда, - пойдемте!
Нетерпеливый гость без дальнейших церемоний взял под руку миссис Пирсон, и не успела она опомниться, как оказалась уже за порогом, во главе шествия. Гости вошли в маленькую столовую, где на столе, под люстрой с четырьмя электрическими лампочками, уже дымился суп.
- Теперь посмотрим, как нам лучше разместиться, - начала миссис Дэрсингем привычной фразой. Гости в эту минуту были для нее не люди, а посланные ей в наказание шесть огромных тел, которыми она, несчастная, должна была как-то распорядиться. - Посмотрим. Не хотите ли сесть сюда, миссис Трейп? А вы, миссис Пирсон, вот сюда. - Размещая всех, она успела заметить, что суп ужасно жирный.
3
Суп был нехорош, и мисс Верэвер, съев очень немного, вглядывалась в тарелку с каким-то странным вниманием всякий раз, как миссис Дэрсингем смотрела на нее. Так как за столом было восемь человек, то хозяйка дома не сидела в конце стола, напротив мужа. На это место усадили мистера Голспи, который держал себя весьма непринужденно и упрятывал под свои большие усы неприличные для джентльмена порции хлеба. По правую его руку сидели миссис Дэрсингем, майор Трейп и миссис Пирсон, а по другую сторону - мисс Верэвер, мистер Пирсон и миссис Трейп.
- Ну, как вы нынче летом отдыхали в Норфольке? - спросила мисс Верэвер у миссис Дэрсингем. - Вы мне ничего еще об этом не рассказывали, и я умираю от любопытства.
Усмешка, которой сопровождалось это заявление, говорила, что мисс Верэвер находит эту тему идиотской и скучной, что отвечать на ее вопрос будет со стороны хозяйки невыносимо глупо, а если она не ответит - возмутительно невежливо.
- Недурно, - изо всех сил прокричала в ответ через стол миссис Дэрсингем. - Пожалуй, в общем даже очень хорошо. Только там довольно холодно.
- Вот как? Холодно? - Можно было поклясться, что гостья хочет сказать: "Холодная погода специально придумана для вас, и поделом!"
На другом конце стола майор Трейп с хозяином дома беседовали о футболе, а сидевшая напротив миссис Пирсон все время кивала головой, улыбалась и потряхивала локонами, делая вид, что и она участвует в разговоре.
- Голспи, вы когда-нибудь ездили смотреть регби? - спросил через стол мистер Дэрсингем.
- Регби? Нет, я уже много лет не был ни на одном матче, - отвечал мистер Голспи. - Я предпочитаю сокеров.
Майор Трейп поднял брови:
- Как, неужели этих профессионалов? Ни за что не поверю.
- А почему же нет?
- Полноте! Не можете же вы… Я хочу сказать, что это грязное дело - играть за деньги и все такое… это недостойно спортсмена.
- Я с вами совершенно согласен, Трейп, - подхватил мистер Дэрсингем. - Это совершенно неприлично для спортсмена, таково мое мнение.
- Ну конечно! - продолжал майор Трейп. - Надо быть любителем, играть из любви к игре. Играйте для собственного удовольствия, а не ради денег, как делают эти субъекты. Нельзя быть спортсменом и играть за деньги. Это мерзость, правда, Дэрсингем?
- Совершенно с вами согласен.
Миссис Трейп издала звук, который должен был означать, что и она совершенно с этим согласна.
- А я несогласен, - возразил мистер Голспи упрямо. Ему было решительно наплевать, играют ли футболисты за деньги или нет, но в тоне Трейпа слышалось что-то вызывающее, а мистер Голспи был не такой человек, чтобы оставить вызов без внимания. - Если какой-нибудь бедняк умеет хорошо играть, почему бы ему этим не кормиться? Кто станет против этого возражать? Человек имеет право зарабатывать себе кусок хлеба игрой в крикет или футбол точно так же, как мытьем окон или продажей требухи.
- Требухи! Какой ужас! Как вы можете, мистер Голспи!.. - воскликнула миссис Пирсон, с девическим жеманством потряхивая локонами.
- Моя жена терпеть не может требуху, - пояснил мистер Пирсон. - Хи-хи-хи!
- Вы не правы, мистер Голспи, - объявил майор Трейп чопорнее прежнего. - То, о чем вы говорите, - работа, это совсем другое дело. Депортом следует заниматься только ради него самого. Так поступает истинный англичанин. Он любит спорт бескорыстно. Ему не жаль, если выигрывают другие. Спорт и профессия - вещи совершенно разные.