Зато обед, который им подавали, вовсе не казался ей лучше, чем вначале. Цыплята были далеко не шедевром. Должно быть, этот ресторан, подобно многим ресторанам в Сохо, дал обязательство потреблять только те части птицы, которые нельзя отнести ни к грудке, ни к крылышкам, ни к ножкам: он специализировался на приготовлении цыплячьей кожи. Салат был съедобен, но его листья, должно быть, выросли на каких-нибудь лондонских задворках, под закоптелыми кустами бирючины. На сладкое подали очень скудные порции мороженого, вместе с бумагой, в которой оно было доставлено в фургоне развозчика, и некоторой дозой мутной жидкости, которая, очевидно, часа два тому назад была еще мороженым. Таков был этот жалкий обед. Даже у Нормена, кажется, явилось подозрение, что он не вполне хорош, но он этого не высказал, вероятно, из лояльности к старому Уорвику. Мисс Мэтфилд с горя выпила два полных стакана бургундского, и оно немного ударило ей в голову, так что все вокруг казалось больше и звуки громче, чем на самом деле. Перед кофе ей вдруг захотелось смеяться при мысли о том, что Нормен увезет свои желтые усики обратно в Честерверн, к старому Уорвику. После горького черного кофе это дурацкое состояние прошло. За кофе они с Норменом курили. У Нормена на красноватом лбу выступила испарина, а очки слегка запотели. Он вспоминал былые времена и сентиментально улыбался ей из-за стоявшей между ними перечницы.
Пора было уходить. Свирепый иностранец вдруг вспомнил об их присутствии, принес счет, получил деньги, отдал сдачу, смахнул со стола в карман чаевые и выставил их на улицу, где воздух показался им сразу удивительно свежим и чистым. Они пришли в "Колладиум" как раз вовремя, через несколько минут после начала второго сеанса. Театр, как всегда, осаждала толпа любителей развлечений, в багровом свете ламп у входа походившая на сонм демонов. Нормен не совсем уверенно повел свою даму по коридорам, устланным толстыми коврами.
- Да ведь контролер как будто кричал нам "налево и вверх по лестнице"? - спросила мисс Мэтфилд. У нее немного болела голова. ("Эти багровые огни у входа мучительны, как головная боль. А может быть, виновато бургундское?") - Да, знаете, я отлично помню, что он сказал "налево".
- Я не слыхал, - возразил Нормен не особенно любезным тоном. Он был в некотором затруднении. - Может быть, он это сказал не нам, а кому-нибудь другому?
Она несколько недоверчиво пошла за ним по проходу в партер, где было так накурено, что дым ходил волнами, как после пожара. Девицы с программами указывали публике места, но пришлось бы дожидаться очереди, а Нормен ждать не хотел, боясь, как бы кто не занял его замечательные места. Он пошел вперед, глядя то на билеты, то на нумерованные ряды кресел, и наконец отыскал нужный ряд. Они протиснулись мимо уже сидевших, нашли свои места и сели.
- Здесь хорошо, не правда ли? - сказал Нормен, отдуваясь. - Чудные места, а? - Он с торжеством посмотрел вокруг. Зажигались огни, оркестр настраивал инструменты, и зал быстро наполнялся. Головная боль у мисс Мэтфилд прошла, только иногда ломило в висках.
- Как насчет программы? - сказал Нормен и стал суетливо делать знаки, но ни одна из девушек не замечала их.
Тут по их ряду пробрались двое высоких мужчин решительного вида, с вульгарными лицами, квадратными челюстями и сигарами в зубах. Они остановились подле мистера Бертли и мисс Мэтфилд.
- Эй, послушайте! - крикнул один из них контролерше, посмотрев предварительно на свой билет. - Вы нам правильно указали ряд?
Очевидно, ряд был указан правильно, потому что он обратился теперь к Нормену.
- Кажется, вы сели не на свои места, приятель, - сказал он довольно мирным тоном.
- Не думаю, - возразил Нормен резко. Он вынул билеты и уверенно посмотрел на них.
- А вот я вам сейчас докажу. - У этого мужчины голос был громкий, один из тех голосов, которые привлекают всеобщее внимание. - Ряд Ф, номера четырнадцать и пятнадцать. Верно? Ну, так это мои места, я их купил и заплатил за них. Спросите у контролерши, она нам их указала.
- Ничего я не знаю, - сказал Нормен упрямо. - У меня тоже ряд Ф, места четырнадцать и пятнадцать. И мы пришли раньше вас. Наверное, в кассе ошиблись.
Мисс Мэтфилд встала. На них смотрели. Больше всего она ненавидела такие нелепые сцены.
Второй высокий мужчина, лишенный того пространства, которое ему полагалось и требовалось, чтобы поместить свою громадную тушу, сердито засопел. Это побудило его товарища перейти к более активным действиям.
- Ну-ка, дайте взглянуть на ваши билеты, - сказал он грубо. - Вот мои. Теперь показывайте ваши. - Он почти вырвал их у Нормена. И в тот же миг закричал с торжеством: - Ага! Балкон! Б-а-л-кон, понимаете? А здесь не балкон, черт возьми! Вы не туда попали, милейший, не туда попали.
- Как это вам нравится! - презрительно подхватил второй.
- Вам нужно идти наверх, вон туда, приятель.
- Простите. Я не знал. - Бедняга Нормен побагровел от смущения. Мисс Мэтфилд следовало бы пожалеть его, но она не жалела. Она была в бешенстве. Даже когда они уже встали и пробирались обратно к проходу, оба грубияна все еще обсуждали вслух инцидент, смеялись и презрительно фыркали. А когда мисс Мэтфилд с пылающим лицом очутилась в проходе, она столкнулась с группой из трех человек, ожидавших, чтобы им указали места. Это был высокий мужчина с торчащими усами, видимо иностранец, молоденькая девушка, очень красивая и нарядно одетая, а третий, спрашивавший о чем-то продавщицу шоколада, был не кто иной, как мистер Голспи, да, мистер Голспи, красный, разгоряченный и веселый. В проходе столпилось много публики, им пришлось остановиться. Мистер Голспи, подняв глаза, увидел мисс Мэтфилд.
- А, мисс Мэтфилд, добрый вечер! - сказал он, ухмыляясь ей, как обычно. - Так и вы здесь бываете?
Она что-то невнятно пролепетала.
- Как в конторе, все благополучно? Завтра я буду там. Погоди минутку, Лина. Ну, мисс Мэтфилд, я вижу, вы сегодня веселитесь. Вот возьмите одну из этих коробок и угощайтесь.
В руках у нее очутилась коробка шоколада. И раньше чем она успела что-нибудь сказать или сделать, Голспи снова подарил ее широкой улыбкой и отвернулся. Когда она шла за Норменом по проходу наверх, большая часть огней была уже потушена, гремела увертюра. Их места оказались в первом ярусе, и пока они отыскали их, занавес поднялся, и на сцене появились трое весьма серьезных молодых людей, которые начали бороться.
- Какая ерунда вышла, - заметил Нормен, когда они уселись. - Но в сущности, я не виноват. Им бы следовало точнее обозначать места. Никогда не слыхивал, чтобы наверху места назывались "креслами".
- Вы бы могли заранее справиться. Я ведь вам говорила, что нам крикнул контролер.
- Это верно. Ну, извините меня. А кто этот странный тип, с которым вы разговаривали внизу?
- Новый компаньон той фирмы, где я служу. Я переписываю его письма.
- Это он дал вам коробку?
- Да, он. Просто сунул мне в руки.
- Странно, - сказал Нормен с некоторым неудовольствием. - Что это он вздумал?..
- Не знаю, вы бы спросили у него. - Она смотрела на троих молодых людей, которые теперь карабкались на пирамиду из столов и стульев.
- Признаюсь, он мне не особенно понравился.
- Это очень грустно, Нормен, - отозвалась мисс Мэтфилд. - Отчего бы вам не прийти завтра утром в контору и не сказать ему об этом? Что прикажете мне делать? Искать другого места?
- Неужели вам нравится этот субъект?
- Не знаю, нравится он мне или нет, - сказала она, и сказала вполне искренне, только голос выдавал ее раздражение. - Но это не имеет никакого значения. Конечно, - добавила она несколько мягче, - наружность у него немного странная. Но он занятный. Съешьте одну из его конфет, раз уж он их мне навязал, и не ворчите.
Вопрос был исчерпан, и, разговаривая в промежутках между номерами, они больше не вспоминали о мистере Голспи. Программа была не хуже и не лучше других, виденных Лилиан. Ее позабавил напудренный клоун с пискливым голосом, чуть не упавший в оркестр, и двое мужчин, которые вели жаркий спор ни о чем; понравились испанские танцовщицы и очень смешной школьный учитель. Зато не понравились американские танцы и две девушки, которые пели и играли на рояле, и разные акробаты и велосипедисты. Нормен быстро оправился после истории с билетами и решил веселиться вовсю. Он старался находить только хорошее во всем, что видел на сцене, и снисходительно относился к тому, что ему не нравилось. Теперь он казался мисс Мэтфилд проще и естественнее, чем во время злосчастного обеда. Старый Уорвик был наконец окончательно изгнан из его мыслей, и унылая тень Честерверна не омрачала их беседы.
Когда они вышли из "Колладиума" в удивительно бодрящий холод ночи и Нормен не только предложил, но и в самом деле нашел такси, мисс Мэтфилд почувствовала к нему расположение. И скажи он сейчас: "Знаете, Лилиан, я действительно слабоват и бываю ослом, а вы - прелесть и гораздо выше меня, но я так давно вас люблю, честное слово, люблю сейчас еще больше, чем раньше, - так не выйдете ли вы за меня замуж? Жизнь моя ничем не замечательна, и вам в первое время в Честерверне может показаться скучно, но мы будем развлекаться, и жизнь постепенно наладится", - да, скажи он что-нибудь в этом роде и соответствующим тоном, грустно, с немым обожанием во взгляде - кто знает, может быть, она и ответила бы согласием.
Но он ничего подобного не сказал и явно вовсе не был склонен к немому обожанию. Всю дорогу он предавался чувствительным воспоминаниям о том, как они веселились когда-то в теннисном клубе и какими были добрыми товарищами, и робко ухаживал за ней, подобно какому-нибудь несмелому донжуану, провожающему даму с бала.
К несчастью, мисс Мэтфилд не отличалась сентиментальностью, во всяком случае - сентиментальностью банальной. Она искренне презирала робких мужчин, которые не могут оставить в покое предмет своей любви, но не находят в себе довольно пылкости и мужества для решительных действий, боясь получить резкий отпор. Время от времени Нормен обнимал ее за талию, а она требовала, чтобы он убрал руку, потому что ей неудобно. Тогда он говорил: "Ах, Лилиан, вы не очень ласковы со мной!" - смешным мычащим голосом, словно деревенский парень, который пытается подражать опытному волоките. Все это ужасно ее раздражало. К тому времени, когда такси наконец одолело последние полмили холмистой дороги, ей так надоели нежности Нормена, что она начала расспрашивать о его жизни в Честерверне, войдя в роль спокойно-внимательной женщины-друга с трезвым деловым умом. Нормен надулся и отвечал вяло, неохотно.
- Что, отсюда я могу доехать в автобусе? - спросил он, когда они стояли уже у подъезда Бэрпенфилдского клуба, отпустив такси.
- Конечно. Садитесь вон там внизу, у Финчли-роуд. Они ходят до половины первого и в ночные часы гораздо быстрее, чем днем. Вы завтра уезжаете?
- Да, в десять двадцать. Ну, мне, пожалуй, пора идти. Холодновато стоять так на улице, правда?
- До свиданья, Нормен, - сказала она, стараясь говорить весело и дружески, чтобы не показаться ему неблагодарной, - очень приятно было увидеться с вами. Большое спасибо за обед и за все. Мне ужасно понравился этот клоун со стульями. А вам? Ну, покойной ночи.
Он пожал ей руку.
- Очень рад, что угодил вам. Прощайте.
После того как он ушел, она постояла в подъезде минуту-другую, ища в сумочке ключ. И внезапно из глубин безбрежного океана того тяжкого уныния, которое, как она всегда чувствовала, подстерегало ее где-то близко, рядом, встала во мраке громадная волна и захлестнула ее. Она готова была громко заплакать. Причиной тому был не Нормен Бертли, жалкий дурак, который стал еще хуже, чем был, а то, что жизнь беспрестанно обманывала ее и страх душил ее за горло. Она - та самая Лилиан, которая еще несколько лет назад была полна надежд, смеялась, пела, которую все радовало и занимало. Она не изменилась, только стала немного старше и разумнее. А между тем она смутно чувствовала, что какая-то колдовская сила постепенно и неумолимо превращает ее в новое, жалкое существо, очерствевшее, выдохшееся, скучное.
К двери подошла еще одна жилица. Мисс Мэтфилд овладела собой, нашла ключ, и они вошли в дом. Изабел Кэднем как раз в эту минуту выходила из гостиной, и они встретились.
- А, Мэтфилд! Кутила? Послушай, тебе, надеюсь, не нужна была та шаль, что я взяла у тебя? Я вчера вернулась домой на рассвете, а утром так торопилась на службу, что забыла ее тебе отнести.
- Ничего, Кэдди, пустяки. Я иду наверх. Устала.
- И я устала. Сегодня я хорошо повеселилась. А вот вчера это кабаре, куда меня повел Айвор, оказалось порядочной дрянью, прямо тебе скажу. Такая масса публики - целые миллионы! И публика все бог знает какая! Айвор хотел ужинать в одной препротивной компании, а я не хотела, - и у нас опять все сначала. Опять ссора, скандал, милочка! Это просто ужасно, правда?
Мисс Мэтфилд уныло согласилась, что ужасно.
- А ты где была сегодня, Мэтфилд? Весело было?
- Не очень. Скорее скучно. У меня голова разболелась. Должно быть, объелась шоколадом. Попробую принять аспирину.
- Ничто так не помогает, как аспирин, - сказала мисс Кэдди. - Слушай, я сбегаю за шалью и принесу ее тебе, а ты, если у тебя найдутся, дай мне взаймы пару таблеток аспирина. Если я сегодня не приму чего-нибудь, я глаз не сомкну всю ночь. Так всегда бывает после ссоры с Айвором. Как только лягу в постель, начинаю с ним мысленно спорить и спорю всю ночь, так что к утру у меня голова готова треснуть. Ну, не ужасно ли?
- Ужасно, - сказала мисс Мэтфилд, отпирая свою дверь. - Ну, беги за шалью, а я приготовлю для тебя аспирин. - И она скрылась за дверью.
4
Как-то странно было после их встречи в "Колладиуме" увидеть опять мистера Голспи в сером полумраке улицы Ангела. Это было все равно, что увидеть наяву того, кто только что снился вам в ярко запомнившемся сне. Он принес ей для переписки несколько писем и, окончив деловой разговор, широко улыбнулся и спросил:
- Ну что, понравилась вам вчера программа?
- Не особенно. А вам?
- Мне - нет. Мертвечина. Все то же, что испокон веков показывают в мюзик-холлах. Теперь их называют "варьете", а нового в них только одно название. Я все же хожу туда иногда, но скучаю. А вот дочка моя любит мюзик-холл, ей там весело. Видели ее вчера? Она была со мною.
- Да, я догадалась, что это ваша дочь. Какая она красавица!
- Вы находите? - Он был явно доволен ее замечанием. - Да, она недурна, эта обезьянка. И знает, что хороша. А кто это был с вами? Ваш ухажер?
Какие у него выражения! "Ухажер"!
- Да что вы, вовсе нет! - воскликнула она. - Это просто мой старый знакомый, земляк. Я принесу вам письма в кабинет, когда они будут готовы.
- Они мне нужны как можно скорее, мисс Мэтфилд. Я хочу все кончить и уйти еще до завтрака. Мне сегодня необходимо повидать несколько представителей избранной расы.
И все. Неприличный вопрос об "ухажере", конечно, вполне в его духе, но если не считать его, мистер Голспи сегодня был гораздо мягче и приятнее, чем обычно во время их беглых разговоров. На этот раз он оставил свой глумливый тон и зубоскальство, от которых ей становилось не по себе. Он разговаривал с нею гораздо дружелюбнее. А она так и не поблагодарила его за конфеты! Она решила это сделать, когда принесет ему письма.
- Ах, мистер Голспи, - сказала она, когда он подписал последнее письмо. - Я и забыла вас поблагодарить за красивую коробку шоколада. Не понимаю, зачем вы мне ее дали, - и так неожиданно, так…
- Да просто затем, чтобы ознаменовать нашу приятную встречу, вот и все, - ответил он, махнув рукой. - Я подумал: "А вот наша мисс Мэтфилд, она немножечко расстроена тем, что ее молодой человек забрался на чужие места…"
- А вы заметили это? Да, вышло очень глупо.
- Маленькое недоразумение, - заметил он, ухмыляясь. - Да, я видел все. Вы казались очень недовольной. Ну вот я и подумал, что надо вас чем-нибудь утешить.
- Очень мило с вашей стороны, - сказала она, хотя ей совсем не нравилось, что разговор принял такой оборот.
- Я ведь вообще милый человек, - объявил он с очень серьезной миной. Затем разразился отрывистым неприятным смехом и снова помахал рукой. Мисс Мэтфилд отвернулась и пошла к двери. - Еще одно я вам скажу, - крикнул он ей вдогонку. Она остановилась. - Со мной никогда не бывает, чтобы я сел не на свое место. Нарочно испытайте меня как-нибудь, мисс Мэтфилд, испытайте, я вам говорю: вы будете поражены!
Он еще хихикал в то время, как она выходила. Опять она была смущена и чувствовала, что у нее горят щеки, и была близка к тому, чтобы возненавидеть его, как в первые дни его появления. Как он умеет ее конфузить! Ведь работала же она и раньше с разными неприятными людьми. Но такого, как этот, еще не встречала.
"Твигг и Дэрсингем" готовились к тому, что мистер Дэрсингем, в последнее время преисполненный сознания собственного достоинства, называл "решительной атакой". Он, мистер Голспи и оба коммивояжера объезжали все, какие только возможно, предприятия, показывая новые образцы, привезенные мистером Голспи, и набирая заказы. Из каких-то соображений, которые сотрудникам конторы не сообщались и, быть может, были вполне ясны только мистеру Голспи, следовало получить как можно больше заказов в самое ближайшее время. А поэтому всем приходилось много работать. Мисс Мэтфилд почти весь день сидела за машинкой, заготовляя списки, фактуры, извещения. Это была работа нетрудная, но однообразная и очень скучная. Мисс Мэтфилд за день так уставала, что вечером не в состоянии была и думать о каких-либо развлечениях. Как многие девушки в их общежитии, она слишком уставала, чтобы предпринимать что-нибудь по вечерам. Чтобы пойти куда-нибудь, хотя бы в театр или на концерт, требовалось столько хлопот и приготовлений, что она отказалась от всего и даже в свободные от службы дни никуда не ездила. Если бы кто-нибудь пришел к ней с готовой программой вечера, тогда другое дело, тогда было бы чудесно. Но никто не приходил. И она проводила большую часть времени в клубе, слушая болтовню Эвелины Энсделл, которая усиленно готовилась к турне по империи с майором и без конца обсуждала каждую предстоящую покупку. Конечно, Эвелина была очень забавна. И мисс Мэтфилд удручала мысль, что она скоро уедет, и, может быть, навсегда. Как-то в воскресенье майор повел их обеих в ресторан, был, как всегда, смешон и угощал невероятно сладким, просто липким чаем - милый человек! Но в сущности, все было очень печально. А в понедельник и вторник в конторе началась бешеная гонка. Даже мистер Смит вел себя как настоящий надсмотрщик за рабами (хотя и извинялся на каждом шагу), а мистер Дэрсингем бегал из кабинета в общую комнату и обратно, как большой розовый фокстерьер.
На третий день утром они узнали причину всей этой суматохи и гонки. Мистер Смит, побывав в кабинете хозяина, вернулся оттуда очень серьезный и объявил:
- Мистер Голспи сегодня нас покидает.
Все удивились, а лица троих - мисс Мэтфилд, Тарджиса и Стэнли - выражали, кроме того, не то испуг, не то разочарование.
- Он ведь не навсегда уезжает, мистер Смит? - спросил Тарджис раньше, чем кто-либо другой успел вымолвить слово.