* * *
Открываю глаза. Я и Валя лежим на узкой кровати. Комната тоже узкая, потолок - высокий. Валя еще спит. Я вылезаю из-под одеяла, сажусь, поднимаю с пола трусы, надеваю. В комнате холодно. Я влезаю в штанины джинсов, застегиваю ширинку, подхожу к окну.
День серый, пасмурный. С крыши капает. От остановки отъезжает трамвай.
Голова болит - вчера выпили много водки. Потом, когда трахались с Валей, я долго-долго не мог кончить.
В квартире, за закрытой дверью комнаты, скрипит дверь. Слышны шаги, снова скрипит дверь.
- Это дедушка, - говорит Валя. - Она открыла глаза и смотрит на меня. - Мы втроем здесь живем: он, мама и я. Три поколения. Мама уже ушла на работу.
- И ты всю жизнь живешь в этой квартире?
- Практически да. Правда, я уезжала на год. В Германии жила, с одним немцем. Он здесь альтернативную службу проходил. Анархист по жизни - типичный западный анархист. Хорошо быть анархистом на всем готовом. Ну и я с ним жила…
- Замужем?
- Нет. А неплохо было бы. Получала бы сейчас алименты… - Валя хмыкает.
- У тебя что, ребенок?
- Нет, ребенка нет, слава богу. Там, в Германии, как во всех жирных странах, алименты платят независимо от того, дети есть или нет. Но я особенно не стремилась за него замуж. И он, похоже, тоже не горел желанием жениться. Чтобы анархист - и женат? Но сделал мне визу, тусовались мы с ним, жили по сквотам, ездили по Европе - Берлин, Амстердам, Копенгаген, Милан. Потом надоело мне все, и я вернулась.
- Не понравилось?
- Можно сказать и так. Не люблю я Европу. Она буржуазная вся насквозь. Даже панки - и те буржуазные, потому что для них - это поза… Ладно, ты, наверно, в туалет хочешь? Пошли, покажу.
Валя вылезает из-под одеяла. У нее белое, бледное тело. От холода кожа покрывается пупырышками. Она набрасывает халат. Я надеваю рубашку.
- На дедушку не обращай внимания. Он в маразме уже, так что не слушай его и не отвечай, если будет что спрашивать. Или отвечай, что попало. Ему все равно. Нет, раньше он был что надо, настоящий левый…
- Что значит - левый?
- Ну, коммунист. Кто еще может быть левый? А правые - это буржуи, разве нет? Всякий Союз правых сил, Хакамада облезлая…
Валя открывает дверь комнаты, выходит. Я иду за ней. В конце длинного коридора - кухня, с другой его стороны - входная дверь и еще две двери. Валя идет в сторону кухни. Дед в расстегнутой выцветшей пижаме - видны седые волосы на груди - сидит за кухонным столом и мешает ложечкой чай в большой чашке.
Валя говорит:
- Вот здесь.
Она включает свет, я захожу в туалет. Она говорит:
- Доброе утро, дедушка.
- Доброе утро, - отвечает он. Его голос дрожит, слова еле разобрать.
Пьем с Валей чай на кухне. Дед убрался в свою комнату. К чаю - один только черствый батон.
- С одной стороны, у нас сейчас трудные времена, - говорит Валя. - А с другой стороны, аскетизм - это тоже неплохо. - Она улыбается. - Дедушкина пенсия вся уходит на лекарства, маме в библиотеке платят копейки, а я пока не работаю…
- А чем ты занимаешься?
- Ничем. Работала в магазине, но меня оттуда выгнали…
- За что?
- Потом расскажу, сейчас неохота. А до этого я училась. В МГУ, на историческом. Вылетела в летнюю сессию. Что-то отовсюду меня выгоняют. Плохая примета.
* * *
- Закройте окно, хорошо? - говорит Валя.
Мы репетируем в "каморке". Валя сидит на усилителях с бутылкой пива.
- Не надо, пожалуйста, - подает голос Леха. - Я тут в углу вообще спарюсь.
- Не спаришься, - говорю я.
- Коллеги, проявите жалость…
- Ну, если девушка просит… - говорит Курт.
- Вот, все вы против меня сегодня…
- Ладно, поехали. На три счета…
Леха вступает, потом я и Курт - и сразу "разъезжаемся".
- Стоп, стоп, стоп! - кричу я в микрофон. - Леха, куда ты так гонишь?
- Извиняюсь, коллеги, извиняюсь…
В "каморке" - я и Валя. Леха и Курт пошли покурить. Мы целуемся. Я сую руку Вале под свитер, трогаю грудь. Она сегодня без лифчика.
- Они долго будут курить? - спрашивает Валя.
- Не знаю. А ты что, предлагаешь?..
- Ну а что? Нет, шучу. Не успеем.
* * *
По бокам аллеи - черные голые деревья. Над усадьбой Ленинские Горки низко нависают серые облака. Под деревьями - корка грязного снега.
- Я здесь был всего один раз, в школе, в первом классе… - говорю я Вале. - Весной, на какую-то годовщину. Тогда было много народу, не то, что сейчас. Но я почти ничего не помню…
- Нет, я несколько раз была. И давно, и недавно… Но мне сейчас тоже нравится больше, когда нет всяких зевак. А то приезжают гоблины, просто от нечего делать, вопросы задают идиотские…
Мы заходим в "Большой дом". Тетка в кассе говорит:
- Вы подождите, ребята, сейчас группа должна приехать - китайцы. С ними тогда обойдете дом…
- А можно как-нибудь без китайцев? - спрашиваю я.
- Ну, можно и без китайцев. Надежда Сергеевна, проведите ребят по дому, пока китайцы не приехали.
Идем за Надеждой Сергеевной - маленькой худой старушкой - по анфиладе комнат усадьбы. В комнатах - спертый, "нафталиновый" запах. Я его ненавижу. Хочется скорее на улицу.
- А вот в этой комнате Владимир Ильич умер, - говорит Надежда Сергеевна. - Причем, говорят, что перед смертью он попрощался со всеми. А вообще, он очень много работал и мало отдыхал - и в этом одна из причин ранней смерти. После первого инсульта врачи говорили ему, что надо отдыхать. И он все собирался, собирался, но так и не собрался. Другие отдыхали - и Троцкий тот же, и Киров. На охоту ездили, в Крым…
У крыльца топчутся два десятка китайцев. Почти у каждого - фотоаппарат или видеокамера. Они галдят на своем языке.
- Интересно, нафига они сюда приперлись? - говорю я. - Потому что коммунисты или просто так, от не фиг делать?
- Какие в Китае коммунисты? - отвечает Валя. - Какой там вообще может быть коммунизм? Так, ширма одна. Но ведь, гады, не признают открыто, что коммунизма давно у них нет, что обычная капиталистическая страна, только со своими китайскими фишками…
- Что, не любишь китайцев? За что?
- За это и не люблю. За осквернение светлых идей.
Сидим на скамейке у гаража. На соседней скамейке мент жмет на кнопки телефона - набирает "эсэмэску" или играет в игру.
- Может, не будем ждать? - спрашивает Валя. - Обошлись бы без этой машины…
- Давай посмотрим, раз уж приехали, - говорю я. - Мне интересно. Тем более, ты ее видела, а я - нет.
Мент отрывается от телефона.
- Машину и я вам могу показать. Только я про нее ничего не знаю - рассказать не смогу.
- Не страшно. Посмотрим - и все, - говорю я.
Мент встает, подходит к гаражу, отпирает дверь.
- Теперь зажимайте уши - сигнализация запищит.
В тускло освещенном гараже - "роллс-ройс" с крылатой статуэткой на капоте. К передним колесам приделаны лыжи, вместо задних - гусеницы.
- Прислали из Англии специально для Ленина. Для зимы переделали в Питере, на Путиловском заводе. Скорость по снегу около двадцати километров в час. Все, больше ничего не знаю.
- А он на ней ездил? - спрашиваю я.
- Кто - он?
- Ну, Ленин…
- Может, и ездил, а может, и нет. Хуй его знает.
Идем к остановке автобуса. Валя говорит:
- Вот это время было, да? Революция, все рушится, строится что-то новое… Кайф. Не то, что сейчас - какая-то гнусная буржуазная жопа. Сделать бы сейчас революцию, да?
- Не могу себе это представить.
- Ну, не такую, конечно, как в семнадцатом. Ну, а возьми Украину - они же сделали. Правда, буржуазную, но все равно…
- По-моему, все это лажа. Революция, не революция - ничего не меняется. У власти всегда остается говно, нормальные люди во власть не идут, а если идут, то сами становятся говном.
- А я верю, что изменить что-то можно. Просто я слишком ленивая. Нет, не ленивая даже. Мне не хватает энергии. Но я не знаю, где ее взять. Да, кстати, я тебе принесла Бакунина… - Валя раскрывает рюкзак, достает книгу.
- Зачем?
- Как зачем? Почитаешь. Самообразование все-таки.
- Знаешь, наверно не стоит. Неохота мне что-то его читать. Зачем загружать себя тем, что не интересно?
- Ну, как знаешь. А что ты сейчас читаешь вообще?
- Лимонова. "У нас была великая эпоха".
Она прячет книгу обратно в рюкзак. На берегу реки стоит с удочкой мужик в резиновых сапогах.
Я спрашиваю:
- Неужели, здесь есть рыба?
Валя не отвечает. Нас обгоняет автобус с китайцами. Они пялятся в окна.
* * *
Шереметьево-2. Я провожаю маму. Она летит с группой на семинар в Венгрию. Вокруг нее толпятся дядьки с портфелями, из-под расстегнутых курток видны белые рубашки и галстуки.
- Саша, нужен Михайлов, - говорит мама.
Я перебираю подписанные конверты с паспортами, нахожу Михайлова, даю маме. Она протягивает конверт невысокому плотному мужику с усами, в кожаном черном пальто. Он отходит.
- Молодой человек, у меня к вам один вопрос, - говорит дядька в кепке. - А гостиница в Будапеште - она сколько звезд? И звезды там соответствуют европейскому уровню, или там сервис чисто славянский?
- Извините, я не в курсе. Я просто помогаю.
Мама, пропустив вперед мужика и трех теток - они прибежали в последний момент, - встает в очередь в зону регистрации. Сзади пристраивается семья японцев. Ребенок сидит на чемоданах, погруженных в тележку.
- Ну, хорошо тебе слетать, - говорю я.
- И тебе тоже счастливо. Смотри, осторожно…
- Не волнуйся, не в первый раз.
Мама целует меня в щеку. Я иду к эскалатору.
* * *
Валя прохаживается по комнате.
- Ну, нормально у вас. Не буржуазно, по крайней мере. Не очень буржуазно, скажем так.
- Тесно только.
- Ну да, понимаю.
Я подрезаю ножом и срываю пластмассовую пробку с бутылки портвейна "Массандра", наливаю в стаканы. Мы выпиваем, не чокаясь. Я отламываю кусок лаваша, начинаю жевать.
- Фильм какой-нибудь будем смотреть? - спрашиваю я.
- В общем, можно. А что у тебя есть?
- Так, не слишком много. Есть "Криминальное чтиво". Пойдет?
- Ну давай.
Мы стоим у окна, обнявшись. По шоссе едут машины с включенными фарами. Светится заправка.
Я спрашиваю:
- Поедешь с нами в Питер?
- А когда?
- Восемнадцатого.
- И что там будет?
- Сейшн какой-то. У Курта друзья там живут. Он им позвонил, они говорят - приезжайте, зажжем. А подробностей - в каком клубе, кто будет играть - я не знаю.
- Вообще, съездить можно. Я Питер люблю. Только бабок нет ни фига.
- У меня есть, не проблема.
- Значит, еду, вопрос решен.
Над домами низко летит самолет, заходит на посадку в Домодедово. Хлопает чья-то балконная дверь. Мы начинаем целоваться.
Достаю из ящика стола презервативы "Contex". Я всегда покупаю одни и те же, в аптеке рядом с "Копейкой". Аптекарша каждый раз просит показать на витрине, хотя я говорю ей конкретно: "за тридцать пять - двадцать". По такой цене только одни.
Валя берет пачку, вертит в руке.
- Спрячь. Я ненавижу презервативы. Надеюсь, ты мне доверяешь?
- Доверяю, конечно. Я не про это… Ты пьешь таблетки?
- Нет, не пью. Поэтому осторожно.
- И тогда не пила?
- Когда?
- У тебя дома…
- А ты что, тогда кончил в меня?
- Не помню. Я был пьяный.
- Я тоже. Но это уже не важно. Все нормально.
Сквозь щель между шторами в комнату пробивается свет. Я смотрю на часы. "10–21". Валя спит. Я встаю, иду в туалет, шлепая босыми ногами по плиткам пола.
Поднимаю крышку. Струя льется в унитаз. Слева, почти у бачка, трещина. На белом фарфоре видны налипшие волосы и грязь. Я ненавижу мыть унитаз и никогда не мою. Этим всегда занимается мама - каждые выходные. А сейчас ее нет.
Валя уже не спит. Я залезаю под одеяло, ложусь на спину, смотрю в потолок.
- Ты Курта вообще давно знаешь? - спрашиваю я.
- Года два или три.
- А как вы с ним познакомились?
- Я точно не помню уже. Где-то в тусовке. Какие-то были знакомые… Нет, сейчас уже не могу точно вспомнить… На каком-то этапе он вроде бы проявлял интерес…
- Вы трахались?
- А почему тебе интересно?
- Так, любопытно.
- Не помню. Может и да, может, и нет. Помню, что тусовались с ним плотно… Но тебя разве это волнует?
- Да нет, не волнует. Просто спрашиваю. Что будем делать сегодня?
- Не знаю. Если честно, не хочу ничего. У меня по весне всегда такая апатия… Нет, сначала, когда только-только весна начинается, оно по-другому. На улице весна, и в душе весна. Но потом опять холодно, опять снег, и так до конца марта. Это ужасно меня раздражает - что весны нет и нет, и я погружаюсь в апатию… Не могу дождаться хорошей погоды.
* * *
Универсам "Перекресток". Очереди за призами от пива "Клинское" - "Дайте пробке шанс!". У меня - три крышки с силуэтом бутылки на обратной стороне. За каждую мне полагается бутылка пива. Передо мной - человек двадцать, у некоторых - по целому пакету пробок. От стола выдачи призов отходит чувак. Он тащит две коробки бокалов и два ящика пива. К нему подходит полная девушка, помогает.
Тинэйджер впереди меня говорит приятелю:
- Где, интересно, он взял столько пробок, а?
- Может, день рождения делал, да? Человек пятьдесят гостей. И специально - "Клинское", чтобы призы…
- Не, навряд ли. Он, наверно, где-то работает - может, в баре. Он или баба его. Или хотя бы в киоске - там же тоже много кто открывает на месте. Я раз брал пиво на остановке, и она мне бутылку открыла - а пробку себе. Я тогда говорю: иди-ка сюда…
Во всяких акциях вроде этой любила участвовать Настя. Она выиграла пару маек, бокал и что-то еще. Майки были размера XL, и она отдала их отцу. Она мечтала выиграть главный приз - машину или поездку за границу. Почти во всех акциях главным призом была машина или поездка за границу. То без чего жить, в общем, можно, но многим хочется получить на халяву.
Стеклянные двери разъезжаются. В "Перекресток" заходит Клык. Он сразу идет ко мне, на ходу кивая кому-то в очереди. Мы жмем руки.
- Что, готовишься угостить меня "Клинским"? - спрашивает Клык.
- Придется. Что делать, раз ты нарисовался?
- "Это вы нарисовались, а мы здесь были". Ладно, все это херня. Я и сам могу угостить, если что. Бабки есть. Просто халява есть халява. Как вообще дела?
- Нормально. Восемнадцатого едем в Питер - у нас там концерт.
- Концерт - это зы. Возьмешь с собой - по ходу, группа поддержки?
- Что значит - группа поддержки? За билет тебе заплатить?
- Обижаешь. За билет платить мне не надо - я и сам с усам. Просто давно уже в Питер хочу - выезд туда не скоро, а сам город люблю…
- Хочешь - поехали. Только не устраивай того, что было в "эрке", ладно?
- Ладно, окей. Решили. Там бы тоже все было нормально, если б не эти уроды. Они сами хотели трабла, ты понял?
- Мое дело сказать.
- Все, сказал. Ну что, скоро там твое пиво? Ладно, я подойду, подвалю только к одному кенту.
* * *
По соседней дорожке бассейна непрерывно плавает девушка в розовой шапке. С другой стороны от меня - старуха. Она не плавает, а просто ходит взад и вперед, держась за металлический поручень.
Из мужской раздевалки выходят два высоких парня. У одного вместо ноги - черный пластиковый протез. Он садится на бортик, отстегивает протез, кладет рядом. Нога у него ампутирована выше колена. Парень, соскальзывает с бортика в воду. Второй прыгает вслед за ним на дорожку, где старая тетка.
Парень без ноги плывет мне навстречу. На плече у него татуировка - тигр, оскаливший пасть. Наверно, спецназ, Чечня. Пошел ли бы я воевать, если бы началась война - не где-то в Чечне, а ближе? Или попытался бы откосить? Не знаю. А вообще - странно: по всей стране мирная жизнь, а на Кавказе столько лет продолжается фиг знает что. И любой, кто туда попадает, может уже не вернуться. А здесь чуваки такого же возраста тусуются в клубах, ходят на дискотеки, бухают, трахаются, жрут наркотики, и им, в сущности, насрать на Чечню, на то, что кто-то там погибает, кто-то теряет ногу. Все хорошо, все правильно, так и надо… А всякие уроды-политики спекулируют на этой теме: одни говорят, что надо вывести войска, другие - что нужен более жесткий контроль.