* * *
Вагон метро полупустой. Напротив меня - семья: муж, жена и двое детей. Сыну лет тринадцать, дочке лет семь. В одной руке у девочки - шар из "Макдоналдса", другой она теребит игрушечного котенка из "хэппи-мила". Жена разгадывает кроссворд в журнале "Отдыхай". Муж и пацан тупо смотрят перед собой.
Я поправляю гитару в чехле - чтобы не упала. Рядом со мной сидит пьяный мужик. Он широко расставил колени в синих спортивных штанах. Кожаная куртка расстегнута, под ней - сине-красный шарф.
Я раскрываю молнию рюкзака, достаю книгу. Илья Стогoff "Революция сейчас". В общем, мусор, но отдельные куски любопытные. Открываю, начинаю читать. Пьяный что-то бормочет под нос, я не слушаю.
Он резко придвигается ко мне. Я захлопываю книгу. Ему лет пятьдесят. Седые волосы, морщины, лысина. Сетка лопнувших сосудов на носу и на щеках.
- Ты только не дергайся, ты меня понял? Только не дергайся, - Он хватает меня за рукав.
Я вырываюсь, встаю, прячу книгу в рюкзак. Пьяный тоже встает, хочет схватиться за поручень, падает. Я отскакиваю. Он цепляется за сиденье, встает и идет на меня. Я бью его ногой между ног. Пьяный отлетает к дверям.
- Э, что ты делаешь? - орет мужик напротив. - Он тебя старше в три раза, в отцы годится, а ты его…
- Не лезь не в свое дело.
Он вскакивает и кидается на меня. Кулак летит в нос, я уклоняюсь. Сын мужика бьет по яйцам - неожиданно больно. Я падаю на заплеванный пол. Сын замахивается еще, попадает мне в нос. Ботинок мужика бьет в живот.
Поезд останавливается. Двери раздвигаются. В вагон заходит пожилая тетка, переступает через меня.
Мужик спрашивает:
- Ну что, хочешь еще?
Дочка стоить в стороне, наблюдает. Ее мамаша подходит к пьяному.
- Отец, вы как? Сможете встать?
Он не может - слишком много выжрал водки. Тетка помогает ему подняться и сесть на сиденье.
Я встаю, поднимаю рюкзак. Поезд трогается. На обоих стеклах в раздвижных дверях приклеена реклама "Дай пробке шанс". Я вынимаю из кармана платок, вытираю разбитый нос.
* * *
На балконе мокро. Я выставляю руку, на нее что-то капает. Мокрый снег. Но сегодня он меня не ломает. Скоро весна. Может, это последний снег.
В комнате звонит телефон. Я закрываю балконную дверь, беру трубку.
- Алло.
- Алло. Здрасьте. Сашу можно услышать?
- Это - Саша.
- Я насчет - объявления. Басист еще нужен?
- Да, нужен.
- Ну, супер. Я, в общем, и есть басист. Объявление я почитал в И-нете. Понравилось мне твое объявление. Социальный панк - это круто. А то панки сейчас, в основном, ребята тупые. Две темы у них - бухло и трах. Никакой идеологии. Так что, стоит попробовать. Если ты не возражаешь, конечно.
- Ты, может, хочешь послушать, что мы делали? У нас демо-запись есть…
- Да, это было бы классно. Знаешь что? Давай как-нибудь затусуем у "Зиг-зага" - ты мне "демку" свою дашь, ну и пообщаемся заодно, пива попьем. Все лучше, чем по телефону.
- Хорошо, давай.
- Завтра можешь?
- Во сколько?
- Часов в семь.
- Хорошо.
- Короче, я буду в черных джинсах, в старой потертой косухе. Волосы слегка длинные, ну и нашивочки на рюкзаке - "Гражданская оборона" и тэ дэ и тэ пэ. Да, кстати, я не представился - меня зовут Витя, но вообще - Курт.
* * *
Я и Курт стоим у "Зиг-зага" с бутылками пива. Пьяный чувак, присев на корточки и уставившись в землю, пытается что-то спеть. Рядом трутся два алкаша с опухшими мордами - "ветераны тусовки". Курт насыпал им "желтой" мелочи. Я дал пятак.
- Ты к наркоте как относишься? - спрашивает Курт.
- Скорей негативно.
- Я тоже. Наркотики усыпляют бдительность, превращают человека в овощ. Ему уже не до революции, не до чего. Алкоголь, в принципе, тоже плохо, но алкоголь проще контролировать. Ты приблизительно представляешь, что с тобой будет после первой рюмки, после второй и тэ дэ и тэ пэ. А таблетку съел - и хер его знает, что дальше. Нет, покурить травы - это максимум, и то не очень уж часто. Потому что расслабляет мозги. А если мозги слишком сильно расслаблены…
- Ну да, я тоже - если только травы…
- А вообще, время сейчас такое - не до травы. Ты веришь, что у нас тоже будет "оранжевая революция" или что-то подобное?
- Не особо.
- Вот и я не верю. А хотелось бы. Так задрали эти правители, все это чмо кагэбэшное, просто пиздец. Хотя мне - любой правитель в падлу. Для меня единственный строй - это анархия. Но и то, анархия - это когда ты один. А когда есть кто-то еще, то какая это анархия? Так, профанация.
- Но я не хочу, чтобы в музыке было много политики. Это тупо…
- А я не говорю, что должно быть много. Музыка - это музыка, а политика - это политика. Но надо высказывать идеи. Если, конечно, есть, что сказать. Вот тебе, как ты думаешь, есть, что сказать?
- Есть.
- Это заебись, это хорошо, это супер.
Недалеко от нас стоит компания чуваков с бородами и множеством сережек в ушах - "альтернатива".
- Пойду поздороваюсь, - говорит Курт. - Знаю одного. Мы с ним когда-то мутили, но проект обломился.
- Ну, я тогда, наверно, пойду. Диск послушаешь - позвони.
- Да, хорошо. Ну, давай.
- Давай, пока.
* * *
Техникум. Я, Леха и Курт идем по пустому коридору. Я спрашиваю у Курта:
- Ну, как тебе первая репетиция?
- Нормально. Нормальная группа, все супер.
У выхода сидит толстый охранник с тупой рожей, разгадывает кроссворд. Он недовольно смотрит на нас: придется оторвать свою жопу от стула и отомкнуть нам дверь.
Мы выходим на крыльцо. Четыре чувака выгружают из багажника "пятерки" гитары - тоже приехали репетировать. Курт машет рукой волосатому парню, волосатый кивает в ответ.
- Это Кубарь, - говорит Курт. - Я играл с ним в металльной команде, называлась "Вомбат".
Стоим в переходе, у киосков, напротив стеклянных дверей метро. У каждого в руке по бутылке "Клинского" - Курт угостил нас в честь первой репетиции.
- Панк-рок должен быть социальным и интеллектуальным, иначе это не панк-рок, а попсня, - говорит Курт. - Я херею от всех этих чистеньких мальчиков и девчонок, которые зовут себя панками, покупают кеды по три тысячи и майки по полторы и ходят на концерты "Наива".
- Да, поп-панк - это какой-то абсурд, - говорю я. - Все равно что "колхозный мерседес".
- Это, пиплы, оксюморон, - говорит Леха.
- Чего? - переспрашивает Курт.
- Это термин такой. "Колхозный мерседес" - это оксюморон. "Соленый сахар" - тоже оксюморон.
Леха ставит бутылку на заплеванную плиту, садится на корточки. Он вынимает из рюкзака книгу - Ален Гинсберг "Индийские дневники", - открывает, начинает читать.
В переход спускаются два мента, лейтенант и сержант, идут прямо к нам.
- Давайте-ка ваши документы посмотрим, - говорит лейтенант.
Я вытаскиваю паспорт, протягиваю ему, он листает, поднимает глаза на меня.
- Фамилия?
- Маркин.
Мент возвращает мне паспорт. Я не понял вопроса. Если он думал, что я этот паспорт украл, то я и фамилию мог посмотреть. Кроме того, в паспорте есть фотография.
Менты берут паспорта у Курта и Лехи.
- Ну, чего вы стоите здесь, а? Только засераете переход, вон сколько мусора из-за вас. - Лейтенант смотрит под ноги. На плитах валяются окурки, пакет от чипсов "Лэйс", раздавленная пачка от сигарет "L amp;M".
- Это не мы, - говорит Курт. - Мы только что подошли. Постоим, пиво выпьем - и бутылки положим спокойненько в мус-с-с-сорку. Ясно?
- Ты здесь не выебывайся, - говорит сержант. - Слишком умный. Здесь я говорю, что делать, ты понял?
- Ладно, пошли, - говорит лейтенант. - Этот черный говнюк уже ждет.
- Не, ты подожди, хули он…
- Сказал - пойдем. Время дорого…
Менты поднимаются по ступенькам.
- Ебаные акабы, - говорит Курт. - Ходят, пристают к людям…
- "Йедем дас зайне", - говорит Леха. - Каждому свое. Они делают свое дело, мы - свое. Их дело - мешать нам жить, наше дело - сделать так, чтоб они нам не мешали…
- Короче, если время есть, можно дернуть ко мне. - Курт допивает пиво, наклоняется, ставит бутылку на плиты. - Там должны мои друзья зайти - посидели бы, водки попили…
- Я бы с радостью, но у меня "стрела", - говорит Леха.
- С девушкой? - спрашиваю я.
Он кивает.
- А ты поедешь, Саня?
- Поеду.
* * *
Окна кухни в квартире Курта выходят на искусственный пруд. Пруд обложен бетонными плитами. Несколько мужиков удят рыбу.
Друзья Курта - Руди и Паша - похожи друг на друга: стриженые налысо, оба в черных свитерах и джинсах.
- Надо привлекать молодежь на свою сторону, - говорит Руди. - Причем, прежде всего тех, у кого мозги еще не до конца убиты пропагандой. Тех, кого хоть что-то еще волнует. Хотя бы неформалов каких-нибудь - чтобы не урло всякое.
- Большинство неформалов ничем не лучше, - говорит Курт. - Такое же быдло. Слушают, например, металл или панк, потому что друзья это слушают. А может, и не слушают даже, а так, майки носят, нашивки, потому что модно…
- Ты бы лучше молчал, - подает голос Паша. - Такие, как ты, только говорить могут. Что ты конкретно делаешь, чтобы что-нибудь изменить? Или тебе, может, нравится то, что вокруг тебя происходит? Что людей винтят ни за хуй? Что политзаключенных в стране уже тысячи? Что информацию всю фильтруют? Что забивают людям мозги рекламой, превращают их в послушных зомби? Или ты думаешь, что все как-нибудь образуется, да?
- Ничего я не думаю. Я живу, как хочу. Если тебе это нравится - газеты распространять, агитировать, - заебись, флаг тебе в руки. Я тебя уважаю за это. Но я честно тебе говорю - заниматься всем этим мне в лом. Хотя идейно я с вами…
- На хуй нужны нам такие попутчики? - говорит Паша. - Балласт это, лишний груз.
- Ладно, хватит вам ругаться, - говорит Руди. - Давайте лучше добьем пузырь. - Он берет бутылку водки, начинает разливать. - Да, кстати, товарищи музыканты, а в концерт вы не хотите вписаться? Знакомые парни делают сейшн…
- Там, наверно, чисто партийные группы… - говорит Курт.
- Нет, скорей, разделяющие определенную идеологию. "Антибуржуй-фест" называется.
- Такую идеологию мы тоже разделяем, - говорю я. - А вообще, туда вписаться реально? И что, надо билеты выкупать?
- Вряд ли. А насчет реально, нереально… Нет ничего нереального.
* * *
Гримерка. На сцене лабает группа. Слышно их плохо, звук в клубе убитый. Перед началом феста звукач укурился "травой". Стас, организатор концерта, бегал, орал - не помогло.
Курт разговаривает с парнем - в очках, стриженный налысо, только сзади оставлен пучок выкрашенных в красный цвет волос.
- Сартр - совершенно другой тип экзистенциализма, чем Шестов, - говорит парень. - Он - активный, действенный экзистенциалист. А Шестов - созерцатель и наблюдатель.
- Ты хочешь сказать, как Камю? - спрашивает Курт.
- А причем здесь Камю? Мы, кажется, говорим про Сартра…
Я спрыгиваю со стола, выхожу из гримерки, двигаюсь по коридору. Прислонившись к стене, целуются парень и девушка. Еще одна девушка сидит на полу, положив голову на колени. Из ноздри свисает сопля. Ко мне подходит упившийся в жопу чувак.
- Джим, слушай, Джим…
- Я не Джим.
- Хуйня, Джим ты или не Джим. Мелочью не поможешь?
Я сую руку в карман, достаю пару рублей и "желтую" мелочь.
- На, держи.
- Спасибо.
Перед сценой с задником "Антибуржуй" слэмуют, едва не падая при столкновениях, десяток подростков. Еще человек тридцать столпились у стен. Большая часть их не смотрят на сцену.
Туалет. В писсуаре, в красноватой блевотине плавает бычок. Из крана в раковину течет тонкая струйка воды. Я расстегиваю штаны.
Захожу в гримерку. Чувак с красной прядью говорит:
- Не надо мне только про Летова. Заебали меня им уже. Всем он вдруг нравиться стал - просто пиздец какой-то.
- Ну так что, что нравиться стал? - говорит Курт. - Что, по-твоему, в этом плохого? Во-первых, не всем, и даже не многим. А во-вторых, если что-то нравится не только тебе и твоей тусовке, то, значит, уже все, говно? Так получается, да?
- Ничего не так. Не надо, пожалуйста, передергивать. Я тебе только сказал, что Летова я не люблю, что он - проститутка…
- Не, Макс, я тебе сейчас точно въебу. Ты выбирай выражения, ладно?
- Я говорю то, что думаю. Можешь делать что хочешь, можешь бить меня, можешь убить меня на хуй, но это ничего не изменит.
- "Нас невозможно изменить, нас можно только уничтожить"?
- Ага.
- Пошел ты, бля, в жопу, Макс. Ты завел всю эту пургу только лишь для того, чтобы понтонуться, показать, что у тебя насчет всего особое мнение. Разве нет? То сам говорил, что Егор - самый настоящий из всех живущих, то вдруг наоборот…
- Когда я такое говорил? Может, тебе он и "настоящий", а мне - нет. То он с НБП, то он с коммунистами, то вообще говорит, что это была игра - поигрался чувак и перестал…
- А разве не он в девяностом году распустил свою группу и три года вообще не играл? Помнишь его слова - "нас хотят сделать частью попса"?
Я говорю Курту и Лехе:
- Пора, наверно, строиться - эти уже давно лабают, должна быть последняя песня.
Леха закрывает книгу, "Джанки" Берроуза, прячет в рюкзак.
Сидим у стойки бара - я, Леха и Курт. Чисто выбритый бармен в белой рубашке - на панк-концерте он выглядит нелепо - ставит на стойку три рюмки водки. На край каждой рюмки надет ломтик лимона.
- Ну, за первый концерт в новом составе, - говорит Курт. - По-моему, все было супер.
- Слушали нас, конечно, не все… - начинаю я.
- Ладно, забудь. Сегодня никто никого не слушал. Много было левого народа. Не знаю вообще, откуда он взялся.
Мы чокаемся, выпиваем.
Подходит девушка в длинной джинсовой юбке и свитере крупной вязки, с тремя нитями бус.
- Привет, Курт.
- Привет.
Она целует его в щеку.
- Что, твоя новая группа?
Курт кивает.
- Я слышала. Правда, частично. Но, в общем, неплохо. По крайней мере, лирика не дебильная. А то большинство групп, которые, якобы, панки - у них тексты говно.
- Да, знакомьтесь, - говорит Курт. - Это - Эмма, она же Валя. А это - Саша и Алексей, мои, стало быть, соратники по группе.
Валя кивает нам обоим.
- Водки выпьешь? - спрашиваю я.
- Выпью.
Я поворачиваюсь к бармену, машу ему рукой.
У столика в углу свалены рюкзаки и Лехины тарелки, сверху - гитары. За столиком - я, Леха, Валя, Макс, Курт, Руди и Паша.
Макс говорит:
- Я не верю в непродажность КПРФ. Они берут деньги у бизнеса точно так же, как все остальные, продают места в списке…
- А причем здесь вообще коммунисты? - спрашивает Паша. - Разговор, вроде бы, шел об анархии?
- А что, анархисты чем-нибудь лучше? Наши, по крайней мере? Ездят за кордон на халяву, жрут там, бухают на западные деньги. А деньги, в конечном счете, дает тот же самый буржуй, против которого мы здесь вроде как протестуем…
- Не, ты задрал уже своей демагогией, - говорит Паша. - Я больше не могу это слушать.
- А тебя разве кто-нибудь заставляет? Мы в свободной стране живем - по крайней мере, формально. Не нравится - можешь отсюда валить куда хочешь, никто тебя здесь не держит…
Паша кидается на Макса, хватает за свитер, стаскивает его со стула. Очки Макса улетают под стол. Курт вскакивает, пытается их разнять. Я тоже встаю, хватаю Пашу за плечи.
Он вырывается, несколько раз бьет Макса в лицо, поднимается и идет прочь от нашего столика.
Макс одной рукой размазывает кровь по лицу, другой шарит по полу, ищет очки.
- С ним вообще ни о чем нельзя разговаривать, - бормочет он.
За столиком - я, Курт и Валя. Остальные уже свалили. Валя говорит:
- Все, политика кончилась. Раз нормальных выборов нет, это уже не политика, а балаган. Настоящая политика теперь только на улицах.
- Что значит - на улицах? - спрашиваю я.
- Демонстрации, митинги, и тэ дэ и тэ пэ, - говорит Курт. - Да, закручивание гаек капитальное. Он начинает напевать:
Заряжая праздничный автомат
Мы готовимся встретить грядущий
Новый тридцать седьмой
Новый тридцать седьмой
Новый тридцать седьмой
В клубе пусто. На часах - 00–58. К нам подходит охранник.
- Пора по домам, ребята. Все, мы закрываемся.
Метро. Людей на станции немного. Длинноволосый казах - или, может, киргиз, я плохо разбираюсь в национальностях - что-то читает в своем "наладоннике". Пьяный мужик топчется у колонны, голова болтается из стороны в сторону.
- Давай, провожу тебя, - говорю я Вале. Курт уже отвалился - ему ехать в другую сторону.
- А сам как потом доберешься?
- На "шефе". У меня осталось немного бабла.
- Ладно, поехали.
Трамваев не видно. В блестящих рельсах отражаются фонари. Я поскальзываюсь на тротуаре - днем растаяло, а сейчас подмерзло, - хватаюсь за Валю. Мы смотрим друг на друга, пьяно улыбаемся.
Валя тыкает пальцами в кнопки старого кодового замка - не открывается. Она тыкает снова, дергает дверь, открывает. Мы заходим в подъезд.
Поднимаемся по лестнице со стертыми ступеньками к сетчатой шахте лифта.
- Лифт не работает. Надо пешком, - говорит Валя.
- Какой этаж?
- Последний, шестой.
Я вынимаю из кармана мобильник, ищу в "контактах" номер мамы, набираю.