* * *
Из киоска "Гриль" идет запах жареной курицы. Таксисты-частники топчутся у своих машин. Светится желтая "М" "Макдоналдса". Вывеска салона "Евросеть" моргает синим.
Девушка в белой короткой юбке переминается с ноги на ногу. На ее загорелые ноги смотрит парень в расстегнутой рубахе.
Под навесом остановки сидят два тинэйджера в черных майках "Кипелов". У одного - магнитофон. Он нажимает кнопку. Играет металлическая хрень: "Ария" или "Кипелов", я не разбираюсь.
Я подхожу к тинэйджерам.
- Я извиняюсь, ребята, а можно сделать потише?
Тинэйджеры глядят на меня. У одного - тонкие усики над губой и прыщи с белыми гнойниками, второй - смуглый, похож на Киану Ривза. Разглядывая меня - пьяного, невысокого, худого - парни решают: дернуться или нет. Преимущество в силе - у них, но вокруг много народу. Вдруг кто-то вступится за меня? Тогда можно вернуться домой без "мафона" и с разбитыми мордами. Тинэйджеры выбирают мирный вариант.
- Ну, у нас вообще-то негромко, - гнусавит прыщавый.
Второй молча убирает звук.
- Спасибо, ребята. А можно задать вам один вопрос?
- Задавайте.
Меня редко называют на "вы" - только преподы в институте.
- Вы эту музыку слушаете потому, что вам нравится? Или потому, что друзья ее слушают? Не в обиду, мне интересно…
- В общем, нравится, - отвечает прыщавый.
Подъезжает семьдесят первый троллейбус. Чуваки заходят в заднюю дверь, я - в среднюю, прохожу вперед и сажусь перед кабиной водителя. Троллейбус трогается. Мимо окон движется зелень и серый забор. На задней площадке металлисты врубают музыку громко. Тупой пафосный голос поет:
Я свободен
Словно птица в небесах
Я свободен
Интересно, можно ли петь этот бред всерьез? Наверно, нельзя. Тогда чем это лучше, чем песни про "зайку" и прочая попсовая муть?
* * *
Мама сидит на кухне, пьет чай. Работает радио - "Эхо Москвы". Она всегда слушает "Эхо". Раньше, до Америки, я слушал "Наше радио", а теперь не слушаю никакое - только кассеты и диски.
Я говорю:
- Привет.
Мама поворачивается.
- Привет. Как дела?
- Так, нормально. Встретились с Михой, выпили пива. А у тебя?
- Как всегда - ничего хорошего. Что может быть хорошего на работе? Скорей бы пенсия…
- Ты это серьезно?
- Серьезнее некуда.
Скрипучий голос по радио говорит:
- …Угроза распада России реальна, хоть многие в это и не верят. Я готов привести аргументы и убедительно доказать, что в течение нескольких лет Сибирь и Дальний Восток совершенно беспрепятственно отделятся…
- Кто это говорит? - спрашиваю я.
- Не знаю. Какой-то эксперт.
- Бред какой-то он гонит.
- Ну, почему бред? Я не в первый раз это слышу уже.
- Ну и я не в первый. Пусть хоть сто человек повторят - все равно, это бред.
- Не надо быть таким категоричным.
- Хорошо. Не буду.
Я подхожу к маме, наклоняюсь. Она целует меня в щеку.
- От тебя пахнет спиртным.
- Я и говорю - выпили с Михой пива.
* * *
Синяя "семерка" отца тормозит. Я открываю заднюю дверь, сажусь рядом с Верой, говорю:
- Привет.
Вера молча кивает. Отец говорит:
- Привет, Саня. Как поживаешь?
- Нормально. Лето еще не кончилось, погода хорошая…
- Да, последние, наверно, теплые деньки в этом году…
У Веры - новая прическа: волосы пострижены очень коротко, а сзади, чуть ниже макушки, оставлена прядь - она покрашена в синий цвет.
- Чем сейчас занимаешься? - спрашивает отец. - Я имею в виду, на каникулах?
- Ничем, можно сказать. Отдыхаю. Беру уроки гитары.
- Решил заняться музыкой?
- Ну, не очень серьезно, но… Почему бы не попробовать?
- Да, когда тебе двадцать один, надо пробовать все. Не отказываться ни от чего, а то будет поздно… Я это понял, когда мне уже было тридцать. Многое упустил в своей жизни…
Машина выезжает на кольцевую. Мелькают рекламные щиты, большие магазины.
Вера слушает свой mp3-плеер, не обращая внимания на нас. Я рассматриваю отца. Много седых волос, перхоть на воротнике джинсовки, глубокие морщины на шее. Ему сорок шесть, на пять лет старше мамы. После развода с мамой - мне тогда было семь лет - он долго пытался кого-то найти. Жил по нескольку месяцев с разными женщинами. Четыре года назад он женился на Вериной матери - Алле.
Отец закрывает ворота дачи. Вера ключом отпирает дом, мы заходим. Внутренность дачи набита всякой восточной дребеденью - китайскими фонариками, амулетами, фэн-шуи, картинками. Около года назад у Аллы съехала крыша на почве восточной философии. Раз в несколько месяцев она уезжает на какие-то семинары, время от времени приводит домой стремных персонажей, которые живут у них по нескольку дней или даже недель. Отец вяло пытается с этим бороться, а Вера реагирует спокойно.
Я и Вера идем на речку. Отец остался полоть помидоры. Вера не работает на участке из принципа, а меня он никогда не просит. Алла появляется на даче нечасто - все свободное время отдает своему увлечению.
Навстречу нам - два чувака лет по двадцать, тащат третьего, пьяного. Все трое рассматривают Веру - она в кедах и черном коротком платье. Вера не реагирует.
Я говорю:
- Как тебе моя идея - собрать группу и играть панк-рок?
Вера молчит.
- Ты же барабанила в какой-то команде… Может, остались контакты… Мне нужно собирать состав.
- Это было три года назад. Группа называлась "Отец народов". Но мы разосрались, причем очень сильно. И никаких координат не осталось.
- Ну, может, еще кого знаешь…
- Только электронщиков и диджеев. С панками и говно-рокерами я вообще не общаюсь. А зачем тебе это надо?
- Чтобы не давать объявление, а так…
- Нет, не это. Зачем тебе музыка, панк? Ведь это все - лажа. Пусть "тины" в это играют. Какой может быть панк в две тысячи четвертом году?
- А почему нет? В Америке его - сколько хочешь.
- Мало ли, что в Америке? Сам знаешь, здесь не Америка.
- Ну и что? Хочу собрать группу - и все.
- Валяй, мое дело объяснить тебе ситуацию. Ты уже, как бы, старый. Двадцать два года почти, а нигде еще не играл. Группы собирают в пятнадцать, в шестнадцать лет.
- Ну и пусть.
Мы выходим на берег озера. У машин тусуются компании. Пищат дети. Гавкает чья-то собака. Вера стягивает через голову платье.
* * *
Я познакомился с Верой после десятого класса, летом. Отец уже жил с Аллой, а поженились они той же осенью. Вера старше меня на два года. Поступала в ГИТИС, провалилась, закончила филфак МГУ, работала в клубах официанткой, в книжном магазине продавцом, занималась фотографией - несколько снимков попали на выставку.
В первый же вечер мы трахнулись. Вера решила, что это прикольно: трахнуться со сводным братом, а я не возражал. Сразу же после секса она объяснила мне жестко, что такого у нас больше не будет, что это был "символический акт". В следующий раз она угостила меня ЛСД. Мы на двоих съели "марку".
Это был выходной, отец с Аллой торчали на даче. Вера разрезала "марку" маникюрными ножницами, дала мне половину и сказала положить ее под язык и ждать, пока растворится. Моя половинка растворилась минут через пять. У Веры была с кем-то встреча, и мы сели в автобус, чтобы ехать к метро. Я не чувствовал ничего, только легкое отупение и заторможенность. Пассажиры смотрели на нас как-то странно - как на пьяных или шизанутых.
Я спросил у Веры:
- Ты, конечно, извини за вопрос, но мне любопытно… Мой отец к тебе не пробовал приставать?
- Нет. Ни разу. Может, ему и хочется, но он, как бы, не в теме - из другого вообще поколения. Для него это слишком экстремально. Кроме того, он боится. Не знает моей реакции. А вдруг я пожалуюсь маме, и она его сразу выгонит?
- А ты бы пожаловалась?
- Нет.
- Это был бы "символический акт"?
- Может быть, а может, и нет. Бессмысленный разговор. Он не сделает этого никогда.
- И хорошо. Мне бы было противно…
- Почему?
- Не знаю…
Автобус свернул на Дмитровское шоссе. Над домами показалась Останкинская башня. Из нее валил черный дым, мелькало пламя. Все пассажиры прилипли к окнам - я понял, что это не "глюк".
Я спросил Веру:
- У вас есть дома видеокамера?
- Нет. А зачем?
- Можно было бы вернуться, снять это на видео.
- Что - это?
- Горящую башню…
- Зачем? Это скучно - точная копия того, что было. Интереснее, как мы сами все это запомним.
Когда автобус подъехал к метро, "марка" начала вставлять - как будто кто-то трогал мне затылок большой горячей рукой.
* * *
- Вот, раздобыл себе новый "комбик". - Жора хлопает ладонью по ящику из некрашеных досок, с тремя ручками, гнездами для шнуров и динамиком. - Один умелец сваял - в соседнем подъезде живет. Когда-то с ним в джазовой студии занимались. Только он вылетел сразу, а я продержался полгода. Звучит не хуже "маршаллов". И достался всего за три сотни рублей и два баттла портвейна. А вообще, Алекс, скажу я тебе одну важную вещь: наш "маршалл" - тот, что у нас продается - это не "маршалл", а левизна. Мне Дима Варшавский рассказывал - из "Черного кофе", он долго в Германии жил. Там - это да, "маршалл", а здесь - так, некондиция. Что тут скажешь - если страна второсортная, то и все в ней будет второсортным, даже всемирно известные бренды. Ладно, возвращаемся к нашим овцам. Покажи, что ты там наработал.
Жора втыкает шнур моей гитары в "комбик". Я жму на педаль "овердрайва" и начинаю играть "Seeing Red" группы "Minor Threat". На прошлый урок я принес Жоре диск, и он ее "снял" моментально, послушав первый куплет и припев.
- Четче переход, - говорит Жора. - И ритм, главное ритм. Тут все просто, "четыре четверти". Но все равно. Отстукивай ритм ногой… Ну-ка еще раз.
- Водочки не желаешь? - спрашивает Жора. Мы сидим с ним на кухне, у нас перерыв.
- Нет.
- А я выпью с твоего позволения. Настроение что-то поганое, с самого с утреца… Ты не думай, на мою компетенцию как учителя это не влияет. Даже наоборот - стимулирует. Помню, лет двадцать назад, сломал я левую руку. Как я сломал ее - не суть важно. Важно, что играл я тогда в кабаке. Рассчитаться надо было с долгами - я взял гитару за две штуки баксов, "Fender"-"японец". И мне врач разрешал выпивать стакан водки, чтобы я мог играть. Нет, болело, конечно, но не так, как если б по-трезвому…
Жора открывает дверь холодильника, облепленную фотографиями "Led Zeppelin" и "Pink Floyd", достает начатую бутыль "Гжелки". Он берет в раковине стакан, споласкивает.
За окном качаются желтые листья. Во дворе пищат дети. На столе - пустая бутылка от "Гжелки".
- Ты извини, конечно, что я так сегодня, - говорит Жора. - Мы следующий раз… все наверстаем.
Он наклоняется ко мне, смотрит в глаза.
- И все-таки не пойму я тебя, Алекс. Хоть убей, не пойму.
- Насчет чего?
- Насчет Америки. Почему ты ее так не любишь?
- Не люблю - и все. Что тут такого? Тупая страна. Одни уроды повсюду, разожравшиеся и тупые. Дальше собственного носа не видят…
- А я бы уехал и жил там… Только не уеду, поздно уже… И вообще никуда не уеду, не выберусь из этой вонючей страны. У меня даже загранпаспорта нет.
* * *
Сижу на кухне с гитарой. За окном темнеет. Мама в комнате смотрит новости "РЕН-ТиВи". Я встаю с табуретки, закрываю дверь поплотней, снова сажусь. Только что я закончил новую песню. У меня уже есть несколько штук. Все - максимально простые: три аккорда в куплете, два в припеве. Тексты тоже простые. Про то, что любая власть - говно, что жить скучно, что вокруг полно идиотов. Я не говорю ничего нового, у меня нет крутых интересных идей - и плевать. Те, кому не нравится, могут не слушать.
* * *
Звоню в сорок седьмую квартиру. За стеной у кого-то работает телевизор. Шумит в трубах вода. На зеленой стене нацарапано "Rammstein".
Дверь открывается. Ант - в линялой оранжевой майке с растянутым горлом и красных спортивных трусах. Мы жмем руки. Я, цепляясь за чьи-то ботинки в прихожей, прохожу в его комнату.
Я еще в школе завидовал Анту: у него была своя комната, в ней он делал все, что хотел, закрывшись изнутри на защелку.
Обстановка в комнате минимальная: деревянная кровать, старый письменный стол, табуретка, "батарея" пустых бутылок у дальней стены, в углу - акустическая гитара. На стенах - коллажи из журнальных фотографий вперемежку с абстрактными рисунками Анта. Знаменитостям пририсованы бороды и усы. Из букв разных шрифтов и размеров составлены странные надписи. На столе - старинная мыльница "Sharp" и стопка компактов. На подоконнике - несколько книг и алоэ в консервной банке.
Глаза у Анта красные - видно, курил траву. Он садится на табуретку, я - на кровать.
- Зачем тебе цветок? - спрашиваю я.
- Ты задаешь этот вопрос каждый раз.
- И каждый раз забываю.
- Если думаешь, что это - эстетская фишка, тонкий пристеб, то ты ошибаешься. Меня подобная ерунда не волнует. А алоэ помогает от насморка - отламываешь кусок и суешь в ноздрю.
- Ясно. А насчет моего предложения ты подумал?
- Подумал. Я не участвую.
- Почему?
- Мне это не надо. Собирать состав, репетировать… Зачем этот попс? Ты что, хочешь внедриться в шоу-бизнес?
- Нет, конечно.
- А зачем тогда?
- Как - зачем? Играть концерты, записываться…
- Ты не врубаешься, Шура. У тебя мозги заклинило после Америки. Там один, бля, шоу-бизнес, там все продаются…
- А что, не в Америке были "Dead Kennedys"? А "Нирвана" твоя не оттуда? Они что - тоже продались?
- Продались. И поэтому всем им пришел сипец. Пойми, для настоящего творчества не нужен шоу-бизнес. Это идет изнутри, как божий дар. Ты не смейся, так оно есть… Я пять лет пишу песни, у меня уже, может, штук сто. Но я их никому не играю - ты знаешь. И не буду играть никогда. И стихи никому не читал и не буду читать. Потому что пишу для себя. Мне важно творчество, а не где-то там засветиться. Просекаешь?
- Просекаю. Значит…
- Сказал уже - не участвую. "Гражданская оборона" правильно спела когда-то: "Хватит, уходите прочь, мы играем для себя". Единственная группа в Союзе, которую я уважаю, которая настоящая. А все остальное - говно и подделка. Что панки, что попс. Не вижу я разницы между Киркоровым и группой "Наив", хоть эти и считают себя панками.
В дверь звонят. Ант поднимается и выходит из комнаты. Я встаю, подхожу к столу. На бумажке - кусок текста песни:
Мрачные тени солнечных аллей
Тупые очевидцы гибели идей
Проваленный успех ухода в пустоту
Кромешные восторги полета на луну
Философски озадаченная дохлая моль
Раздутый до предела абсолютный ноль
Безупречно изуродованный хоровод
Непривычно убаюканный натужный лед
Ант возвращается. С ним - коротко стриженый парень в черной джинсовой куртке. На вид ему лет двадцать пять или больше.
- Знакомьтесь. Это - Шура, мой давний друг, а это - Андрей.
Мы жмем руки. Андрей ставит пакет на стол, достает из него бутылку водки и большую пачку чипсов "Русская картошка".
- Дернем?
Я пожимаю плечами. Ант кивает.
Ант и Андрей курят, стряхивая пепел в пустую бутылку. Я собираю пальцами крошки чипсов.
- Ненавижу неформалов, - говорит Андрей. - Вернее, не неформалов, а "неформашек" - тупых тинэйджеров. Сделали татуировки, пирсинги, майки надели со всякими надписями. Это - стадо, тупые уроды. Причем вся их неформальность - строго до поры до времени. Пока в школе учишься, в институте, можно и нефором быть - на родительское бабло. А когда в кармане диплом, когда надо на жизнь зарабатывать - тут уже не до нефорства. Погудели, побалдели - и вперед, делать бабки. Логика простая: без бабок ничего в жизни нет.
Я говорю:
- В общем, ты все правильно сказал про неформалов. Но всякие быки, уроды - они еще хуже…
- Про этих я не говорю. Это конченые элементы. Я про тех, кто из себя что-то строит…
- Не, ну есть еще политика всякая, - говорит Ант. - НБП хотя бы и прочие.
- А при чем тут политика? - спрашивает Андрей.
- Как причем? Есть бычье, есть неформалы, и есть политика.
- В жопу политику. Заебала она меня. Возьми хотя бы Лимонова со своей НБП. То туда, то сюда. То "Сталин, Берия, Гулаг", "юные бериевцы", то он с Немцовым тусуется, с Хакамадой. Права человека, хуе-мое…
- Ты не врубаешься, - говорит Ант. - Политика есть политика, и надо играть по правилам. Если ты честный и искренний, никому ты на хуй не нужен. Никто тебя не поддержит. И получишься ты не политик, а просто говно. Это работа такая: привлекать голоса избирателей, чем больше - тем лучше. И Лимонов в этой игре - это его такой выбор. Он мог бы остаться писателем, писать всякие книжки про то, что происходит в России. Или про то, что надо делать, чтобы здесь стало лучше. И люди говорили бы: вот какой он крутой, какой он бескомпромиссный. А он полез в политику - значит, тоже должен наебывать, чтобы за него голосовали.
- Подожди. Всегда есть грани какие-то, рамки. Типа, вот это я еще сделать могу, а вот это уже не буду…
- Есть рамки, ясный перец. Для каждого человека есть рамки, не только, там, для политика…
Мне надоел их базар. Наверно, потому что мне нечего вставить. Я никогда не следил за политикой. На выборы ходил всего один раз. Год назад, на парламентские. Когда Путина выбрали на второй срок, я был в Америке. А на парламентских голосовал вместе с мамой за "Яблоко" - она меня убедила. Сказала, что хоть лично Явлинский ей несимпатичен, это все-таки меньшее зло. А на выборах мэра - тогда же - я голосовал за Лужкова. Думал, что пусть лучше все остается, как есть: не так уж и плохо в Москве. Сейчас понимаю, что и не хорошо.