* * *
- Ребята, у вас - последняя вещь, - говорит звукач.
- Как - последняя? - спрашиваю я. - У нас же до семи время.
- Ничего не знаю. Так сказал шеф.
- Сейчас будет наша последняя песня! - ору я в микрофон. - Она посвящается всем ментам, а также начальству клуба. Мы благодарим его за возможность сыграть за наши же деньги и всего лишь десять минут, хотя обещали полчаса…
Микрофон вырубается.
- Все, валите со сцены, - говорит звукач.
Включается фонограмма - "Раммштайн". На сцену вылезает следующая группа. Я бью ногой по "комбику". Бесполезно. Если устроить дебош, разломать аппаратуру, ничего глобально не изменится. Барыги от музыки - вроде хозяина клуба - будут всегда решать, кому давать играть, а кому не давать. А зрителю все до лампочки, зритель жует свою жвачку, слушает, что ему дают.
Отец стоит у стойки бара, потягивает пиво. Я говорю ему:
- Представляешь, какие уроды? Не дали толком сыграть - только полпрограммы успели…
- Ладно, не расстраивайся. По-моему, все было неплохо - ну, я, конечно, не разбираюсь, но по ощущению…
- Ты правда так думаешь, или просто сказал?
- Да, я так думаю. А сейчас мне, наверно, надо идти… Нас с тетей Аллой ждут сегодня в гостях. Нельзя не прийти - неудобно…
- Ну, ладно, спасибо, что пришел…
- Не за что. Как-нибудь еще приду - ты сообщай, держи меня в курсе.
- Хорошо. Конечно. Вере - привет. И тете Алле.
- Само собой разумеется.
Мы жмем руки. Отец идет к выходу.
В гримерке - толпа народа. Я прислоняюсь к стене рядом с Лехой. Невысокий чувак, стриженный налысо, смотрит на мою майку "Minor Threat".
- Что, тоже "стрейтэджер"? - спрашивает он.
- Нет, просто группа нравится.
- Жаль, жаль… А то мы тебя уже за своего было приняли.
- Какое, на хер, может быть "стрейтэджерство" в России, ты мне скажи? - говорит пьяный чувак. Он сидит на полу и пьет из бутылки "Клинское". На вид ему лет тридцать. - Как здесь можно не пить, когда водка всегда была, есть и будет "наше все"…
- Э, что он такое гонит? - спрашивает лысый.
- Не слушай его, - говорит невысокий чувак из той же компании. - Это - Никсон, старый панк. Его в клуб бесплатно пускают, по старой памяти…
- Как это - не слушайте? - орет Никсон. - Я вас, козлы, в жопе видел с этим вашим "стрейтэджем". Водки они не пьют, шмаль не курят и не ширяются. А что вы тогда делаете вообще, а? Ебетесь? Или вы и не ебетесь, а?
К Никсону подходит девушка - лет восемнадцать, в майке "Пурген" и грязных светлых джинсах, - берет его за руку и уводит.
Один "стрейтэджер" говорит:
- Слушайте, блин, фашызм кругом вообще. Купил вчера упаковку халвы. На этикетке - надпись "За здоровье нации" и добавлено: "ручное вымешивание". Причем всё написано белыми буквами - как бы "белое превосходство" - на красном - как бы коммунизм - и коричневом - как бы фашызм. По-моему, это все плохо, потому что реальный фашызм красно-коричневый и расизм. А "ручное вымешивание" - это намек на уличный террор.
- Да, не говори. - Еще один "стрейтэджер" хмурит брови. - Государство травит нас сладостями и повсюду норовит сунуть дозу фашизма. А потом еще удивляются: откуда берутся наци-скинхеды?
Я слушаю и не понимаю, всерьез это, или парни прикалываются. Невысокий крепкий чувак говорит:
- Сила скинхедов в том, что у них есть идея. Какая бы ни убогая, но соответствует менталитету той массы, из которой они происходят.
- Ты что, хочешь сказать, что антифа-идея слабее? - спрашивает тот, что рассказывал про халву.
- Да, реально слабее. Слабее в том смысле, что массы на нее не ведутся, а ведутся на фашистскую гадость…
- Ну, мы еще посмотрим, кто сильнее. Прямо сегодня, да?
- Нет, я не про это вообще говорил. Скины - из-за смычки с право-радикальной политикой - одно из самых организованных движений. Это не просто ребята, которые собрались выпить пива и послушать музыку, как какие-нибудь там рэпперы или металлисты. У них есть идеология, простая и соответствующая их тупоумию и агрессии: "бей нерусских"…
Я выхожу из гримерки. На большом экране без звука идет мультфильм "Ну погоди!", третий выпуск. Заяц на велосипеде удирает от волка. За крайним столиком сидит Клык. Я его не видел сегодня и не верил, что он придет. Я подхожу, мы жмем руки. Он сует мне рюмку водки. Я выпиваю. Напротив - чувак, стриженный налысо, в широкой оранжевой майке, надетой на черную кофту с рукавами.
- Знакомься, - говорит Клык. - Это Билл. Он - рэппер, но тоже, по ходу, фанатовец "Спартака". Да, Билл?
Билл тупо кивает, потом говорит:
- Концерт сегодня полная хуета. Скины ебучие приперлись.
- А за что рэпперы ненавидят скинов? - спрашиваю я.
- За то, что они пиздят негров. Негры - это все заебись, это нормально. А вот хачей я тоже ненавижу - за то, что они черножопые… Водка еще есть?
Я поднимаюсь.
- Ладно, я подойду еще.
- Ну, давай, - говорит Клык.
Играет какая-то панк-команда. "Стрейтэджеры" бесятся перед сценой, толкая друг друга плечами. Прислонившись к стене, на них смотрят человек пять скинов. Видимо, оценивают силы. Все они коротко стрижены, в узких джинсах и высоких ботинках, двое - в подтяжках.
Песня заканчивается. На сцену влезает пьяный в жопу Клык. Он выхватывает микрофон у вокалиста и орет:
- "Паровозы" и "кони" - говно. "Спартак" - чемпион!
Клок спрыгивает со сцены, к нему подваливает скин, что-то говорит. Клык бьет его кулаком в челюсть, скин падает, подскакивают остальные. Подбегает мент-охранник, хватает Клыка за шиворот, волочет к выходу. Клык сопротивляется, цепляется за людей, они увертываются. Я бегу следом.
- Извините, а можно его отпустить? Он со мной…
- С тобой - тогда бери его и веди домой…
- Хорошо, только инструмент заберу.
- Пусть он на улице обождет, охладится.
Мент подталкивает Клыка к выходу. Я иду через зал в гримерку. У входа - два стрейтэджера. Один говорит другому:
- Короче, пошли. Сейчас будет экшн. Или ты ссышь?
На столе в гримерке сидит Никсон. Он, ни к кому обращаясь, базарит:
- Жить стало лучше сейчас, и это реально. Это не пиздеж, это я говорю. Пятнадцать лет назад все было вообще пиздец, а вы - молодежь сраная, вы не видели того времени, и ни хера вы не понимаете, ясно? Сейчас вообще нет ничего невозможного, не то, что раньше. Но вы это не понимаете, потому что вы…
Я хватаю гитару, рюкзак, выскакиваю из гримерки. Ни Лехи, ни Глеба поблизости нет. Может, уже ушли.
Светится вывеска клуба. Рядом, на автостоянке два чувака молотят третьего. Это - "стрейтэджеры" и скин. Скин падает. Один "стрейтэджер" молотит его ногами, стараясь попасть по лицу, - тот, который рассказывал про халву. Второй - невысокий, крепкий - хочет его оттащить. "Стрейтэджер" увертывается.
- Подожди! - кричит он. - Дай я сломаю уроду нос!
Клыка нигде не видно. Я спускаюсь по ступенькам. Несколько человек дерутся на трамвайных рельсах, у забора, заклеенного афишами: "стрейтэджеры" молотят скинов. "Стрейтэджеров" - человек десять, скинов - четверо. Один скин валяется на асфальте. Его бьют ногами.
* * *
Подхожу к унылому серому дому. На двери подъезда - реклама: "высокоскоростной интернет", ниже - бумажка: "работа на дому, от $400 до $1300". Жму на клавишу "1" домофона, говорю:
- Я к Андрею, насчет демо-записи.
- Проходите, - отвечает женский голос.
Домофон пищит, я захожу в подъезд. К стене прилеплено объявление: "продажа компактов - в подвале".
Спускаюсь в подвал, открываю дверь. За ней - склад компакт-дисков. Тетка за сорок сидит за широким столом, заполняет бланк.
- Извините, а где Андрей?
- В следующей комнате, сразу налево.
Вдоль стен маленькой комнатки - коробки с компактами и кассетами. За столом, у компьютера - невысокий лысоватый чувак в черной кофте "Exploited". Он сует мне вялую руку.
- Из какой ты группы, напомни, - говорит Андрей.
- Из "Угрозы жизни"…
- Да, помню-помню. Ну, в общем, послушал я вашу "демку", и что я могу сказать… Выпустить можно, конечно, но продаваться это не будет.
- Почему не будет?
- Сказать тебе честно? Потому что никому не нужно. Групп сейчас до херища, вас никто толком не знает. Еще известная группа - то ладно, а так…
- Ну, не сразу же становятся известными…
- Это ты правильно говоришь. Но чтобы стать известными, надо работать головой. Смотреть, что сейчас слушают люди - в панк-тусовке, я имею в виду. А слушают сейчас поп-панк и ска-панк. Мне, может, ваша музыка даже ближе, но надо смотреть реально… И, кроме того, должна быть качественная запись. Подвальное говно сейчас никто не слушает. Я не говорю, что это плохо, я люблю "Гражданскую оборону" с детства, а там качество хер знает какое… Но я вообще говорю: люди привыкли к нормальному качеству. Они не воспринимают, если плохо записано. А поп-панк - они пишутся более или менее, вкладывают деньги в запись… Так что…
- Так что, надо искать где-то деньги, чтобы качественно записаться, а потом, может быть…
- Ну, да. А что ты думал? Жизнь, бля, такая пошла. У меня ностальгия прет иногда - просто пиздец. Конец восьмидесятых, начало девяностых - вот это было время… Никаких, на хер, альбомов, одни только концерты - в кафе "Отрадном", потом "Р-клуб" появился, потом что-то еще… И, главное, люди ходили, слушали… А сейчас все зажрались. Концертов много, групп много, бери - не хочу… Поэтому ничего никому не нужно… Ладно, давай, а то мне тут надо звонить, вопросы решать. Я ведь не только выпускаю альбомы… На это не проживешь… Торгую компактами, мелкий опт. От Пугачевой до какого-нибудь "ДДТ". А альбомы - это так, на пиво.
За окнами маршрутки - грязный снег и яркие пятна витрин. В приемнике играет "Ленинград", песня "WWW". Два-три года назад мне нравился "Ленинград". Я ходил на его концерт в старую "Точку" с Оксаной - моей тогдашней подругой. Мы выпили по два пива и прыгали под песни Шнура в разномастной толпе - от ужравшихся гопников до мажорных тусовщиков. Вспоминая про это, я ухмыляюсь: "Ленинград" - музыка для гопоты и для тех, кто любит иногда поиграть в гопоту. Попса, короче говоря. Такой же коммерческий продукт, как какая-нибудь "Фабрика звезд", только с матом и маргинальными атрибутами. Суть от этого не меняется. Тем более, все продуманно. А шоу-бизнесу по фигу - он скушает все, что приносит деньги, хоть "Ленинград", хоть "Гражданскую оборону". Но "Гражданская оборона" не будет играть с шоу-бизнесом, будет гнуть свою линию. А Шнур - человек шоу-бизнеса, и он от него зависит, что бы он ни говорил.
Маршрутка тормозит у метро. Я выпрыгиваю, захлопываю дверь. В музыкальном киоске играет Глюкоза - я случайно видел этот ее клип на MTV. Мужик жует слойку, запивая кока-колой из банки. Старуха-пенсионерка дает мне флаер мехового салона. Я сминаю его и сую в карман.
* * *
На Первом канале - новости. Рассказывают о протестах против монетизации льгот. Я сижу в продавленном кресле. Дед лежит на диване. Я больше месяца не был у деда в Серпухове, и мама уговорила меня съездить.
Глядя на экран, дед трясет кулаком.
- Бесполезно все, бесполезно! Теперь ничего не вернешь, придется сосать лапу. А кто виноват? Сами. Кто голосовал за эту власть? Пушкин?
Я пожимаю плечами и скептически хмыкаю. У меня нет симпатий к власти. Но нет симпатий и к пенсионерам - с их устаревшими понятиями, с их ностальгией по "совку". Они проголосуют за любого, кто повысит им пенсию на три копейки.
- Давно надо было понять, - продолжает дед. - Но нет же, у нас не бывает такого - пока жареный петух не клюнет, никто с места не сдвинется. Зачем переизбрали Ельцина в девяносто шестом? Ведь могло все быть по-другому…
- А кого надо было выбрать? - Я делаю глоток чая, ставлю отбитую чашку на стол.
- Зюганова. Кого же еще? У меня к нему тоже вопросов немало. Но он, по крайней мере, против этого беспредела: против отмены льгот, за сохранение бесплатной медицины. А так ведь что получается? На словах, вроде как, медицина бесплатная, а в реальности вовсе нет. Если взятку врачу не дашь, лечить он тебя толком не будет. Ни за что. Никогда в жизни… Да уж - столько лет строили, строили, а потом раз - и от всего отказаться. Нет, у меня в голове не укладывается. Как так можно? Вычеркнуть семьдесят лет из истории, вернуться к началу века. Что такое Россия в начале двадцатого века? Отсталая капиталистическая страна, сырьевой придаток Запада. И сейчас то же самое: пресмыкаемся перед Западом, лижем задницу - извиняюсь за выражение.
- Вот вы так говорите - семьдесят лет зачеркнуть. А что там хорошего было, при совдепе?
- Удивляешь ты меня, Саша. Как это - что хорошего было? Стабильность была. И уверенность в завтрашнем дне, в том, что я обеспечен всем необходимым. И не только необходимым. Уверенность в том, что не случится никаких катаклизмов, что я не потеряю работу, что мой завод не закроется…
Я не могу это слушать. Дед говорит одно и то же десять лет. Наверно, даже больше, чем десять, но понимать я начал лет десять назад.
За окном, через дорогу - такой же облезлый дом, как тот, где живет дед. Я смотрю на балкон с отвалившейся штукатуркой. На нем сушится какая-то тряпка. В окне этажом ниже - лицо какой-то старухи.
Я прерываю деда:
- А по-моему, сейчас все равно лучше, чем тогда. Я много чего ненавижу, много кругом всякого говна, но это все равно несравнимо с "совком". Ничего там хорошего не было, одна тупость и убогость. Вся эта ваша стабильность - миф. Ее придумали бюрократы…
- Ничего ты не понимаешь. Выросло поверхностное поколение - ничего не знают, ни в чем не разбираются. Только болтают языком о вещах, в которых ничего не понимают. Как ты, сопляк, можешь судить о том времени?
Я молча поднимаюсь, выхожу в прихожую, беру куртку, надеваю ботинки и выхожу из квартиры.
Дед - ветеран войны: он был в ополчении, потом работал на военном заводе. Если дать власть таким, как он, вся Россию превратится в один сплошной Гулаг. "Ветераны, как стоп-кран навсегда".
Я выхожу из подъезда, сворачиваю за угол. Снег почти весь растаял. Под ногами - жидкая сизая каша. У киоска тусуются пацаны лет по десять. Один подходит ко мне.
- Извините, у вас мелочи не будет?
Я качаю головой.
- А если будет, дадите?
- Нет.
Пацан отходит. Были бы чуть постарше, не просили бы, а просто накинулись бы, повалили, надавали по башке и забрали бы деньги. В Москве подобное вряд ли случится днем, а здесь - постоянно. Всего девяносто километров от Москвы, но все совсем по-другому: тупая дремучая провинция.
- "Старый мельник". Светлое, - говорю я продавщице и даю две десятки. - И откройте, пожалуйста.
- Сам откроешь. - Она показывает на привязанную открывалку.
Я забираю мелочь, демонстративно показав пацанам, сую в карман, открываю бутылку. Делаю глоток, иду к площади у дома культуры.
Широкозадая тетка в синем пальто толкает перед собой коляску. В руке у нее - бутылка пива, во рту - сигарета. Навстречу ей семенит старик в черной шляпе.
В детстве я любил приезжать сюда, а потом, лет с четырнадцати, меня это начало напрягать. Меня ломала ограниченность пожилых людей, которые ничего не понимали в моей жизни. Бабушка - она умерла четыре года назад - всегда говорила про одно и то же: что надо хорошо кушать, обязательно первое и второе в обед. Бабушка с дедом вообще любили поесть, даже рано утром. Каждый раз, когда я приезжал, меня кормили на завтрак котлетами с картошкой. Причем, заставляли все съедать, хоть я и ненавидел нажираться так рано.
Возненавидел я и сам город - тупой, идиотский, гопницкий. Несколько раз я хорошо получил по ушам от местных урланов. Только за то, что я - из Москвы, а они москвичей ненавидят. После смерти бабушки я стал приезжать реже и никогда не оставался на ночь.
Электричка отходит. Вагон - полупустой. Встав в дверях, невысокий мужик в черной вязаной шапке натренированным голосом говорит:
- Уважаемые пассажиры! Вашему вниманию предлагается очень интересная вещь, которая в первую очередь заинтересует школьников и студентов. - Он достает из кармана шариковую ручку. - На первый взгляд, это - обычная шариковая ручка. Но внутри нее скрывается вещь, называемая шпаргалкой…
Звонит мой телефон. Номер незнакомый, тоже "эмтээсовский". Я жму на "ответ".
- Алло, Саша?
- Да, слушаю. А это кто?
- Игорь. Игорь Мальцев. Что, не узнал?
- Сейчас узнал. - Игорь учился со мной и Антом в одном классе, но после школы мы практически не общались. - Откуда у тебя мой номер?
- Через вторые или третьи руки. Но это неважно. Короче, дела херовые: Анта "закрыли".
- Как - "закрыли"? Что случилось?
- Пока что он сидит в КПЗ. Но срок ему светит нехеровый. Менты подбросили героин…
- Ничего себе… Как это было?