Бруггльсмит
Старший офицер с "Бреслау" пригласил меня пообедать на корабль, прежде чем он пойдет в Соутгэмптон за пассажирами. "Бреслау" стоял за Лондонским мостом. Решетки передних люков были открыты для приема груза, и вся палуба была завалена якорями, болтами, винтами и цепями. Блек Мак-Фи был занят последним осмотром своих излюбленных машин, а Мак-Фи известен как самый аккуратный из корабельных механиков. Если случайно он заметил тараканью ножку на одном из своих золотников в паровике, весь корабль узнает об этом, и половина команды отряжается для чистки.
После обеда, который проходил в маленьком уголке пустого салона и на котором присутствовали старший офицер, Мак-Фи и я, Мак-Фи снова спустился в машинное отделение, чтобы присутствовать при чистке медных частей машины. Мы же со старшим офицером поднялись на мостик и курили, наблюдая погрузку, пока я не решил, что мне пора домой. В промежутках между разговором мне казалось, что я слышу из машинного отделения какие-то дикие завывания, к которым присоединялся голос Мак-Фи, певшего о доме и домашних радостях.
- У Мак-Фи сегодня гость - корабельный мастер из Гринока, у которого он был в ученье, - сказал мне старший офицер. - Но я не решился пригласить его пообедать с нами, потому что он…
- Да, я вижу, или, вернее сказать, я слышу, - отвечал я. Мы поговорили еще минут пять, но тут Мак-Фи поднялся к нам под руку со своим другом.
- Позвольте мне познакомить вас с этим джентльменом, - сказал он. - Он большой поклонник ваших произведений, - я только что говорил ему о них и о вас.
Мак-Фи никогда не умел сказать ни одного приличного комплимента. Друг же его внезапно уселся на валявшийся на палубе якорь, подтверждая, что Мак-Фи говорит истинную правду. Лично он был убежден, что весы славы Шекспира сильно покачнулись единственно благодаря мне, и когда старший офицер собрался было возражать ему, он заявил ему, что рано или поздно поколотит старшего офицера, "как по накладной". Если бы вы только знали, - сказал он, покачивая головой, - как я рыдал на своей одинокой лавке за чтением "Ярмарки тщеславия", как я горько всхлипывал над нею, в полном очаровании!.."
Он пролил несколько слезинок в доказательство правдивости своих слов, а старший офицер засмеялся. Мак-Фи поправил своему другу шляпу, надвинутую несколько набок на самую бровь.
- Это сейчас испарится, - сказал Мак-Фи. - Это просто запах в машинном отделении так действует на него.
- Мне кажется, что и мне пора испариться, - шепнул я старшему офицеру. - Динги готова?
Динги была на нижней палубе, и старший офицер отправился искать какого-нибудь человека, чтобы отвезти меня на берег. Он вернулся с заспанным ласкаром, хорошо знавшим реку.
- Вы уже отправляетесь? - сказал человек, сидевший на якоре. - Мак-Фи, помогите мне пройти на шкафут. Здесь столько концов, как у кошки о девяти хвостах. Батюшки мои, какое бесчисленное множество динги!
- Вы бы лучше взяли его с собой! - сказал старший офицер. - Мухаммед Джэн, помоги сначала пьяному сахибу, а потом проведи трезвого сахиба к следующему спуску.
Я уже опустил одну ногу на корму динги, но в это время волна прилива приподняла ее вверх, и человек, оттолкнув назад ласкара, стремительно бросился ко мне, отвязал кабельтов, и динги медленно поплыла вдоль борта "Бреслау" носом вперед.
- У нас здесь не будет иноземных народов, - сказал человек. - Я тридцать лет знаю Темзу.
Мне некогда было возражать ему. Нас несло к корме корабля, а я хорошо знал, что ее пропеллер наполовину выступал из воды среди перепутавшихся бакенов, низко спущенных клюзов и ошвартовавшихся судов, о которые бились волны.
- Что мне делать? - крикнул я старшему офицеру.
- Найдите поскорее бот речной полиции и ради Бога постарайтесь как-нибудь отплыть подальше. Гребите веслом. Руль снят и…
Дальнейшего я не слышал. Динги скользнула вперед, толкнулась о бакен, завертелась на месте и затанцевала, пока я брался за весла. Человек уселся на корме, подперев подбородок руками и посмеиваясь.
- Гребите же, разбойник, - сказал я, - помогите мне вывести динги на середину реки!..
- Я пользуюсь редким случаем созерцать лицо гения. Не мешайте мне думать. Здесь были "Маленькая Барнаби Доррит" и "Тайна холодного друида". Я приехал сюда на пароходе, который назывался просто: "Друид", - скверное суденышко. Все это теперь проплывает мимо меня. Все это плывет назад. Дружище, вы гребете, как гений.
Мы натолкнулись на второй бакен, и нас отнесло к корме норвежской баржи, груженной лесом, - я увидел большие четырехугольные отверстия по обеим сторонам водореза. Затем мы нырнули в пространство между рядами барж и поплыли вдоль них, с трудом протискиваясь вперед. Утешительно было думать, что после каждого толчка динги снова приходила в равновесие, но положение наше сильно осложнилось, когда она стала протекать. Человек поднял голову, всмотрелся в густой мрак, окружавший нас, и присвистнул.
- Вон там я вижу линейный пароход, он идет против течения. Держитесь к нему правой стороной и идите прямо на свет, - сказал он.
- Разве я могу где-нибудь и чего-нибудь держаться в этом мраке? Вы сидите на веслах. Гребите же, дружище, если не хотите потонуть.
Он взялся за весла и нежно проговорил:
- Пьяному человеку ничего не сделается. Оттого-то я и хотел ехать с вами. Не годится вам, старина, быть одному в лодке…
Он направил динги к большому кораблю и обогнул его, и следующие десять минут я наслаждался - решительно наслаждался - зрелищем первоклассной гребли. Мы протискивались среди судов торгового флота Великобритании, как хорек протискивается в кроличью норку; мы - т. е., вернее, он - весело приветствовали каждое судно, к которому мы приближались, и люди перевешивались через борт и ругали нас. Когда мы выбрались, наконец, в сравнительно спокойное место, он передал мне весла и сказал:
- Если вы будете грести так, как пишете, то я буду уважать вас за все ваши пороки. Вот Лондонский мост. Проезжайте под ним.
Мы въехали в темную арку и выбрались с другой стороны ее, подгоняемые течением, которое пело победную песнь. У меня осталось только желание вернуться домой до утра, а в остальном я совершенно примирился с этой прогулкой. На небе мерцали две или три звезды, и, держась посередине реки, мы были вне всякой серьезной опасности. Человек громко запел:
Самый красивый клипер, какой только можно найти
Йо-хо! Охо!
Был "Маргарет Ивенс", черный, линейный клипер
Сто лет тому назад.
- Напечатайте это в вашей новой книге, которая будет великолепна.
Тут он встал во весь рост на корме и продекламировал:
О! башни Юлия, вечное зло Лондона,
Вскормленное гнусностями и полуночными убийствами, -
Нежная Темза течет спокойно, пока я окончу свою песнь,
И вот моя могила такая же маленькая, как мое ложе.
Я тоже поэт и могу чувствовать за других людей.
- Сядьте, - сказал я, - вы перевернете лодку.
- Эй, я сижу, сижу, как наседка, - он тяжело опустился на место и прибавил, грозя мне пальцем:
Учись, благоразумный, - тщательное самонаблюдение
Есть корень мудрости.
- Как мог человек вашего положения так напиться? Это большой грех, и вы должны на все четыре стороны помолиться Богу за то, что я с вами… Это что за лодка?
Мы уже поднялись далеко по реке, и вдогонку за нами шел бот, на котором сидело четверо людей, мягкими и равномерными взмахами весел приближавшихся к нам.
- Это речная полиция, - сказал я как можно громче.
- О, эй! Если ваш грех не найдет вас на суше, то уж, наверное настигнет на море. Они, по-видимому, собираются дать нам выпить?
- Весьма вероятно. Я позову их. Я крикнул.
- Что вы там делаете? - отвечали с бота.
- Это динги, которая ушла от "Бреслау", потому что кабельтов развязался.
- Это не кабельтов развязался, а его развязал вот этот пьяница, - заорал мой спутник. - Я забрал его с собой в лодку, потому что он не может держаться на твердой земле.
Тут он раз двадцать прокричал мое имя, так что я почувствовал, как густой румянец покрывает мое лицо.
- Через десять минут вы будете сидеть под замком, мой друг, - сказал я, - и я сомневаюсь, чтобы вас скоро освободили…
- Шш… молчи, дружище. Они думают, что я ваш дядя. Он взял весло и принялся брызгать водою в сидевших в лодке, когда они приблизились к нам.
- Прелестная пара! - сказал полицейский.
- Я буду всем, чем вам угодно, если вы только возьмете от меня этого беса. Доставьте только нас на ближайшую пристань, и я не причиню вам больше никаких затруднений.
- Какая испорченность, какая испорченность! - завопил человек, опускаясь на самое дно лодки. - Он похож на гибнущего червя, этот человек! И ради какой-то жалкой полкроны - быть захваченным речной полицией в самом расцвете сил!
- Будьте великодушны, гребите! - закричал я. - Человек этот пьян…
Они подвезли нас к отмели, где был пожарный или полицейский пост; трудно было рассмотреть что-нибудь во мраке. Но я хорошо видел, что они относятся ко мне не с большим уважением, чем к моему спутнику. Я ничего не мог объяснить им, потому что я доставал дальний конец кабельтова и чувствовал себя лишенным всякой респектабельности.
Мы вышли из лодки, причем мой товарищ шлепнулся прямо лицом на землю, а полицейский суровым тоном задал нам несколько вопросов относительно динги. Мой товарищ умыл руки, отрицая всякую ответственность в этом деле. Он был просто старый человек, которого толкнул в украденную лодку этот молодой господин - по всей вероятности, вор, - он же только спас лодку от крушения (это была совершенная правда) и теперь рассчитывал получить за это награду в виде горячего виски с водою. После этого полицейский обратился ко мне.
По счастью, на мне был вечерний костюм, и я мог показать свою визитную карточку. Но еще большим счастьем было то, что полицейский знал и "Бреслау", и Мак-Фи. Он обещал мне отослать динги назад при первой возможности и не отказался принять от меня серебряную монету в знак благодарности. Когда все это было улажено, я услышал, как мой товарищ сердито сказал полицейскому:
- Если вы не хотите дать выпить человеку в сухой одежде, то вы должны будете дать что-нибудь утопленнику…
С этими словами он осторожно подошел к краю отмели и вошел в воду. Кто-то зацепил багром его за брюки и вытащил обратно на сушу.
- Ну, теперь, - сказал он торжествующим тоном, - по правилам королевского человеколюбивого общества вы должны дать мне горячего виски с водою. Не стесняйтесь перед этим молодцом: это мой племянник и славный малый. Я только не могу взять в толк, зачем ему понадобилось разыгрывать маскарадное представление, точь-в-точь как м-р Теккерей во время бури. О, тщеславие юности! Недаром Мак-Фи говорил мне, что вы тщеславны, как павлин. Теперь-то я это знаю.
- Вы бы лучше дали ему чего-нибудь выпить и посадили бы его куда-нибудь на ночь. Я совершенно не знаю, кто он такой, - с отчаянием сказал я, и, когда человек принялся пить виски, которое ему дали по моей просьбе, я поспешил ускользнуть от него и убедился, что нахожусь неподалеку от моста.
Я пошел по направлению к Флит-стрит, рассчитывая взять кэб и ехать домой. Когда чувство первого негодования улеглось, вся нелепость случившегося предстала передо мной с полной отчетливостью, и я принялся громко хохотать посреди опустевшей улицы, к великому смущению полицейского. И чем больше я думал об этом, тем искреннее смеялся, пока мое веселье не было остановлено рукой, опустившейся на мое плечо, и, обернувшись, я увидел его, того, кто должен был, по моим расчетам, находиться в постели при станции речной полиции. Он был весь мокрехонек; промокшая шелковая шляпа торчала у него на самом затылке, а на плечах у него красовалось обтрепанное одеяло, по всей вероятности составлявшее собственность государства.
- Треск горящего хвороста под горшком! - торжественно произнес он. - Молодой человек, вы, вероятно, забыли о грехе праздного смеха? Мое сердце не обмануло меня, почуяв, что вы ушли домой, и вот я явился как раз вовремя, чтобы немножко проводить вас. Они там на реке страшно невежливы. Они не хотели даже слушать меня, когда я говорил о ваших про…изве…дениях, потому я и ушел от них. Набросьте на себя одеяло, молодой человек. Оно очень тонкое и холодное.
Я внутренне застонал. Очевидно, провидению угодно было, чтобы я вечно странствовал в обществе позорного друга Мак-Фи.
- Ступайте прочь, - сказал я, - идите домой, или я отдам вас под стражу!
Он прислонился к фонарному столбу и приложил свой палец к носу - к своему бесстыдному разноцветному клюву.
- Теперь я понимаю, почему Мак-Фи сказал мне, что вы тщеславны, как павлин, а то, что вы толкнули меня в лодку, показывает, что вы пьяны, как филин. Хорошее имя все равно что вкусное жареное мясо. У меня его нет…
Он весело причмокнул губами.
- Да, я это знаю, - сказал я.
- Э, но у вас оно есть. Я теперь понимаю, что говорил Мак-Фи о вашей репутации и о вашей гордости. Молодой человек, если вы отдадите меня под стражу, - я довольно стар и гожусь вам в отцы, - я буду трубить про вас, сколько только хватит голоса; я буду выкрикивать ваше имя до тех пор, пока коровы вернутся домой. Это не шутка - быть моим другом. Если же вы пренебрежете моей дружбой, то вы должны будете пойти вместе со мной на Вайн-стрит за кражу денег с "Бреслау".
После этого он запел во весь голос:
Утром рано,
Утром на черном возу
Мы потащимся на Вайн-стрит рано утром.
Это мое собственное произведение, однако я не горжусь. Пойдем вместе домой, молодой человек, пойдем вместе домой.
Стоявший поблизости полицейский сообразил, что мы могли бы не стоять на месте, а пройти дальше, и мы пошли вперед и дошли до здания суда, что возле св. Клемента. Мой компаньон понемногу затих, и его речь, которая до сих пор каким-то чудом была довольно разборчива, - и поразительно, что в его состоянии он еще мог поддерживать разговор, - стала спотыкаться, запутываться и затемняться. Он попросил меня полюбоваться архитектурой здания суда и любовно оперся о мою руку. Но тут он заметил полицейского, и, прежде чем я успел оттолкнуть его, бросился, увлекая и меня за собой, к нему, громко напевая:
Каждый представитель власти
Имеет часы и уж конечно цепочку.
И он набросил свое мокрое одеяло на шлем служителя правосудия. Во всякой другой стране в мире для нас представился бы отличный предлог быть застреленными, заколотыми или, по крайней мере, избитыми прикладами, - а это еще похуже, чем быть застреленным сразу. Но в происшедшей затем свалке я лишний раз убедился, что это была Англия, где полиция для того и существует, чтобы ее лупили в свое удовольствие, чтобы на следующее утро покорно выслушать выговор в полицейском участке. Мы все трое сбились в один мокрый клубок, причем он все время кричал, называя меня по имени, - и это было самое ужасное во всей этой истории - приглашая меня сесть на голову полицейскому и покончить с этим делом. Но мне удалось вывернуться, и я крикнул полицейскому, чтобы он убил человека с одеялом. Разумеется, полицейский отвечал мне на это: "Да вы и сами не лучше его". Тут он пустился догонять меня, и мы, обогнув церковь Св. Клемента, побежали по Холиуэлл-стрит, где я попал в объятия другого полицейского. Бегство это продолжалось, вероятно, не более чем полторы минуты, но мне оно показалось таким же бесконечно длинным и утомительным, как если бы я бежал со связанными ногами в кошмарном сне. За эти полторы минуты я успел передумать о тысяче различных вещей; но особенно упорно я думал о великом и богоподобном человеке, который укрывался сто лет тому назад в северной галерее Св. Клемента. Я знаю, что он понял бы мои чувства. Я был так занят этими размышлениями, что, когда второй полицейский прижал меня к своей груди и спросил: "Что вы там наделали?", я отвечал ему с изысканной вежливостью: "Сэр, не угодно ли вам прогуляться вместе со мной по Флит-стрит?" - "А мне думается, что вам нужнее будет Боу-стрит", - отвечал он, и на одну минуту мне самому показалось, что это так и есть и что я должен во что бы то ни стало избавиться от этого.
Тут произошла отвратительная сцена, осложнившаяся еще появлением моего компаньона, который бежал ко мне со своим одеялом, крича мне и все время называя меня по имени, - что он или выручит меня, или погибнет в борьбе.
- Ударьте его, - взмолился я, - сшибите с него сначала шляпу, а потом я вам все объясню!
Первый полицейский, тот, которого мы поколотили, поднял свой жезл и ударил моего компаньона по голове. Высокий шелковый цилиндр треснул, и обладатель его повалился на землю, как бревно.
- Ну, теперь вы с ним покончили, - сказал я. - Вы, вероятно, убили его.
Холиуэлл-стрит никогда не спит. Скоро около нас образовалась небольшая группа людей, и кто-то из них, очевидно германского происхождения, крикнул:
- Вы убили человека.
- Я видел, как он его ударил, - вступился другой, - заметьте его номер.
Теперь вся улица была полна любопытных, собравшихся поглазеть на скандал, хотя никто, кроме меня и двух полицейских, не видел, кто и кого ударил. Я сказал громко и весело:
- Этот человек - мой друг. С ним случился припадок. Бобби, не можете ли вы сходить за носилками? И, понизив голос, я прибавил:
- Вот здесь пять шиллингов; этот человек не трогал вас, вы поняли меня?
- Да, но вы оба с ним старались повалить меня, - сказал полицейский.
На это трудно было что-нибудь возразить.
- Вы не знаете ли, Демпсей дежурит сегодня на Чаринг Кроссе? - спросил я.
- Что вам за дело до Демпсея?..
- Если Демпсей здесь, - он знает меня. Принесите поскорее носилки, и я доставлю его на Чаринг Кросс.
- Вы пойдете вместе со мной на Боу-стрит, именно вы, - сказал полицейский.
- Человек умирает, - он лежал на мостовой и стонал, - дайте скорее носилки! - сказал я.
Я знал лучше, чем кто-либо другой, что за церковью Св. Клемента есть помещение, где хранятся носилки. По-видимому, у полицейского были и ключи от ящика, где они хранились. Мы извлекли их оттуда, они оказались трехколесной тележкой с верхом, и мы взвалили на них тело человека.
Тело, лежавшее в тележке, имело, ни дать ни взять, вид настоящего трупа.
Полицейские несколько смягчились, увидев неподвижно торчавшие пятки.
- Ну, двинулись, - сказали они, и мне показалось, что они все еще имеют в виду Боу-стрит.
- Дайте мне хоть три минуты поговорить с Демпсеем, если он дежурный, - сказал я.
- Отлично. Он как раз дежурит сегодня.
Тут я почувствовал, что все кончится хорошо, но прежде чем мы двинулись в путь, я всунул голову под навес тележки, чтобы убедиться, жив ли человек. Я услышал осторожный шепот.