- Седоков было немного, да выручка-то была знатная. Я выехал вчера с фатеры не так чтоб рано - вот этак в обедни, не доехал еще до биржи, слышу, кричит: "Извозчик!" Гляжу, идет ко мне молодой купчик, не великонек ростом, а такой бравый, в лисьей шубе, в шапке с собольим околышем. "Куда, хозяин?" - "Давай санки, а я уж скажу, куда ехать!" - "Ого, - подумал я, - без ряды! Ну, тут, может статься, перепадет!" Купец сел в санки и говорит: "Ступай к Покровской заставе". Приехали. "Пошел за заставу по большой дороге!" - "В Андроньевку, что ль, хозяин?" - "Нет, подальше: в Перовский трактир". - "Вот оно что! - подумал я. - Гульнуть, видно, захотелось!" Вы, батюшка, чай, знаете, что от Покровской заставы до Перовского трактира версты две с походцем будет? А делать-то нечего: вез четыре версты, так поневоле еще две повезешь, - авось не обидит! Вот как мы приехали к Перовскому трактиру, гляжу - стоят трое саней, одни тройкою - упряжь такая знатная, с медными бляхами да побрякушками. "Что, батюшка, назад поедете?"- спросил я. "Нет, братец! - сказал мой седок. - Меня приятель довезет. Вот тебе!" Да и швырк мне - двугривенный. А я меньше бы полтинника ни за что не поехал. Я туда-сюда!.. "Помилуйте, да как, да что?…" А мой купчик махнул рукой да и в двери. Я было за ним… Куда! Выскочили двое таких дюжих ребят да ну-ка меня по затылку!.. Что будешь делать? Не город: хоть ты себе до завтра кричи караул, никто не придет на выручку; и еще так тебе бока отломают, что вовсе зачахнешь. Вот я стал за уголок, чтоб дать лошадке вздохнуть, а неравно и попутчик набежит. Прошло этак немного времени - слышу, поднялся такой шум и гам в трактире!.. Драка. Кричат: "Бей его, бей в мою голову!" Гляжу, бежит мой купчик, растрепанный такой, вся шуба в лоскутах, одна пола оторвана, а за ним двое молодцов с кулаками. Не знаю, кто, товарищи, что ль, позадержали их немножко, а мой седок прямо ко мне в санки да и кричит: "Вези скорей в Москву!.."- "Нет, хозяин, - сказал я, - постой, без ряды не поеду". - "Ну, ну, хорошо! К Сухаревой башне". - "Давай синенькую". - "Как синенькую?" - "Да так, меньше не везу". Купчик было заломался, да как глядь назад - ох, худо; два молодца так к нему и рвутся. Сробел мой детина, кричит: "Даю!" Я ударил по лошади, отъехал этак саженей двадцать и остановился. "Что ты?" - "Да вот что, хозяин: давай-ка синенькую-то вперед. Ведь ты, пожалуй, опять отвалишь двугривенный". - "Эх, братец, со мною денег нет". - "Эва на! Вот дурака нашел! Приехал в трактир гулять, да денег нет! Да что калякать-то: или деньги давай, или с санок долой! Дойдешь и пешком до заставы". А на дворе-то, батюшка, поднялась погода, закрутило так, что и, господи! Шубенка-то у него вся в лоскутах, так стало морозцем прохватывать. Ну, нечего делать, помялся да вынул из бумажника синенькую. Зато уж во всю дорогу он меня позорил на чем свет стоит. А мне и горюшка мало, - пожалуй себе, лайся сколько хочешь, а синяя-то бумага у меня в мошне!.. Эй, ты!..
- Ну а после кого ты возил?… - спросил я.
- От Сухаревой башни, - отвечал Иван, - подрядили меня за пятиалтынный на Мясницкую купец с женою - такие оба толстые, насилу в санки-то уселись. Видно, они за что-нибудь повздорили: всю дорогу прогрызлись. Хозяин-то, кажись, мужик смирный и трезвый, а хозяйка под хмельком и такая злющая - избави, господи! Он скажет слово, другое, а она так и засыпет: "Я, - дескать, - дура этакая, вышла замуж за нищего; такие ли у меня женихи были! Кабы не я, так тебе бы век оставаться в подносчиках, голь этакая!.. Ты по мне и в люди-то пошел!.. Жить с тобой не хочу. Отдай мое добро, лапотник этакий!.." Ну, вот так его поедом и ест! "Слава тебе, господи, - подумал я, - что моя Фекла из бедного дома: вот она - богатая-то жена!"
- Эх, брат Иван! - прервал я. - По-мужичьи ты судишь!
- А по-вашему как же, батюшка?
- По-нашему первое дело, чтоб за невестой было большое приданое.
- Конечно, батюшка, кто и говорит: лишняя деньга не беда; да и с богатой-то женой ладить трудновато: чуть не по ней - и пошла хлестать тебя по глазам своим богатством. Ты хочешь быть хозяином в дому, а она норовит упрятать тебя в батраки.
- Да это, братец, у вас.
- А в вашем господском быту не бывает?
- Никогда.
- Вот что!.. Ну, конечно, ваше дело господское… А мне покойник батюшка, - дай бог ему царство небесное! - всегда говаривал: "Ванюха, не зарься на богатую невесту: у богатой жены и родня богатая, - как раз попадешь в кабалу; да и честнее, коли муж кормит жену, а не жена мужа…" Эй, ты!..
- Ну, что ж, Иван, - сказал я, - как ты отвез своих седоков на Мясницкую…
- Так поехал, батюшка, шажком вдоль по улице. Вдруг из одного большого каменного дома выбежал барин, махнул мне рукой и говорит: "На Никольскую и назад, - да только смотри, живо! Хорошо поедешь, полтинник дам!" Я припугнул сивку, где вскачь, где рысью - мигом приехали на Никольскую. Барин велел остановиться подле одной… как они: лавки не лавки? Ну, вот еще над ними подписи с орлами…
- А!.. У маклера.
- Не знаю, батюшка! Пождал я маленько - гляжу, бежит назад мой седок, а с ним какой-то приказный, под мышкой большая книга. Сели в санки. "Ступай проворней, - закричал барин, - еще полтинник прибавлю!" Я ударился вскачь и слышу, что они меж собой разговаривают. "Боюсь, - говорит барин, - не застанем; больно плох". - "Вот то-то и есть, - молвил приказный, - поздненько хватились!" - "Что ж делать? - сказал барин. - И слышать не хотел - насилу уломали". - "Ну, да все равно, - шепнул приказный, - лишь бы только подмахнул как-нибудь…" - "Вот и приехали!" - закричал барин, кинул мне целковый, да и шмыг в дом вместе с приказным, а я поехал на фатеру. Будет покамест: зашиб в полдня почти десять рубликов… Ну, ты, сивка!
- Так ты этим и покончил вчерашний день? - спросил я, помолчав несколько времени.
- Нет, сударь! День был хорош, а вечер и того лучше. Я задал моей лошадке корму, а сам пообедал да отдохнул вдоволь и выехал опять с фатеры гораздо после вечерен. Против Николы в Грачах подрядили меня за гривенник до театра две барыни с узелками, одна помоложе, в знатном лисьем салопе, а другая постарее и одета похуже. Дорогой они все толковали, что опоздают приехать, что какой-то Иван Николаевич обещал прислать санки, да обманул. Та, что постарее, журила все ту, что помоложе. "Вот то-то и есть, Машенька, - говорила она, - вы всегда так! Зачем вы отпустили карету?" Как мы стали подъезжать к театру, барыни приказали мне остановиться у задних дверей - там, где стоят театральные кареты. Гляжу, у самых дверей прижался к стенке барин - молодец такой, с усами. Как увидела его молодая-то в лисьем салопе, так на него и вскинулась, да не успела порядком поругать: выбежал какой-то господин, такой сердитый, да как закричит: "Что вы тут болтаете, ступайте проворней, - дилектур сердится!" Они было в двери, а я молоденькую-то за салоп: "А деньги-то что ж, барыня?" - "Молчи, дурак! - шепнул господин с усами. - На вот тебе! Пошел!" Он дал мне полтинник, я снял шапку, поклонился и поехал шажком от театра по Трубе. Вот я еду себе да мурлыкаю песенку: стал уж подъезжать к Самотеке, слышу - кличут меня из одного домика. Подъехал. Гляжу - в сенях стоит со свечою старуха, провожает какую-то барыню в малиновой бархатной шубе, а на голове у нее покрывало. Вот эта барыня села ко мне в санки и шепнула таким тоненьким голоском: "На Кузнецкий мост!" Дорогой она все охала, видно о чем-нибудь тосковала, сердечная! И однажды так громко сказала: "Ах, боже мой, боже мой, верно, он болен!" Как мы выехали на Кузнецкий мост, она указала мне дом и велела остановиться у ворот, подальше от фонаря, спрыгнула с санок, развязала узелок у своего платочка, пошарила, пошарила, да и сунула мне в руку бумажку. "Матушка, - сказал я, - у меня мелких нет; повремените немного, сейчас разменяю в лавочке". - "Не надо!" - шепнула барыня да бегом в вороты. Я к фонарю… глядь на бумажку - красненькая!.. Экий выдался денек! Я повернул назад и как заехал с другой стороны дома… что за диковинка такая!.. Против магазеи стоит четверкою карета, и лакей сажает в нее - ну, точь-в-точь такую же барыню, какую я привез с Трубы.
- Неужели? - вскричал я.
- А может статься, и не та, батюшка, - проговорил Иван, почесывая затылок, - темненько было.
- Что ж, после этого ты поехал домой?
- Нет, сударь! Подождал у театра разъезду, да как-то попутчиков не случилось, а вдаль ехать не хотел, так и отправился порожняком на фатеру. И как стал распрягать лошадь, глядь, в санках лежит мешочек. Видно, обронила барыня, что я возил с Трубы на Кузнецкий мост. Другому некому.
- Что ж, этот мешочек пустой?
- Почитай, пустой. Ключик маленький да какие-то записочки. Я было взял его сегодня с собой, чтоб свезти в часть, да раздумал.
- А что?
- Так, батюшка, чтоб не вышло чего-нибудь. Неравно еще в полиции доищутся, чей мешочек. Ну, что хорошего!.. Коли, в самом деле, у этой барыни своя карета, так зачем ей на извозчиках таскаться? Ан и выходит, дело-то неладное. Она такая добрая, пожаловала мне десять рублей, а я стану на нее выводить… Да бог с ней! Не наше дело, батюшка.
- Ты мог бы сказать, что нашел его на улице.
- И это думал, да страшно: пожалуй, скажут, что в мешочке деньги были. Вот он, - продолжал Иван, вынимая из-за пазухи щеголеватый ридикюль. - Бархатный, батюшка! Купите, за полтинник уступлю.
Мне давно хотелось подарить что-нибудь моей экономке; ридикюль показался мне совершенно новым. Я положил его в карман и отдал полтинник извозчику. Минут через десять мы доехали да Покровской заставы.
- Куда прикажете? - спросил ванька.
- Налево, на двор!
Сойдя с санок, я отыскал дворника и хотя с трудом, а добился наконец, где живет мой знакомый. Его слуга объявил мне, что барина нет дома, но что он сейчас за ним сбегает.
- Они, сударь, у своего приятеля, через улицу, - сказал мне этот деревенский личарда во фризовой шинели, с небритой бородою и, если не ошибаюсь, немного под хмельком. - Извольте пообождать полминутки… Пожалуйте в комнату.
Я вошел в горницу, не очень опрятную или, верней сказать, очень неопрятную. В ней лежали чемоданы, стояло несколько стульев топорной работы и канапе, обитое черною кожею, которая от старости вся сморщилась и порыжела. Слуга пошел за барином, а я, оставшись один, начал от нечего делать рассматривать мою покупку. В ридикюле точно не было ничего, кроме одного ключика и двух записок. Первая, которая попалась мне в руки, была без надписи и на французском языке от какой-то Алины - вероятно, Алены. Она уведомляла свою Софи, что на балу у князя Вельского танцевала три раза сряду с каким-то Вольдемаром, то есть Владимиром, что реченный Вольдемар был не только любезен, но даже очарователен и что она, нижеподписавшаяся Алина, совершенно от него без ума. Вторая записочка была на русском языке и с надписью. Я взглянул на адрес и прочел, - не скажу, с удивлением, однако ж и не вовсе равнодушно, - написанные четкими буквами имя и фамилию супруги Федора Андреевича Мишурского.
VI
Сцены из домашней и общественной московской жизни
Сцена 3-я. Новорожденный
Мне завещал отец:
Во-первых, угождать всем людям без изъятья -
Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платья,
Швейцару, дворнику, для избежанья зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была.
Грибоедов
Небольшая комната с одним окном. Немодная, но довольно опрятная мебель. На окне стоят ширмочки с разноцветными стеклами. По стенам литографированные портреты разных знаменитых или, лучше сказать, знатных особ. Стол, покрытый красным набивным ковром. На столе небольшое зеркальце и полный бритвенный прибор. Перед столом в бухарском халате сидит Алексей Алексеевич Ползков. Он только что обрился и стрижет у себя ногти. Подле него стоит женщина лет сорока, в ситцевом капоте, измятом кисейном чепце и небрежно накинутом купавинском платке.
Ползков (с досадою). Эх, полноте, Марья Григорьевна. Не ваше дело! Вы просто бабушка, а это может только решить акушер или доктор.
Бабушка. Воля ваша, Алексей Алексеевич, а я этого греха на душу не возьму. Мое дело вам доложить: извольте послать за священником! Супруга ваша слава богу, а младенец очень слаб.
Ползков. Окрестить-то недолго, матушка Марья Григорьевна.
Бабушка. Да и умереть-то недолго, батюшка Алексей Алексеевич! Эй, сударь, поторопитесь!
Ползков. Хорошо вам говорить: поторопитесь!.. Вам что!.. А мне это не безделица. Ведь двух разов не крестят!.. И если я не попрошу теперь в крестные отцы…
Бабушка. Кого теперь просить! Прикажите кому-нибудь из домашних.
Ползков. Что вы это, Марья Григорьевна! Захочу я покумиться с моим лакеем!
Бабушка. Так отца дьякона попросите!
Ползков. Ну, вот еще!
Бабушка. Да помилуйте, где уж тут разбирать чины, - лишь только бы успеть окрестить!
Ползков. Да вы все не то говорите, Марья Григорьевна! Не может быть, чтобы ребенок был так слаб!..
Бабушка (глядя в окно). Вот, слава богу, и доктор приехал!.. Посмотрите, Алексей Алексеевич: он также скажет, что откладывать нечего. (Уходит.)
Ползков. Какое несчастие! И надобно ж было этому случиться!.. Варвара Юрьевна обещалась быть крестной матерью, если у меня родится сын… Она близкая родственница графу, так уж, верно бы, и его превосходительство Андрей Никифорович не отказался пойти в крестные отцы. Я покумился бы с моим начальником, а это не шутка - это весьма важный шаг по службе!.. Ну, если уж нельзя, так надобно, по крайней мере, хоть имя дать новорожденному такое, чтоб можно было этим польстить кому-нибудь, доказать мою преданность… У Варвары Юрьевны старшего сына зовут Иваном… Да кто ж еще Иван?… Нет, можно придумать что-нибудь получше!.. Начальника моего зовут Андреем… Прекрасно!.. Его сиятельство графа Куродавлева также Андреем… Очень хорошо!.. Э, да как это мне в голову не пришло? Ведь и князь Знатов также Андрей!.. Нет ли еще кого-нибудь?… Постой!.. Ну, так и есть!.. У, славно!.. Чего ж лучше, назову его Андреем… решительно Андреем. (Входит бабушка.) Ну, что?
Бабушка. Вот я вам говорила!.. Доктор сейчас послал за священником.
Ползков. Да это все вы, Марья Григорьевна!.. А я, право, думаю…
Бабушка. Ну, уж воля ваша, думайте, что хотите, а мы без вас окрестим. Иван Иванович будет восприемником.
Ползков. Доктор?
Бабушка. Ну да, сударь!.. А я крестной матерью… Какое прикажете дать имя новорожденному? Супруга ваша желает назвать его в честь своего батюшки Александром.
Ползков. Нет, нет!.. Я хочу, чтоб он назывался Андреем!.. Слышите ли, Андреем!
Бабушка. Софья Александровна велела вас просить…
Ползков. И, полноте! Она не знает сама, чего просит… Это дело отцовское… Извольте окрестить моего сына во имя Андрея Первозванного… Слышите ли?… Я хочу этого, я требую… Ну, одним словом, я обещался, Марья Григорьевна!
Бабушка. О, если обещались, так это другое дело. Вот и я также по обещанию назвала старшую мою дочь Матреною, хотя у меня в родстве нет ни одной Матрены.
Ползков. Ну, вот видите!.. Как же после этого…
Бабушка. Кто и говорит, Алексей Алексеевич! Уж коли обещались, делать нечего… Я так и доложу Софье Александровне. (Уходит.)
Ползков. Ну, теперь скорей к Андрею Никифоровичу: он мой начальник, да и живет поближе других… Эй, малый! (Входит слуга.) Готовы ли дрожки?
Слуга. Готовы, сударь.
Ползков. Фрак!.. (Одевается.) Шинель и шляпу!.. Если неравно завернет ко мне дядюшка, Максим Петрович, скажи ему, что я поехал по делам службы. (Уходит.)
Просто, но со вкусом убранный кабинет делового человека. Большой шкап с книгами. В одном углу конторка для письма. Посреди комнаты длинный стол, заваленный бумагами. Два или три тома Свода законов, с загнутыми листами и закладками, лежат на том же столе. Андрей Никифорович Гореславский, в шелковом ваточном сюртуке и красных сапогах, сидит перед конторкою. Подле него стоит секретарь с бумагами. Андрей Никифорович Гореславский - человек лет пятидесяти, небольшого росту, худощавый, с лицом весьма благородным, приятным и добрым, даже слишком добрым. Хороший физиономист тотчас бы заметил в этом простодушном лице какое-то отсутствие - не ума, нет, Андрей Никифорович человек вовсе не глупый, но этой твердости, этой собственной воли, без которой всякий начальник рано или поздно, а непременно попадет под команду своему секретарю. Андрей Никифорович очень любим своими подчиненными; чиновники усердные, смирные и честные любят его за то, что он ласково с ними обходится, а наглецы, плуты и лентяи - за то, что им все сходит с рук; одним словом, он принадлежит к числу тех людей, про которых обыкновенно говорят: "Что за добрейший человек: во всю свою службу не сделал никого несчастным!" Андрей Никифорович, как человек честный и благородный, не очень уважает льстецов. Ему даже отвратительны их грубая лесть, низкие угождения, лакейская преданность, а между тем эти господа делают из него все, что им вздумается, и хотя он чувствует сам, что это не доброта, а слабость характера, но никак не может устоять против их нападений, потому что ему как-то совестно отказать в чем-нибудь человеку, который валяется у него в ногах. Секретарь его… но об нем распространяться нечего. Он человек хитрый, ловкий, досужий и, как все умные секретари, знает своего начальника как свои пять пальцев.
Гореславский (отдавая секретарю бумаги). Да я в том списке не вижу столоначальника Чистякова, а, кажется, я своей рукой отметил!
Секретарь. Виноват, ваше превосходительство! Видно, как-нибудь в переписке ошиблись, а я поторопился, недосмотрел.
Гореславский. Вот то-то, Павел Васильевич, вы все торопитесь! Ну, если б представление пошло без него?…
Секретарь. Конечно, ваше превосходительство, когда уж вам так угодно… А если осмелюсь доложить, так Чистяков мог бы и пообождать…
Гореславский. Да разве он не заслуживает?… Он хорошо занимается делом, малый честный…
Секретарь. Да, точно так, ваше превосходительство, - отличный чиновник.
Гореславский. Так почему ж его не представить?
Секретарь. Конечно, ваше превосходительство, почему и не представить, а впрочем, у нас в канцелярии есть чиновники постарее его… Вот, например Алексей Алексеевич Ползков…
Гореславский. Да он почти каждый год получает награды.
Секретарь. Человек-то прекрасный, ваше превосходительство! С большими способностями…
Гореславский. А разве Чистяков…
Секретарь. Помилуйте, где ему равняться с Ползковым! У того деятельность необычайная и такие соображения, что истинно надобно удивляться… А как предан вашему превосходительству…
Гореславский. Предан!.. Да кому он не предан?… Эх, Павел Васильевич, не люблю я этих низкопоклонных людей!
Секретарь. Да это уж у него так, ваше превосходительство, - манера такая… А низости в нем ни на волос нет. Он человек преблагородный!
Гореславский. Все это очень хорошо, но почему же мне не представить Чистякова? Если я не ошибаюсь, так многие из его товарищей моложе его носят Станислава на шее, а у него еще нет и Владимира в петлице.
Секретарь. Да ведь он какой-то философ: он вовсе и не думает об этом.
Гореславский. Неужели?
Секретарь. Точно так, ваше превосходительство. Да если б это его занимало, так он стал бы просить вас или сам, или через других…
Гореславский. Да, это правда: за него никто никогда не просил.