Шестое доказательство
И был на Патриарших Прудах час восьмой. Верхние окна на Бронной, ещё секунду назад пылавшие, вдруг почернели и провалились.
Иванушка фыркнул, оглянулся и увидал, что он сидит не на скамейке, а на дорожке, поджав ноги по-турецки, а рядом с ним сидят псы во главе с Бимкой и внимательно смотрят на инженера. С инженером помещается Берлиоз на скамейке.
"Как это меня занесло на дорожку", – раздражённо подумал Иванушка, поднялся, пыль со штанов отряхнул и конфузливо присел на скамейку.
Берлиоз смотрел, не спуская прищуренных глаз с инженера.
– М-да, – наконец молвил Берлиоз, пытливо поглядывая на своего соседа, – м-да…
– М-да-с, – как-то загадочно отозвался и Иванушка.
Потом помолчал и добавил:
– А что было с Иудой?
– Это очень мило, что вы заинтересовались, – ответил инженер и ухмыльнулся. – В тот час, когда туча уже накрыла пол-Ершалаима и пальмы стали тревожно качать своими махрами, Пилат сидел на балконе, с раскрытым воротом и задрав голову. Ветер дул ему в губы, и это приносило ему облегчение. Лицо Пилата похоже было на лицо человека, который всю ночь провёл в непотребном кабаке. Под глазами лежали широкие синяки, губы распухли и потрескались. Перед Пилатом на столике стояла чаша с красным вином, а у ног простиралась лужа такого же вина. Когда подали первую чашу, Пилат механически швырнул её в лицо слуге, молвив деревянно:
– Смотри в лицо, когда подаёшь… Чего глазами бегаешь? Ничего не украл ведь? А?
На коленях Пилата лежала любимая собака – жёлтый травильный дог Банга {}, в чеканном ошейнике, с одним зелёным изумрудом. Голову Банги Пилат положил себе на голую грудь, и Банга лизал голую кожу приятеля воспалённым перед грозой языком.
Гробовая тишина была внутри дворца, а снаружи шумел ветерок. Видно было иногда, как тучи пыли вдруг вздувались над плоскими крышами Ершалаима, раскинутого у ног Пилата.
– Марк! – позвал Пилат слабо.
Из-за колонны, ступая на цыпочках и всё-таки скрипя мохнатыми сапогами, выдвинулся центурион, и Пилат увидел, что гребень его шляпы достигает капители колонны.
– Ну что же он? – спросил Пилат.
– Уже ведут, – ответил Марк.
– Вот, – сказал Пилат, отдуваясь, – вы такой крупный человек. Очень крупный. А между тем подследственных калечите. Дерётесь. Сапогами стучите. Впрочем… что ж… у вас должность такая. Плохая должность у вас, Марк.
Марк бульдожьими глазами поглядел на Пилата, и в глазах этих стояла обида.
Затем центурион отодвинулся, услышав сзади себя звук шагов. Пилат очень оживился. Из-за Марка вышла небольшая фигурка в военном плаще с капюшоном, надвинутым на лицо.
– Ступайте, Марк, и караульте, – возбуждённо сказал Пилат.
Марк вышел, а фигурка аккуратно высвободилась из плаща и оказалась плотным бритым человеком лет пятидесяти, седым, но с очень розовым лицом, пухлыми щёчками, приятными глазами. Аккуратненько положив плащ в кресло, фигура поклонилась Пилату и потёрла ручки. Не в первый раз приходилось прокуратору видеть седого человечка, но всякий раз, как тот появлялся, прокуратор отсаживался подальше и, разговаривая, смотрел не на собеседника, а на ворону в окне. Ныне же Пилат обрадовался вошедшему, как родному брату, даже потянулся к нему.
– Здравствуйте, Толмай {} дорогой, – заговорил Пилат, – здорово. Садитесь.
– Благодарю вас, прокуратор, – приятным голосом отозвался Толмай и сел на краешек кресла, всё потирая свои чистые белые небольшие руки.
– Ну как, любезный Толмай, поживает ваша семья? – очень жадно и искренне стал спрашивать Пилат.
– Спасибо, хорошо, – приятно отозвался Толмай.
– В отделении ничего новенького?
– Ничего, прокуратор, нету. Один воришка.
– Слава Богу…
Ветер вдруг загремел на балконе, пальмы согнуло, небо от края до края распороло косым слепящим зигзагом и сразу плеснуло в лицо Пилату. Стало темно. Пилат приподнялся, опёрся о балюстраду и вонзил свой взор вдаль. Но ничего уже не мог рассмотреть. Холм был виден вдали, но на нём косо лило и движения никакого не существовало. Маленькие чёрные крестики, которые целый [день] стояли в глазах Пилата, пропали бесследно. Блеснуло фиолетовым светом так, что на балконе стало видно до последней пылинки. Пилату показалось, что он увидел, как одинокий крохотный чёрный человечек карабкался вверх на холм. Но погас разрыв, всё смешалось. Ударило над Ершалаимом страшно тяжко, и железные орехи вдруг швырнуло по крышам.
Над холмом уже клокотало, било и лило. Три голых трупа там уже плавали в мутной водоверти. Их трепало. А на незащищённый Лысый Череп действительно лез, срываясь ежесекундно и падая, весь в вязкой глине, до нитки мокрый, исступлённый человек, левой рукой впиваясь в выступы, а правую не отрывая от пазухи с записной книжкой. Но из Ершалаима его никак не было видно. Все окрестности смешались в грозе.
Легионеры на балконе натянули тент, и Пилат с Толмаем беседовали под вой дождя. Лица их изредка освещало трепетно, затем они погружались в тьму.
– Вот какое дело, Толмай, – говорил Пилат, чувствуя, что под гром ему легче беседовать, – узнал я, что в Синедрионе есть замечательный сыщик. Э?
– Как ему не быть, – сказал Толмай.
– Иуда…
– Искариот, – докончил Толмай.
– Молодой мальчишка, говорят?
– Не стар, – сказал Толмай, – двадцать три года.
– А говорят – девятнадцать?..
– Двадцать три года три месяца, – сказал Толмай.
– Вы замечательный человек, Толмай.
– Благодарю вас, прокуратор, – сказал Толмай.
– Он где живёт?
– Забыл я, прокуратор, надо справиться.
– Стоит ли, – ласково сказал Пилат. – Вы просто напрягите память.
Толмай напряг свою память, это выразилось в том, что он поднял глаза к набухшему тенту и сказал:
– В Золотом переулке в девятом номере.
– Говорят, хорошего поведения юноша?
– Чистый юноша.
– Это хорошо. Стало быть, за ним никаких преступлений нет?
– Нет, прокуратор, нету, – раздельно ответил Толмай.
– Так… Дело, знаете ли, в том, что его судьба меня беспокоит.
– Так-с, – сказал Толмай.
– Говорят, ему Каиафа денег дал?
– Тридцать [денариев].
– Тридцать?
…………………………
…Пилат снял кольцо с пальца, положил его на стол и сказал:
– Возьмите на память, Толмай.
И когда уже весь город заснул, у подножия Иродова дворца {} на балконе в тёплых сумерках на кушетке спал человек, обнявшись с собакой.
Пальмы стояли чёрные, а мрамор был голубой от луны.
– Так вот что случилось с Юдой Искариотом, Иван Николаевич.
– Угу, – молвил Иванушка.
– Должен вам сказать, – заговорил Владимир Миронович {}, – что у вас недурные знания богословские. Только непонятно мне, откуда вы всё это взяли.
– Ну так, ведь… – неопределённо ответил инженер, шевельнув бровями.
– И вы любите его, как я вижу, – сказал Владимир Миронович, прищурившись.
– Кого?
– Иисуса.
– Я? – спросил неизвестный и покашлял, – кх… кх, – но ничего не ответил.
– Только, знаете ли, в евангелиях совершенно иначе изложена вся эта легенда, – всё не сводя глаз и всё прищурившись, говорил Берлиоз.
Инженер улыбнулся.
– Обижать изволите, – отозвался он. – Смешно даже говорить о евангелиях, если я вам рассказал. Мне видней.
Опять оба писателя уставились на инженера.
– Так вы бы сами и написали евангелие, – посоветовал неприязненно Иванушка.
Неизвестный рассмеялся весело и ответил:
– Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи…
– Кстати, некоторые главы из вашего евангелия я бы напечатал в моём "Богоборце" {}, – сказал Владимир Миронович, – правда, при условии некоторых исправлений.
– Сотрудничать у вас я счёл бы счастьем, – вежливо молвил неизвестный, – но ведь вдруг будет другой редактор. Чёрт знает, кого назначат. Какого-нибудь кретина или несимпатичного какого-нибудь…
– Говорите вы всё какими-то подчёркнутыми загадками, – с некоторой досадой заметил Берлиоз, – впечатление такое, что вам известно не только глубокое прошлое, но даже и будущее.
– Для того, кто знает хорошо прошлое, будущее узнать не составляет особенного труда, – сообщил инженер.
– А вы знаете?
– До известной степени. Например, знаю, кто будет жить в вашей квартире.
– Вот как? Пока я в ней буду жить!
"Он русский, русский, он не сумасшедший, – внезапно загудело в голове у Берлиоза, – не понимаю, почему мне показалось, что он говорит с акцентом? Что такое, в конце концов, что он несёт?"
– Солнце в первом доме, – забормотал инженер, козырьком ладони прикрыв глаза и рассматривая Берлиоза, как рекрута в приёмной комиссии, – Меркурий во втором, луна ушла из пятого дома, шесть несчастье, вечер семь, в лёжку фигура. Уй! Какая ерунда выходит, Владимир Миронович!
– А что? – спросил Берлиоз.
– Да… – стыдливо хихикнув, ответил инженер, – оказывается, что вы будете четвертованы.
– Это действительно ерунда, – сказал Берлиоз.
– А что, по-вашему, с вами будет? – запальчиво спросил инженер.
– Я попаду в ад, в огонь, – сказал Берлиоз, улыбаясь и в тон инженеру, – меня сожгут в крематории.
– Пари на фунт шоколаду, что этого не будет, – предложил, смеясь, инженер, – как раз наоборот: вы будете в воде.
– Утону? – спросил Берлиоз.
– Нет, – сказал инженер.
– Ну, дело тёмное, – сомнительно молвил Берлиоз.
– А я? – сумрачно спросил Иванушка.
На того инженер не поглядел даже и отозвался так:
– Сатурн в первом. Земля. Бойтесь фурибунды.
– Что это такое фурибунда?
– А чёрт их знает, – ответил инженер, – вы уж сами у доктора спросите.
– Скажите, пожалуйста, – неожиданно спросил Берлиоз, – значит, по-вашему, криков "распни его!" не было?
Инженер снисходительно усмехнулся:
– Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, чинимый прокуратором, да ещё таким, как Пилат! Поясню, наконец, сравнением. Идёт суд в ревтрибунале на Пречистенском бульваре, и вдруг, вообразите, публика начинает завывать: "Расстреляй, расстреляй его!" Моментально её удаляют из зала суда, только и делов. Да и зачем она станет завывать? Решительно ей всё равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа, Владимир Миронович, во все времена толпа – чернь, Владимир Миронович!
– Знаете что, господин богослов! – резко вмешался вдруг Иванушка, – вы всё-таки полегче, но-но, без хамства! Что это за слово – "чернь"? Толпа состоит из пролетариата, месье!
Глянув с большим любопытством на Иванушку в момент произнесения слова "хамство", инженер тем не менее в бой не вступил, а с шутовской ужимочкой ответил:
– Как когда, как когда…
– Вы можете подождать? – вдруг спросил Иванушка у инженера мрачно, – мне нужно пару слов сказать товарищу.
– Пожалуйста! Пожалуйста! – ответил вежливо иностранец, – я не спешу.
Иванушка сказал:
– Володя…
И они отошли в сторонку.
– Вот что, Володька, – зашептал Иванушка, сделав вид, что прикуривает у Берлиоза, – спрашивай сейчас у него документы…
– Ты думаешь?.. – шепнул Берлиоз.
– Говорю тебе! Посмотри на костюм… Это эмигрант-белогвардеец… Говорю тебе, Володька, здесь Гепеу пахнет… Это шпион…
Всё, что нашептал Иванушка, по сути дела, было глупо. Никаким ГПУ здесь не пахло, и почему, спрашивается, поболтав со своим случайным встречным на Патриарших по поводу Христа, так уж непременно необходимо требовать у него документы. Тем не менее у Владимира Мироновича моментально сделались полотняные какие-то неприятные глаза, и искоса он кинул предательский взгляд, чтобы убедиться, не удрал ли инженер. Но серая фигура виднелась на скамейке. Всё-таки поведение инженера было в высшей степени странно.
– Ладно, – шепнул Берлиоз, и лицо его постарело. Приятели вернулись к скамейке, и тут же изумление овладело Владимиром Мироновичем.
Незнакомец стоял у скамейки и держал в протянутой руке визитную карточку.
– Простите мою рассеянность, досточтимый Владимир Миронович. Увлёкшись собеседованием, совершенно забыл рекомендовать себя вам, – проговорил незнакомец с акцентом.
Владимир Миронович сконфузился и покраснел. "Или слышал, или уж больно догадлив, чёрт…" – подумал он.
– Имею честь, – сказал незнакомец и вынул карточку.
Смущённый Берлиоз увидел на карточке слова: "D-r Theodor Voland".
"Буржуйская карточка", – успел подумать Иванушка.
– В кармане у меня паспорт, – прибавил доктор Воланд, пряча карточку, – подтверждающий это.
– Вы – немец? – спросил густо-красный Берлиоз.
– Я? Да, немец! Именно немец! – так радостно воскликнул немец, как будто впервые от Берлиоза узнал, какой он национальности.
– Вы инженер? – продолжал опрос Берлиоз.
– Да! Да! Да! – подтвердил инженер, – я – консультант.
Лицо Иванушки приобрело глуповато-растерянное выражение.
– Меня вызуал, – объяснял инженер, причём начинал выговаривать слова всё хуже… – я всё устраиль…
– А-а… – очень почтительно и приветливо сказал Берлиоз, – это очень приятно. Вы, вероятно, специалист по металлургии?
– Не-ет, – немец помотал головой, – я по белой магии!
Оба писателя как стояли, так и сели на скамейку, а немец остался стоять.
– Там тшиновник так всё запутал, так запутал……
Он стал приплясывать рядом с Христом, выделывая ногами нелепые коленца и потрясая руками. Псы оживились, загавкали на него тревожно.
– Так бокал налитый… тост заздравный просит… – пел инженер и вдруг………
– А вы, почтеннейший Иван Николаевич, здорово верите в Христа. – Тон его стал суров, акцент уменьшился.
– Началась белая магия, – пробормотал Иванушка.
– Необходимо быть последовательным, – отозвался на это консультант. – Будьте добры, – он говорил вкрадчиво, – наступите ногой на этот портрет, – он указал острым пальцем на изображение Христа на песке.
– Просто странно, – сказал бледный Берлиоз.
– Да не желаю я! – взбунтовался Иванушка.
– Боитесь, – коротко сказал Воланд.
– И не думаю!
– Боитесь!
Иванушка, теряясь, посмотрел на своего патрона и приятеля.
Тот поддержал Иванушку:
– Помилуйте, доктор! Ни в какого Христа он не верит, но ведь это же детски нелепо доказывать своё неверие таким способом!
– Ну, тогда вот что! – сурово сказал инженер и сдвинул брови, – позвольте вам заявить, гражданин Бездомный, что вы – врун свинячий! Да, да! Да нечего на меня зенки таращить!
Тон инженера был так внезапно нагл, так странен, что у обоих приятелей на время отвалился язык. Иванушка вытаращил глаза. По теории нужно бы было сейчас же дать в ухо собеседнику, но русский человек не только нагловат, но и трусоват.
– Да, да, да, нечего пялить, – продолжал Воланд, – и трепаться, братишка, нечего было, – закричал он сердито, переходя абсолютно непонятным способом с немецкого на акцент черноморский, – трепло братишка. Тоже богоборец, антибожник. Как же ты мужикам будешь проповедовать?! Мужик любит пропаганду резкую – раз, и в два счёта чтобы! Какой ты пропагандист! Интеллигент! У, глаза бы мои не смотрели!
Всё что угодно мог вынести Иванушка, за исключением последнего. Ярость заиграла на его лице.
– Я интеллигент?! – обеими руками он трахнул себя в грудь, – я – интеллигент, – захрипел он с таким видом, словно Воланд обозвал его, по меньшей мере, сукиным сыном. – Так смотри же!! – Иванушка метнулся к изображению.
– Стойте!! – громовым голосом воскликнул консультант, – стойте!
Иванушка застыл на месте.
– После моего евангелия, после того, что я рассказал о Иешуа, вы, Владимир Миронович, неужто вы не остановите юного безумца?! А вы, – и инженер обратился к небу, – вы слышали, что я честно рассказал?! Да! – и острый палец инженера вонзился в небо. – Остановите его! Остановите!! Вы – старший!
– Это так глупо всё!! – в свою очередь закричал Берлиоз, – что у меня уже в голове мутится! Ни поощрять его, ни останавливать я, конечно, не стану!
И Иванушкин сапог вновь взвился, послышался топот, и Христос разлетелся по ветру серой пылью.
И был час девятый.
– Вот! – вскричал Иванушка злобно.
– Ах! – кокетливо прикрыв глаза ладонью, воскликнул Воланд, а затем, сделавшись необыкновенно деловитым, успокоенно добавил:
– Ну, вот, всё в порядке, и дочь ночи Мойра допряла свою нить. {}
– До свидания, доктор, – сказал Владимир Миронович, – мне пора.
Мысленно в это время он вспоминал телефоны РКИ…
– Всего добренького, гражданин Берлиоз, – ответил Воланд и вежливо раскланялся. – Кланяйтесь там! – Он неопределённо помахал рукой. – Да, кстати, Владимир Миронович, ваша матушка почтенная…
…………………………
"…Странно, странно всё-таки, – подумал Берлиоз, – откуда он это знает… Дикий разговор… Акцент то появится, то пропадёт. Ну, словом, прежде всего, телефон… Всё это мы разъясним…"
Дико взглянув ещё раз на сумасшедшего, Берлиоз стал уходить.
– Может быть, прикажете, я ей телеграммку дам? – вдогонку крикнул инженер, – здесь телеграф на Садовой поблизости. Я бы сбегал?! А?
Владимир Миронович на ходу обернулся и крикнул Иванушке:
– Иван! На заседание не опаздывай! В девять с половиной ровно!
– Ладно, я ещё домой забегу, – откликнулся Иванушка.
– Послушайте! Эй! – прокричал, сложив руки рупором, Воланд, – я забыл вам сказать, что есть ещё [шестое доказательство, и оно сейчас будет вам предъявлено!..] ………