– Вот крест! – тут Миша истово перекрестился – почему-то католическим крестом, – что без Елены Сергеевны не поеду! Даже если мне в руки паспорт вложат.
– Но почему?!
– Потому что привык по заграницам с Еленой Сергеевной ездить. А кроме того, принципиально не хочу быть в положении человека, которому нужно оставлять заложников за себя".
Милосердия! Милосердия!
Первый пожар подплыл под ноги поэту на Волхонке – Волхонка – улица, на которой был расположен грандиозный Храм Христа Спасителя, взорванный в декабре 1931 года.
…бледнея от злобы, поднял… – В этом месте вырваны листы. Вероятно, текст был впечатляющим.
– Я уж давно жду этого восклицания, мастер. – Впервые за семь лет работы над романом его главный герой назван "мастером".
Ссора на Воробьёвых горах
Тот с высоты своего роста глянул на прибывших и усмехнулся. – В следующей рукописной редакции: "Воланд сделал повелительный жест, и свита отошла.
– Ну что же, – спросил Воланд у мастера, – вы всё ещё продолжаете считать меня гипнотизёром, а себя жертвой галлюцинации?
– О, нет, – ответил мастер.
– Так в путь! – негромко сказал Воланд.
И тогда чёрные кони обрушились на террасу, ломая копытами плиты".
И кони тут же снялись и скачками понеслись… – Иной конец главы в машинописной редакции романа 1938 года, резко отличающийся от более ранних рукописных редакций и последнего варианта. Вот этот текст:
" – Ну что же, обратился к нему Воланд с высоты своего коня, – все счета оплачены? Прощание совершилось?
– Да, совершилось, – ответил мастер и, успокоившись, поглядел в лицо Воланду прямо и смело.
Тут вдалеке за городом возникла тёмная точка и стала приближаться с невыносимой быстротой. Два-три мгновения, точка эта сверкнула, начала разрастаться. Явственно послышалось, что всхлипывает и ворчит воздух.
– Эге-ге, – сказал Коровьев, – это, по-видимому, нам хотят намекнуть, что мы излишне задержались здесь. А не разрешите ли мне, мессир, свистнуть ещё раз?
– Нет, – ответил Воланд, – не разрешаю. – Он поднял голову, всмотрелся в разрастающуюся с волшебной быстротою точку и добавил: – У него мужественное лицо, он правильно делает своё дело (выделено мною. – В.Л.), и вообще всё кончено здесь. Нам пора!"
Кстати, этот отрывок текста не был изменён или изъят автором и при доработке последней редакции, поэтому остаётся загадкой, кто же вместо Булгакова написал концовку этой главы при издании романа в шестидесятые годы.
Ночь
Кони рвались… – В следующей рукописной редакции начало главы уже близко к последней редакции.
"Боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотом, как загадочны леса.
Кто много страдал, кто летал над этой землёй, кто бремя нёс на себе, тот это знает".
Я никогда ничего не видел. Я провёл свою жизнь заключённым. Я слеп и нищ. – Сравним с фразой из письма Булгакова к Сталину от 30 мая 1931 года: "…мне закрыт горизонт, у меня отнята высшая писательская школа, я лишён возможности решить для себя громадные вопросы. Привита психология заключённого".
…над гигантским городом. – Возможно, это Париж – город, в который Булгаков стремился много лет, а в 1934 году цель была совсем близка… Писатель приводит весьма характерную деталь – "прямые, как стрелы, бульвары". На одном из таких бульваров жил его брат – Николай Афанасьевич.
…после рязанских страданий… – Сначала в тексте было "ваших страданий". Но затем Булгаков зачеркнул слово "ваших" и надписал сверху "рязанских". Поэтому весьма сомнительным представляется комментарий Л.М. Яновской к этой коровьевской фразе. Она пишет: "В мае того же 1934 года был арестован и выслан в Чердынь, а потом в Воронеж Осип Мандельштам, сосед Булгакова по дому в Нащокинском переулке. Может быть, "Рязань" – здесь псевдоним мандельштамова Воронежа?" (Октябрь, 1991, №5, с. 185). Булгаков, естественно, остро переживал повальные писательские аресты, но в данном случае "рязанские страдания" – образное и ироническое выражение, символизирующее его собственные страдания.
– А здесь вы не собираетесь быть?.. – В своё время навестим. – Весьма многозначительный вопрос и не менее интересный ответ. Возможно, по мысли писателя, отлично понимавшего ту зловещую роль, которую сыграли внешние силы в подготовке и осуществлении "социальной революции" в России, возмездие наступит и для них.
Тут последовало преображение… – Булгаков постоянно искал более точные штрихи к изображению Воланда и его спутников в их подлинном обличье. Вот как это сделано писателем в следующей рукописной редакции:
"Когда же из-за края леса под ногами её начала выходить полная луна, обманы исчезли, свалились в болота, утонула в туманах мишурная колдовская одежда.
Тот, кто был Коровьевым-Фаготом, самозваным переводчиком таинственного и не нуждающегося в переводах иностранца, теперь не был бы узнан никем из тех, с кем, на беду их, он встречался в Москве.
По левую руку от Маргариты скакал, звеня золотой цепью, тёмный рыцарь с мрачным лицом. Он упёрся подбородком в грудь, он не глядел на луну, он думал о чём-то, летя за своим повелителем, он, вовсе не склонный к шуткам, в своём настоящем виде, он – ангел бездны, тёмный Абадонна.
Ночь оторвала пушистый хвост у Бегемота, содрала с него шерсть, расшвыряла её в клочья. Тот, кто был котом, потешавшим мессира, оказался худеньким юношей, демоном-пажем, летящим, подставив своё лицо луне.
Азазелло летел, блистая сталью доспехов. Луна изменила и его лицо. Исчез бесследно нелепый, безобразный клык, кривоглазие оказалось фальшивым. Летел Азазелло – демон безводной пустыни, демон-убийца.
Геллу ночь закутала в плащ так, что ничего не было видно, кроме белой кисти, державшей повод. Гелла летела, как ночь, улетавшая в ночь.
Себя Маргарита не могла увидеть, но она хорошо видела, что сильнее всех изменился мастер.
Волосы его, забранные в косу, покрывала треугольная шляпа. Маргарита видела, как сверкали стремена, когда по ним пробегал встречный лунный луч, и звёздочки шпор на ботфортах. Подобно юноше-демону, мастер летел, не сводя глаз с луны, улыбался ей, что-то бормотал.
Впереди кавалькады скакал Воланд, принявший своё настоящее обличье. Повод его коня был сделан из лунных цепей, конь его был глыбой мрака, грива тучей, шпоры звёздами".
Кстати, только в этой редакции в данном месте текста присутствует Гелла. В последующих редакциях её нет, она "исчезла"! Елена Сергеевна полагала, что Булгаков при перепечатке романа в 1938 году "забыл" Геллу. Едва ли это объяснение правильно. Очевидно, Булгаков предусмотрел её место в дальнейших сюжетных вариантах, но не успел это сделать.
Последний путь
– Велено унести вас… – В данной редакции романа явно просматривается стремление автора подчинить "царство тьмы" "царству света".
Приложения
Чёрный маг
Черновики романа. Тетрадь 1. 1928-1929 гг. – Роман начинался с предисловия, имеющего несколько вариантов. Сохранилась часть первого слова из названия предисловия – "Божеств[енная]… (может быть, следующее слово – "комедия"?). Рассказ ведётся от первого лица и начинается словами: "Клянусь честью…" Из обрывков текста можно понять, что автора заставило взяться за перо какое-то чудовищное происшествие и связано оно с посещением красной столицы (а в другом варианте текста – и других городов Союза республик, в том числе Ленинграда) "гражданином Азазелло".
Глава первая имела несколько названий: "Шестое доказательство", "Доказательство [инженера]", "Пролог"… По содержанию похожа на будущую главу "Никогда не разговаривайте с неизвестными", но насыщена многими подробностями, которые были в дальнейшем опущены. Например, указано время действия – июнь 1935 года. Детально описаны внешность, приметы и одежда героев – Берлиоза и Иванушки, что имеет немаловажное значение для установления их прототипов. Очень подробно рассказано о журнале "Богоборец" и о материалах, помещаемых в нём. Видимо, для Булгакова это было столь важно, что он в мельчайших подробностях описал жуткий карикатурный рисунок на Иисуса Христа, "к каковому… Берлиоз и просил Безродного приписать антирелигиозные стишки". Описание появившегося "незнакомца" взято автором повествования из следственного дела "115-го [отделения] рабоче-крестьянской милиции", в котором была рубрика "Приметы". И приметы эти составляют 15 (!) страниц булгаковского текста. Любопытно также, что "незнакомец", прежде чем подойти к беседующей паре, покатался по воде на лодочке. Текст главы реконструировать полностью невозможно, поскольку десять листов подрезано под корешок тетради.
Вторую главу принято называть "Евангелие от Воланда", но это не точное название. В разметке первых глав, помещённой на одной из страниц, записано: "Евангелие от д[ьявола]". Но и это не первое название главы. Установить полностью название главы трудно, поскольку сохранилось лишь его последнее слово: "…ниссане…", крупно написанное красными чернилами, так же как и следующая глава. Сохранились и кусочки текста из плана этой главы: "История у [Каиафы] в ночь с 25 на 2[6]… 1) Разбудили Каи[афу]… 2) У Каиа[фы]… 3) Утро…" Характерно, что над всем этим текстом Булгаков крупными буквами написал: "Delatores – доносчики".
Глава начинается с рассказа "незнакомца", который "прищурившись… вспоминал", как Иисуса Христа привели "прямо к Анне" (Анна – тесть Каиафы, низложенный ранее первосвященник, фактически обладавший реальной властью. – В.Л.). По обрывкам слов можно понять, что Иисус подвергся допросу, при этом его обвиняли в самозванстве. В ответ Иисус улыбался… Затем состоялось заседание Синедриона, но в этом месте пять листов с убористым текстом обрезаны почти под корешок. Можно лишь предположить, что этот текст имел чрезвычайно важное значение для понимания реальной обстановки, сложившейся вокруг писателя в конце двадцатых годов, поскольку "исторические" главы прежде всего и имели скрытый подтекст. Видимо, в уничтоженном тексте просматривались реальные фигуры того времени.
Перед самым обрывом текста легко прочитывается фраза: "Я его ненавижу…" Скорее всего эти слова принадлежат Иванушке, выразившему (скорее всего мысленно) своё отношение к незнакомцу, ведущему рассказ. Что же касается реакции Берлиоза на рассказ и Воланда, то он "не сводя [взора с иностранца, спросил] вежливо: – Ну-с… поволокли его…"
Из текста, следующего после обрыва листов, можно легко разобрать, что Синедрион принял решение казнить самозванца, а убийцу Вараввана выпустить на свободу. Это своё решение Синедрион и препроводил Пилату.
Реакция Пилата была ужасной. Воланд продолжал свой рассказ внимательным слушателям.
"Впервые в жизни… я видел, как надменный прокуратор [Пилат] не сумел… сдержать себя… [Он] резко двинул рукой… [и опроки]нул чашу с ордин[арным вином. Вино] при этом расхле[сталось по полу, чаша разбилась] вдребезги и руки [Пилата обагрились]…
– Ага-а, – про[говорил]… Берлиоз, с велич[айшим] вниманием слуша[вший этот] рассказ.
– Да-с, – продол[жал]… незнакомец. – Я слышал, к[ак Пилат] прошипел:
– О, gens scele[ratissi]ma, taeterrima[gens!] [О племя греховнейшее, отвратительнейшее племя! (лат.)] Затем повернулся [лицом к] Иешуа и сказал, [гневно сверк]нув глазами:
– [Благодари т]вой язык, друг, а [не ужасного] человека председа[теля Синедриона] Иосифа Каиафу…"
Далее описывалась известная сцена вынесения Пилатом приговора Иешуа. Воланд резюмировал это трагическое событие так:
"Таким образом, Пилат [вынес] себе ужасающий пр[иговор]…
– Я содрогнулся, – пр[одолжал незнакомец]… всё покатилось…"
Далее Воланд поведал о Веронике, которая пыталась во время тяжкого шествия на Лысый Череп утереть лицо Христу, и о сапожнике, помогавшем Иисусу нести тяжёлый крест, и о самой казни. То есть во второй главе первой редакции сконцентрированы все те события, которые впоследствии были "разнесены" автором по нескольким "историческим" главам. В более поздние редакции романа не вошли ряд важных эпизодов главы (заседание Синедриона, шествие Иисуса Христа на казнь и некоторые другие).
Глава третья имеет чёткое название – "Доказательство инженера". В ней наконец иностранец представляется друзьям-писателям, назвав себя профессором Вельяром Вельяровичем Воландом. Действует он по-прежнему в одиночестве, без помощников. Выступая как дьявол-искуситель, он своими провокационными выпадами против наивного Иванушки доводит последнего до состояния безумия, и тот разметает им же нарисованное на песке изображение Христа. Но Воланд тем самым испытывал не столько Иванушку, сколько Берлиоза, которого и призывал остановить своего приятеля от безумного действия. Но Берлиоз, понимавший суть происходящего, уклонился от вмешательства и позволил Иванушке совершить роковой шаг. За что, собственно, и поплатился. Смерть Берлиоза описана в деталях, с жуткими подробностями. Не мог Булгаков простить лидерам писательского мира их полного духовного падения.
Четвёртая и пятая главы в названии имели первым словом "Интермедия…" В разметке глав – "Интермедия в…" (возможно, в "Шалаше" или в "Хижине"). Но для четвёртой главы более подходит название "На вед[ьминой квартире], которое дано автором в подзаголовке. В этой небольшой главе рассказывается о некоей поэтессе Степаниде Афанасьевне, которая всё своё время делила "между ложем и телефоном" и разносила по Москве всевозможные небылицы и сплетни. Именно она распространила весть о гибели Берлиоза и о сумасшествии Иванушки. Исследователи, очевидно, справедливо полагают, что Булгаков намечал "разместить" Воланда именно в квартире Степаниды Афанасьевны, поэтому и глава названа "На ведьминой квартире". Но затем творческий замысел писателя несколько изменился, в результате чего и сама глава бесследно исчезла.
Пятая же глава, которую условно можно назвать "Интермедия в Шалаше Грибоедова", по содержанию незначительно отличается от последующих редакций. Но совершенно иной в первой редакции финал главы. Дежурившие в больнице санитары заметили убегающего чёрного пуделя "в шесть аршин". Это был Иванушка Бездомный. Более подробно с содержанием этих двух глав можно ознакомиться в "Литературном обозрении" №5 за 1991 год, где читателям предложена попытка реконструкции их текста, подготовленная М.О. Чудаковой.
Следующая шестая глава "Марш фюнебров" больше не встречается в других редакциях, хотя в ней рассказывается о довольно значительном событии – похоронах Берлиоза. Бежавший из больницы Иванушка появляется на процессии в виде трубочиста, внеся в её ряды дикую сумятицу. Затем, овладев повозкой и телом друга, он мчится по Москве, сея вокруг ужас и панику. От такой езды покойник "вылез из гроба", и у очевидцев сложилось впечатление, что он "управляет колесницей". В конечном итоге колесница вместе с гробом сваливается на Крымском мосту в Москву-реку, но Иванушка чудом остаётся жив, упав до этого с козёл. В мозгу у Ивана смешивается реальная действительность с рассказанными Воландом событиями, из его уст то и дело выскакивают мудрёные словечки: "Понтийский Пилат", "синедрион"… Как выяснится в других главах, Иванушку вновь водворяют в лечебницу.
Главы седьмая-десятая соответствуют будущим главам "Волшебные деньги", "Стёпа Лиходеев", "В кабинете Римского" и "Белая магия и её разоблачение". Правда, от потусторонней силы по-прежнему выступает один Воланд, а действующие герои имеют иные имена. Так, председателем жилищного товарищества является Никодим Гаврилыч Поротый, Варьете возглавляет Гарася Педулаев, его помощниками выступают Цупилиоти и Нютон, а Воланд отрывает голову Осипу Григорьевичу Благовесту. Весьма примечательны и некоторые читаемые фразы. Так, Воланд именует Гарасю Педулаева "алмазнейшим", а когда тот, вытаращив глаза, не может сообразить, кто же всё-таки перед ним, заявляет: "Я – Воланд!.. Воланд я!.." Но неискушённый в литературе и мистике Гарася так и не может распознать своего собеседника. Кое-что он, видимо, начал соображать, когда вдруг оказался над крышей своего дома, а через мгновение очутился во Владикавказе.
Весьма важное значение имеет глава одиннадцатая, которая, к сожалению, плохо прочитывается, поскольку многие листы в ней обрезаны под корешок. Видимо, всё же это было сделано не автором, а в значительно более позднее время. Главный герой этой главы некий специалист по демонологии Феся, плохо говоривший по-русски, но владевший имением в Подмосковье. После революции этот специалист многие годы читал лекции в Художественных мастерских до того момента, пока в одной из газетных статей не появилось сообщение о том, что Феся в бытность свою помещиком измывался над мужиками в имении. Феся опроверг это сообщение довольно убедительно, заявив, что русского мужика он ни разу не видел в глаза. Сохранился полностью кусочек конца главы. Приводим его ниже:
"…в Охотных рядах покупал капусты. В треухе. Но он не произвёл на меня впечатления зверя.
Через некоторое время Феся развернул иллюстрированный журнал и увидел своего знакомого мужика, правда, без треуха. Подпись под стариком была такая: "Граф Лев Николаевич Толстой".
Феся был потрясён.
– Клянусь Мадонной, – заметил он, – Россия необыкновенная страна! Графы в ней – вылитые мужики!
Таким образом, Феся не солгал".
К сожалению, развития этот многообещающий образ в последующих редакциях не получил. Правда, большая часть второй редакции была уничтожена автором, и поэтому мы не можем сказать, включалась в неё эта глава или нет.
О следующих четырех заключительных главах редакции, почти полностью сохранившихся, можно лишь сказать, что они не являются центральными и, возможно, поэтому остались нетронутыми. Содержание их мы не передаём, поскольку они публикуются в данном издании. Отметим лишь одну важную деталь: в главе тринадцатой "Якобы деньги" в окружении Воланда появляются новые персонажи – рожа с вытекшим глазом и провалившимся носом, маленький человечишко в чёрном берете, рыжая голая девица, два кота… Намечалась их грандиозная деятельность в "красной столице".
…гражданин Поротый… – Он же Никанор Иванович Босой.
…на углу Триумфальной и Тверской… – Булгаков имеет в виду бывшую площадь Ст. Триумфальных Ворот, находившуюся на пересечении Тверской и Садовой-Триумфальной улиц. В 1920 году она была переименована в пл. Янышева, а в 1935 году получила имя Маяковского.
…троцкистских прокламаций самого омерзительного содержания. – Писатель иронизирует по поводу бушевавшей тогда "борьбы с троцкизмом", но заодно пользуется случаем ещё раз нелестно высказаться в адрес некогда грозного пролетарского вождя.
Второй кот оказался в странном месте… – Второй кот появляется и в следующей редакции романа. Видимо, писатель предполагал расширить свиту Воланда, включив в неё ещё одного кота, но впоследствии отказался от этого замысла.