- "Рабы божьи"!.. Не рабом, а вольным человеком я хочу жить! - разбушевался он, когда Евсей попытался вовлечь его в общину. - Еще раз кто-нибудь эту рабскую цепь задумает на меня надеть - морду раскрою!
К Спире "калинники" больше не приставали. Не трогали и сына - знали, что за Тишку Спиря не только побить, но и голову оторвать может. А мать пошла на поводу у Евсея легко. Правда, она не была фанатичной, но ее утешало, что она может попасть в райскую жизнь за страдания свои. Ведь горя в жизни испытано немало, должно быть, зачтется.
Да, на отца смотреть стыдно, на мать - жалко. Так неужели идти в жизни их путем? Нет и нет! Тихон решил твердо: он будет вместе с другими дымельскими ребятами кончать десятилетку, а потом пойдет такой дорогой, чтобы никто за него не стыдился, никто его не жалел.
Среди зимы суровый домашний климат неожиданно потеплел. Отец однажды, проснувшись после очередного "угару", заявил, что уходит плотничать в райцентр. Поскольку Спиридон и раньше постоянно странствовал с топором по деревням, жену и сына это решение ничуть не удивило, а только обрадовало: на время в доме будет спокойнее, не надо каждый день, каждый час остерегаться пьяных выходок.
Не обеспокоило и то, что отец не возвратился домой ни через месяц, ни через три, ни через полгода. Случалось, и раньше пропадал он много месяцев подряд.
Странным и необычным было другое. От отца регулярно поступали денежные переводи. На обороте каждого из них нацарапано было всегда одно и то же: "На прокормление"… Больше ни слова! Ни привета, ни адреса для ответа. Адреса, впрочем, на штемпелях были, но всякий раз менялись. По ним можно было судить: отец кочевал не только по деревням своего района, а по всему краю.
До Тихона с матерью доходили иногда слухи, что Спиридон сделался шабашником, руководит "дикой" бригадой, зашибает бешеные деньги. Что он возглавил бригаду - это было в его практике, но чтобы стал хапугой - в это не верилось. Всю жизнь, считай, гордился своим бескорыстием - и вдруг такое… Да и переводы были маленькие, действительно лишь на прокормление. Они тоже не говорили о больших заработках.
Впрочем, ни Тихон, ни мать не задумывались особенно над слухами. Посылает отец немножко - хорошо. А не посылал бы - тоже бы прожили. Зимой в выходные дни после уроков Тихон подрабатывал охотой, добывал хорьков, горностаев и лисиц, сдавал шкурки в сельпо. Летом трудился в колхозе везде, куда пошлют, чаще всего работал прицепщиком на тракторе. Невелики получались доходы, если разложить на круглый год, но на двоих хватало. Учиться можно было спокойно.
Не вернулся отец и на второй год, и на третий. Его уже и ждать перестали и вспоминали, пожалуй, лишь в дни, когда почтальонша приносила перевод.
- Бросил нас, видно, совсем, - иногда со вздохом говорила мать.
Не тяжесть, не сожаление, что отец не возвращается, слышались в ее вздохах, а скорее опасение, что он может все-таки вернуться. За эти годы мать заметно ожила. С лица ее исчезло выражение равнодушия, покорности судьбе. Она почувствовала себя хозяйкой в доме, старалась жить как все люди, начала даже интересоваться школьными делами сына. А летом, когда позволяло здоровье, работала на колхозном огороде (в молодости она была дояркой, но после перенесенного бруцеллеза на всю жизнь вынуждена была записаться в домохозяйки).
Тихону же слова "бросил нас отец" казались уже просто смешными. В год окончания десятилетки ему стукнуло двадцать. Возраст, когда не тревожит, что ты покинут родителями. Но отца ему было все-таки жаль. С годами он начинал яснее понимать, что погубила его путаная житейская философия, обоготворение своего мастерства. Тихон порой даже надеялся: поездив по свету, поработав в разных селах и городах, отец одумается, разберется в ошибках и, может быть, вернется домой совсем другим человеком.
Спиридон и впрямь вернулся. И действительно, он сильно изменился.
Однажды распахнулась дверь (случилось это, когда Тихон уже возвратился из армии и работал в колхозе трактористом), и на пороге появился сухощавый, подтянутый, тщательно выбритый мужчина в хорошем сером костюме, в светлой шляпе, с новеньким, посверкивающим никелевыми углами чемоданом в руке. Тихон с матерью в это время завтракали.
- Доброе утро!
Мать громко ахнула, выронила ложку. А Тихон застыл с раскрытым ртом. "Отец это или нет?" - пронеслось у него в голове.
- Доброе утро, жинка! Доброе утро, сынок!.. Вот и явился ваш пропащий отец и муж.
Спиридон легкой, не стариковской походкой подошел к столу, обнял заревевшую в голос жену, крепко стиснул растерявшегося сына.
- Не ждали? А я все эти годы только и думал, как возвернусь домой, - весело продолжал Спиридон.
"Хоть бы не врал", - неодобрительно подумал Тихон. (Потом он убедился: отец ничуть не врал и не мог врать).
- Не хмурься, сынок, правду истинную говорю… А ладный же ты детина стал! Слышал уже, трактористом все-таки работаешь, как пообещал наперекор отцу. Что ж, теперь из-за этого возмущаться не буду. - Отец рассмеялся, показывая стальные зубы, которых раньше у него не было. - Во-первых, понимаю, что бесполезно: взрослый, волен сам себе путь выбирать. А во-вторых, я и сам стал не тот, иначе на жизнь нашу текущую гляжу… Но ладно, об этом потом успеем еще потолковать. А пока примите-ка от меня маленькие подарочки.
Щелкнув крышкой чемодана, отец вытащил и протянул матери шерстяное песочного цвета платье, потом черные замшевые туфли на низком каблуке.
- Принимай, жинка.
- Ой, да куда уж мне!.. - еще пуще растерялась мать.
- Носи на здоровье! Смолоду из-за муженька своего не пофорсила, так хоть теперь походишь по-людски… Получай-ка и ты, сыпок. Налезет? Пятьдесят четвертый размер, учел, что ты прадедовского росту.
"Верно, видно, люди сказывали, хапал денежки", - обеспокоенно подумал Тихой. И с языка невольно сорвалось:
- Не надо мне никаких подарков!
- Вот тебе раз! - изумился отец. - Да разве от подарков отказываются? На то он и подарком называется.
Возмутись отец, Тихон непременно уперся бы и ни за что не взял костюм. Но Спиридон изумился весело, говорил шутливо, добродушно, и парень не устоял (хорош был костюм, да и не кто-нибудь посторонний дарил, а родной отец после долгой разлуки), принял подарок, поблагодарил неловко:
- Спасибо тогда.
- О-о, сынок, спасибо еще рано говорить! Я это свои долги возвращаю… А пока давайте завтракать вместе. У меня тут к чаю кое-что есть…
Отец достал из чемодана круг колбасы, коробку печенья, шоколадные конфеты. Мать засуетилась, заизвинялась:
- А мы-то, бессовестные, мы-то, бессовестные! Даже за стол не посадили… Чужих сразу садят, а тут… потеряли разум, прости уж, Спиридонушка.
Несмотря на все, что было пережито горького в прошлом, мать все-таки радовалась возвращению отца.
Тем более, что вернулся он, похоже, другим человеком. Уходил злой, опухший от пьянства, а теперь вот явился бодрый, веселый. Хорошо одет, подарки богатые привез. Значит, не пил, не кутил зря, о доме думал. Как тут было не обрадоваться?
- Нет уж, старенькая моя, прощения буду просить я, а не вы с Тишей… с Тихоном Спиридоновичем. Так уж, поди, люди-то величают, а?
- Зовут и так. - Тихон зарделся, но не оттого, что отец назвал его по имени-отчеству, а потому, что вспомнил, как его звали Тихоном, а отца - Спирей.
Мать стала подмигивать сыну. "Закуска-то, мол, на столе, а главного нет"… Ради встречи, конечно, надо сбегать в магазин, принести бутылочку. Тихон пошел к двери. Отец схватил его за рукав.
- Э-э, не выдумывайте! Спиртного я теперь в рот не беру. За все эти годы и стопочки не пригубил. Потому и с собой не привез, даже для семейной встречи. Садись давай, сынок, садись на место. Вижу, и ты не пьешь, раз этой пакости дома не держишь. Шампанское вон у меня в котомочке.
Отец выглянул за дверь, порылся в пыльном рюкзаке. Тихон приметил: там, кроме бутылки шампанского, завернутой в старый костюм (видно, отец дорогой ехал в нем, а потом переоделся где-то перед тем, как показаться в деревне), ничего больше не было.
- За полное забытие всего худого прошлого, - поднял отец стакан. - И за все хорошее наперед.
Чокнулись, выпили. Невольно поглядели друг на друга. Все здорово изменились. И у всех, пожалуй, перемены эти были к лучшему. Тихон вырос, возмужал. Мать и отец стали за эти годы, конечно, старше, но выглядели они сейчас моложе, чем тогда, когда расстались. У матери словно бы разгладились морщины, а отец и вовсе посвежел, сделался собраннее. Сухое безбровое лицо его (брови у него такие реденькие и светлые, что совсем почти неприметны) так и сияло довольством.
До чего же приятно все-таки мирно сидеть своей семьей за столом! Для большинства людей семейные такие обеды и ужины, наверное, привычны, они и не замечают их. Тихон же был взволнован: давно он не испытывал хорошего чувства к отцу.
И ничто не предвещало, что через несколько минут в дом войдет раздор.
- Так вот, подметил я, не больно ты мне поверил, сынок, что домой меня тянуло, - начал отец, едва мать убрала со стола. - А я только этим и жил. Все мечтал: возвернусь и расквитаюсь с женой и сыном за все напасти, которые они из-за меня перетерпели. Разутые, раздетые ходили и чуть не в конуре собачьей жили. А мужик, я то есть, мог со своим мастерством десять таких семей содержать, если бы не жил беззаботно, по-птичьи… Да еще бы по-птичьи только - хорошо бы. А то пил, скандалил. - Тут голос отца стал тверже, лицо посуровело, и Тихон заметил: все же он постарел. Вот и голова стала совсем седая. - Но одумался, баста! Клятву себе дал: в рот спиртного не возьму, работать стану как дьявол, а долг отцовский да мужнин возверну.
- Какой там долг, Спирюшка, господь с тобой! - залепетала мать. - Живой, здоровый возвернулся, не пьешь - чего еще больше-то надо.
- Молчи, жинка, молчи! Виноватюсь - стало быть, виноват! Кланяюсь вам в ноги и прошу прощения…
Отец низко поклонился жене, потом сыну.
Мать, ошеломленная странным поведением отца, расплакалась навзрыд.
Сын тоже плохо понимал, о каком долге твердит отец и как он намерен его вернуть. Земные поклоны Спиридона мало тронули Тихона. Ему было просто неловко, он улавливал нарочитую разыгранность, надуманность во всей этой сцене покаяния.
- А теперь получите вот! - Отец торопливо полез во внутренний карман пиджака, вытащил и положил на стол две серенькие книжки. Потом из другого кармана достал еще две.
- Вот - в каждой записано двадцать пять… Четыре сберегательные книжки! Мать смотрела на них изумленно, сын - недоверчиво.
- Чего так смотрите? - горделиво ухмыльнулся отец. - Не по двадцать пять рублей, а по двадцать пять тысяч… Сто тысяч целеньких на старые денежки. А тут, сверх того, карманные деньжонки - сотни две новыми. - Из бокового кармана выбросил на стол пачку казначейских билетов.
Наступила минута молчания. Отец стоял с высоко поднятой головой, мать не отводя глаз смотрела на книжки, как смотрят на чудо из чудес. Сын сидел потупившись.
Насладившись произведенным впечатлением, Спиридон продолжал:
- Теперь, небось, никто не осмелится назвать Спирю непутевым. На эти деньги и дом можно поставить получше, чем у любого другого в Дымелке, и "Москвича", а то и "Волгу" купить… Чего душа пожелает, то и заводите. Отдаю тебе, Тихон, с матерью.
- Не нужны мне эти деньги, - не поднимая головы, буркнул Тихон.
- Шибко уж чего-то много, - растерянно пролепетала вслед за сыном мать.
Отец понял растерянность жены и отказ сына по-своему.
- Может, думаете, ворованные денежки! Нет, они вот этими руками все до копеечки заработаны! - Отец сунул почти под нос сыну свои руки: ладони в кровавых мозолях, большой палец на левой руке весь черный, ноготь с него сошел - не раз, видно, невзначай доставалось ему молотком. Но эти избитые, трясущиеся руки не растрогали Тихона, а показались ему страшно жадными, загребущими.
- Пусть и заработанные, все равно не надо! - с отвращением сказал Тихон. - У меня и свои руки есть, могу заработать сам.
Щеки Спиридона задергались.
- Дурак! Олух! - брызгая слюной, закричал он. - Тебе сто лет хребет надо ломать, чтобы столько нажить. Да и то, наверно, не наживешь без мастерства-то…
- А мне и не требуется столько. Хватит того, что зарабатываю, - спокойно, сдерживая себя, чтобы тоже не перейти на крик, сказал Тихон.
- Больно много уж… - как эхо, повторила мать.
- Ни копейки мне не надо. И от подарка этого тоже отказываюсь! - Тихон бросил на стол, на сберегательные книжки, костюм. Бросил и пошел к двери, обронив через плечо:
- На работу пора.
- Ах ты!.. - отец матерно выругался. Но тут же, сообразив, очевидно, что никакой бранью, никакими угрозами сына не испугать, произнес беспомощно, с болью в голосе: - И кто только такой нрав тебе дал!..
Тихон приостановился в дверях, оглянулся на растерянного, внезапно притихшего отца, произнес тоже с болью:
- Ты, тятя, и дал. Я ведь навсегда запомнил твои наставления, что нельзя быть человеку жадным, иначе его утянет на дно этот камень на шее.
Спиридон зажмурился, как жмурятся, когда в глаза ударит яркий, нестерпимый луч света.
- Эко, чего вспомнил! Мало чего я болтал несуразного… А потом понял: до коммунизму еще далеко, а пока все хотят жить, как лучше, все норовят заработать поболе. Ну и я спохватился - надо, пока не поздно, исправляться.
- Ничего ты не исправился, тятя, а еще больше свихнулся. Раньше ты все же лучше был.
- Как же лучше? Пустомельством занимался, пьянствовал тоже… - медленно краснея (пожилой мужчина не девушка - не вспыхнет сразу зарей), невнятно пробормотал отец.
- Пьянствовал - это худо. И в том, чему ты меня учил, было много зряшного, а то и вредного. Но было много и хорошего. Тогда я не понимал, а теперь разобрался. Главное - жить надо честно.
- Так деньги-то эти тоже честно заработаны, - опять воспрянул Спиридон. - Я горбом их нажил.
- А вспомни-ка, тять: горб-то только к земле тянет! А я не хочу жить горбатым. - Тихон закрыл дверь. Отец с минуту стоял неподвижно, прислушиваясь, как скрипят половицы в сенках и на крыльце под шагами сына. Потом он рухнул на стол и без голоса, без слез судорожно зарыдал, открывал рот и хватал, хватал воздух.
- Господь с тобой, Спиридонушка, - перепугалась мать. Она зачерпнула из бачка, стоявшего в кути, ковшик студеной колодезной воды, дрожащей рукой поднесла его ко рту мужа. Но Спиридон не мог сделать ни одного глотка, ковшик только звякал о металлические зубы.
Мать стала поить его сама, но руки ее так тряслись, что она лишь облила мужу новый костюм.
Назавтра Спиридон, проверяя, не погорячился ли сын, еще раз спросил:
- Одумался, может? Возьмешь хоть толику?
- Я и вчера в своем уме был. Не возьму ни копейки - говорю твердо и бесповоротно.
- Псу под хвост, что ли, эти деньги бросить? - побелел Спиридон.
- Куда хочешь. Мне до этих денег дела нет.
- Ладно, потом не пожалей!.. А деньгам найдется место, - с тихой угрозой произнес отец.
В тот же день Спиридон отправился в правление колхоза.
- Клуб в Дымелке никудышный. Вкладываю вот на постройку нового! - решительно объявил он председателю, выбрасывая перед ней сберегательные книжки. Он ждал: председательница удивится такому щедрому дару, станет без конца благодарить.
Александра Павловна в самом деле приметно удивилась. Но принимать дар и благодарить не спешила. Стала осторожно расспрашивать, каким путем Спиридон заработал столь крупную сумму и почему не употребит ее на домашние нужды. Допустим, поставить бы новый дом взамен старого, который уже пришел в полную ветхость…
- На мой век и старого хватит. Подремонтирую, и можно жить, - хмуро буркнул Спиридон.
- У вас есть сын, у него вся жизнь впереди. Разве он собирается навсегда уехать из Дымелки?
Спиридон помялся, потом решительно выложил все начистоту. Александра Павловна, не перебивая, выслушала. Посидела молча, подумала и, наконец, глядя в упор на Спиридона, сказала:
- Пожалуй, прав ваш Тихон, что отказался от этих денег.
- А я их ему и не отдам теперь! - вскинулся Спиридон. - Стройте клуб! Пусть люди знают, каков я.
- Мы тоже не можем принять ваши накопления.
Окажись на месте Александры Павловны за столом сам рогатый черт, в существование которого он никогда не верил, и тогда, наверное, Спиридон не изумился бы так, как изумился, услышав спокойные, полные достоинства слова председательницы. У него даже челюсть отвисла, и на какое-то время он потерял дар речи. Лишь спустя несколько минут спросил, запинаясь на каждом слове:
- П-почему н-не м-можете?..
- Не так уж беден наш колхоз, чтобы строить клуб на сомнительные средства. А способ приобретения ваших денег весьма сомнителен. Думаю, что молодежи, как и вашему сыну, стыдно будет в такой клуб ходить.
- Так ведь не украл же я!.. До последней копейки сам заработал! - загорячился Спиридон.
- Если бы украли, с вами и поступили бы как с вором, а деньги возвратили пострадавшим. Тут же пахнет рвачеством.
- Так если и взял с кого лишнее, то не с государства! - поспешно перебил председательницу Спиридон. - Я не государственные дома строил, а у частников у всяких нанимался, хоромы им возводил. А у которых деньги шальные, с тех не грех было и лишнее сорвать.
- Видите, - сухо сказала Александра Павловна, - вы даже сами понимаете, что эти деньги не очень честные, прямо сказать - грязные… В общем, на этом и закончим разговор. От дара вашего мы отказываемся.
Вышел Спиридон из конторы колхоза как оплеванный. Он даже не шел, а еле волочил ноги. Они стали у него словно ватные. В горле было сухо, внутри все жгло. Дотащившись до дома, он, не раздеваясь, не стащив даже сапог, лег на кровать, отвернулся к стене и лежал так до самого обеда. Жена и подходить к нему боялась, только издалека, исподтишка крестила его (не дай бог, увидит - скандал затеет).
В обед Спиридон поднялся, надел на себя старый, заношенный костюмишко и ушел, не сказавшись куда. Мать и Тихон решили: загуляет, явится, как бывало, вдребезги пьяный, начнет скандалить, а то и в драку полезет. Хотя Тихон и не боялся уже отца, знал, что сумеет с ним справиться, но все равно приятного было мало.
Вечером Спиридон вернулся, однако, совсем трезвый. В руке у него, нанизанные на тальниковый прутик, болтались десятка два чебаков: рыбачил, оказывается, на речке вместе с Евсеем. Заметив, как переглянулись мать с сыном, он сказал желчно:
- Что, не такого ждали? Стоило бы, черт вас дери, назло нахлестаться, бузу учинить. Но отвык от этой пакости! Да и горе, ежели рассудить, не велико. Не нужны вам деньги отцовские - не берите. Колхоз отказался - тоже леший с ним. Пусть лежат на книжке хоть до самого коммунизма.
- Да уж чего им лежать-то попусту-то. Помаленечку можно держать - довольнешенькая тем, что муж не "нагрузился", не буянит, а говорит разумно, предложила компромисс мать.
- Э-э, нет уж, по мелочам таскать - дудки! Пусть сынок, коли он такой самостоятельный да спесивый, нас, стариков, кормит. Ты больная, а я буду теперь отдыхать, рыбалкой вот, как Есейка баловаться.
- Отдыхай, отдыхай, господь с тобой! Лишь бы не пил, - поспешно согласилась мать.
Спиридон криво усмехнулся.