У костра двое воев, охранившие сон своих товарищей не успели даже вскрикнуть, не то что подать сигнал об опасности. Опытные и сильные руки, не знавшие никакой другой работы кроме профессионального убийства, с помощью длинных кинжалов сделали своё чёрное дело. Многие из тех, кто окружил небольшой лагерь Вадима, служили ещё Годославу. Когда-то они и их родители варили соль, пахали землю и жили в городе славян-ободритов Рерике. Пришли однажды даны во главе с Готфридом и окружили город-сокол. Выманили хитростью за крепостные стены Годослава и, расправившись с ним, несмотря на прикрывавшее город море и высокие берега относительно легко взяли оставшийся без предводителя город. Удалось спастись немногим. Умила едва успела на небольшой ладье, прижимая к себе юного Рюрика отплыть тогда из-под крепостных стен. Долгое время он, а также юноши и мужи, вырвавшиеся с боем из города, жили на острове Руяне, где их приютили жители Арконы. Они постигали азы военного искусства и собирали дань с купеческих судов на подвластном городу Варяжском море, продолжая почитать сокола, что был на гербе родного города и, кому сотни, если не тысячи лет поклонялось племя. Даже викинги, чтившие ворона, не смели совать нос на просторы Варяжского моря и стороной обходили воинов, почитавших сокола. У женской половины была своя доля обязанностей в их общей нелёгкой жизни. Но как только позвал соотечественников за собою Рюрик, многие из них, оставив на время мысли об отмщении данам, не колеблясь пошли за ним.
Сверкнул меч, вспарывая плотную ткань шатра. Вскочившие на ноги полусонные воины не успели схватиться за оружие, как на их головы обрушились обоюдоострые мечи. Вадим спал ближе других к центру шатра, и ему удалось выхватить из ножен свой меч и поднять с земли меч убитого дружинника.
Он с двух рук затеял мечами "карусель". Ему удалось выбить оружие из рук одного из нападавших и ранить нескольких человек, но тут просвистело брошенное с огромной силой копьё и, поверженный князь ударился оземь. Одиннадцать теней волоча на широком полотне одного из своих товарищей, заскользили к крепости и канули за потайной дверцей.
Едва забрезжил рассвет, к причалу из крепости с тяжелою ношей начали движение вооружённые люди. Они с большой поспешностью грузили поклажу в большую ладью и, тут же отталкиваясь шестами, подняли по ветру парус и, налегая на весла, пошли в сторону Ильмень-озера.
Мутное серое утро, словно предчувствуя неладное, долго не зацветало. А когда, наконец, прикрытое лёгким дождливым покрывалом небо окончательно просветлело, раздались душераздирающие женские крики. Кричала Дубрава, той наконец-то удалось выскользнуть за ворота крепости. Она протяжно вопила, заламывая руки и пытаясь вырвать на голове волосы, царапая без жалости ногтями своё доброе полное и, по сути, ещё совсем юное лицо.
– На кого же ты меня оставил, милёнок мой Нечаюшка. Свет ты мой ненаглядны-ый. И кольки я ожидаючи тябе слёз пролила и дождаласи токо плоти тваей холодною.
Из изб к ней спешили ладожане с оружием. Перед их глазами открылась картина страшной трагедии. У потухшего костра лежали первые двое убитых в спины – Святозар и Нечай. Они не успели даже обнажить свои мечи.
Ладожане вынесли из шатра на руках тело Вадима Храброго, Ставро, Белана, Чура, Воислава и его старшего сына Домашки, оставшихся чтобы разделить ночлег с гостями из Изборска. Подле шатра головой в сторону княжеской крепости раскинув руки, лицом вниз лежал Жирочка.
Собралась большая толпа. Драган хмуро проговорил:
– Братия. Доколи терпети будемо такое? Пайдём на детинец! – он указал обнажённым мечом в сторону княжеской крепости. Многие взялись за рукоятки мечей.
Появился Дедила, с ним рядом шли неразлучные Явдята и Завид.
Чувствуя настрой толпы не в свою пользу, он упал на колени и воздел руки к небу.
– О, Перун всемогущий, успокой души воинов павших! – он оглянулся вокруг. – Бяда-то, яка – ой, бяда! Люди, – вы на нова князя не гряшите. Сёдни ночию сбёг из крепости Аскольд – злодей прокляты. Он и яго людишки лишили жизни наших славных воев. – Дедила смахнул выступившие на глазах слёзы, – покусилися оне на богатство Вадима, позарилися на евоные обновы и сховалися. Простите братия и сестры недогляд княжеский. Погоня за окоянными отрядилися. Настигнут злодеев вои Рюриковы и отмстят достойно за гибель родича княжеского Вадима.
Стоявший подле Драгана Горемысл произнёс.
– Таго не може быти, што не ведал Рюрик про то, шо яго же гридни затевали.
– Да може гэтак и было, почём знати, – раздался голос из толпы. Што нам Рюрик, што Вадим. Одну дань давати.
– Пущай Дедила Перуном поклянётси, што не брешить, – снова послышалось из толпы.
– Клянуся Перуном и Свентовитом, и Велесом, и усеми богами нашими, – воздел руки к небу Дедила.
– Поди не врёть, вишь ажно Свентовитом клянётси, – послушались голоса, – Макошью пущай поклянётси! – выкрикнул кто-то.
– И Макошью братия клянуся! – воскликнул Дедила.
– Што жа порешим братия! – Драган, в глазах у которого стояли слезы, обратился к собравшейся толпе и стоявшему к нему ближе других Стояну. Тот после гибели близких ему людей не мог проронить ни слова и только сжимал рукаятку меча висевшего у него на поясе.
– Разобраться надоти, братьев похоронити, патому як усобицу не след затевати. У Рюрика воев достаток – пошто мы друг други порубаем. Не сдюжим сёдни супротив евойной дружины, не по разумению сиё буде, – неожиданно произнёс Горемысл, остужая пыл воинственно настроенных ладожан.
17
За рекою в урочище Плакун выкладывали крады – прямоугольники берёзовых и дубовых поленниц высотою по плечи человека, сажени в три друг от друга, внутрь бросали множество сухих веток. На одну краду брали берёзовых поленьев в десять раз по весу больше веса человека. Верх крады был в виде ладьи, и нос смотрел на закат солнца, чтоб уходили души Даждьбожьих внуков вслед за солнцем.
Погибшие, обмытые и переодетые в белые одежды, лежали покрытые покрывалами с серебряными монетами на глазах. Три дня перед похоронами волхвы читали напутствие. Прощались родственники. Женщины поставили каждому в ноги по горшочку с едой.
От Рюрика принесли дорогой меч в отделанных золотом ножнах, его положили Вадиму на краду. Передал он и посуду всякую, амфору с греческим вином, много различной снеди, корчагу медовухи. На словах от его имени Дедила передал, что налог на дадожан отстаётся прежним.
Ладожане многие милодары положили в дорогу воинам.
Снежану – супругу Воислава и Метелицу – жену Домашки поддерживали под руки близкие.
Драган, Тешка и многие ладожане стояли с хмурым видом и недоброжелательно косились в сторону пришедших на похороны Веремида, Руальда и Олега, чтобы отдать дань уважения павшим воинам. Были у всех большие сомнения и в болезни Рюрика, якобы раненого Аскольдом. Особенно в том, что всё произошло без их на то ведома.
– Може и княже сам пожаловать, чести убиенным и сроднику оказати, – криво усмехнулся в сторону Дедилы могучий Колот.
Дедила обернул к нему худощавое лицо.
– Захворал дуже князь. Силов нету. Кровинушки многа патерял. Вон Олега Вящего прислал – сваго ближайше сподвижника. – Дедила указал головой в сторону Олега.
Колот снова горько усмехнулся, то ли от недоверия к словам княжеского посадника, то ли от горя, свалившегося на головы жителей Ладоги.
Дубрава, уже обессилевшая от горя, стояла молча возле крады с телом Нечая. Готовая по древнему обычаю уйти за своим любимым по следу катившегося к закату солнца, она всё же прислушалась к уговорам ставших ей близкими в горе Метелицы и Снежаны и отказалась от задуманного.
Смешок, несмотря на свалившуюся на сердце мальчика тяжесть, помогал Ярилко и Богухвалу собирать воинов в последний путь.
Ярилко кивнул мальчику на крады.
– Душа посля сожжения тела не томиться на земле. Сразу возносится в Ирий-рай.
Богухвал слегка склонился к Ярилко.
– Пора зачинати.
– Зачинай, – ответил он, возлогая обязанности по погребению воинов в это тяжёлое для него время на Богухвала.
Высокий волхв вознёс руки к небу и произнёс:
– Боже! О-о – Боже! Слава те Боже! – и далее нараспев выводил слова:
"Славься Перун – бог Огнекудрый!
Он посылает стрелы в врагов,
верных ведет по стезе.
Он же воинам – честь и суд,
праведен он – златорун, милосерд!
Как умрешь,
ко Сварожьим лугам отойдешь
и слово Перуницы там обретешь:
То никто иной – русский воин,
вовсе он не варяг, не грек,
он славянского славного рода,
………вы совсем не такие, как греки,
вы имеете славу иную.
вы дошли до нашего Ирия,
здесь цветы увидели чудные,
и деревья, а также луга.
Вы должны тут свивать снопы,
на полях сих трудиться в жатву,
и ячмень полоть,
и пшено собирать
в закрома Сварога небесного,
Ибо то богатство иное!
На Земле вы были во прахе,
и в болезнях все, и в страданиях,
ныне же будут мирные дни….".
Златогор передал ему зажжённый факел. Все смолкли. Богухвал поднёс факел к первой краде с Вадимом Храбрым. Пламя быстро охватило сухие ветки и потянулось кверху. Затем поднёс факел к другой краде – так поочерёдно он подходил и поджигал каждую. Через минуту огромный столб огня вознёсся над первой крадой.
– Отошёл князь к Сварогу небесному, – негромко произнёс кто-то из присутствующих, но так, что услышали почти все.
После обряда сожжения все расселись неподалёку за расставленные столы и приступили к тризне. Ковши с медовухой черпали из корчаг. Говорили о покойных только хорошее и доброе. Молодые люди в лёгком хмелю взялись состязаться на мечах. Потом снова садились к столам, уставленными яствами, чтобы ещё и ещё раз помянуть ушедших добрым словом и достойно проводить их души.
18
Милена с сыновьями приплыли в Ладогу на сороковой день. Как получила известие о гибели мужа, стала собираться в дорогу. Очень тяжело ей достались эти дни. Она бросилась к холму, где на столбе на площадке стояла домовина с прахом её супруга и, заливаясь слезами, запричитала.
– Месяц ты мой ясный и хто жа закрыл тябе очи
О небо сине грають птицы, а счастия маво нетути
Солнце червлёное не вернёть мяне суженого
Не вернёть Ладу маво як бы лелеял ты жаль мою
И не испить шеломом водицы тябе боле
И свету бялого не зрить ясными очами…
Пошто ты оставил мяне едину горевати
Яко же мяне зараз без тябе обходитися?
За што жа меч булатны посёк тябе?
Якое же нам с сынами без тябе буде?
И Волхов течёте без ответу
И Ветер шумити без словесов…
Ни царя не боитися смертина
Ни старого ни минуить, ни хороброму уклонитися,
Ни доброго пощадити…
Сыновья с трудом увели мать от домовины с прахом отца.
Дедила, узнав о приезде Милены, доложил Рюрику и поспешил встретиться с нею. Он от его имени предложил женщине поселиться с сыновьями в Детинце, но она отказалась и остановилась у Снежаны, чтобы вместе с ней разделить горе утраты. Они по – бабьему погоревали о своих любимых.
Уже во время тризны Ярилко принял решение переехать в Киев. Погибли и любимый сын и ближайший друг, ничто больше не связывало его с Ладогой. Более того, по славянским обычаям обязан он был найти виновника гибели своих близких и отомстить. Подозрения падали на сбежавшего Аскольда. Если кто замешан ещё и здесь, то всё одно в Ладоге и Изборске оставались мстители – сыновья Вадима Храброго и Воислава, в других местах достать обидчиков им будет сложнее. В путь-дорогу вместе с ним собрались несколько семей, в том числе близкие друзья и сподвижники Воислава – Горемысл, Драган, Колот, Стоян.
Смешок, наречённый с лёгкой руки Ярилко – Златогором остался с Богухвалом. Через несколько дней ладьи загрузили нехитрыми пожитками. Готовые отплыть вверх по Волхову, они покачивались у причала. Дедила, узнав об отъезде авторитетных ладожан, а по сути его соперников, прибежал на берег. Он не смог скрыть своей радости. Улыбка то и дело блуждала по его лицу.
– Попутного ветрило вам братия, – сказал он, обращаясь к Ярилко. Тот посмотрел на его сиявшие глаза и, усмехнувшись, произнёс.
– Ты смотри, Дедила, терем княжеский горит – дым до небес, – он указал глазами в сторону хором Рюрика.
Дедила оглянулся и увидел чёрные клубы дыма над княжеской крепостью. Он подпрыгнул на месте, улыбку словно ветром сдуло с его лица и бегом рванулся к месту, откуда как ему казалось, шёл дым.
Стоян оглянулся на Ярилко:
– Чародейство ты творишь Ярилко. А то бы от радости за то, што мы отбываем, вознёсси до небес и сам Дедила.
– Не чудо сиё Стоян, а разумение человечьей влады.
Они вместе посмотрели в сторону княжеских укреплений, где не было и в помине никакого пожара. Вскоре ладьи отплыли.
19
Ночь через несколько дней после отъезда волхва выдалась темная. Звёзд почти не было. Луны тоже не видно. Темно. Избы ладожан и без того погружённые в траур стояли еле видимыми силуэтами. За крепостной стеной у княжеского терема слышались разговоры и смех. Потом и там всё стихло.
В доме Снежаны скрипнула дверь, и, послышался её приглушённый голос:
Перун-перуношко, защити дитяти моё
От стрелы калёной, от меча булатного,
От копья вострого, от супостата усякого.
Нощь – нощенька, скрой чадо от взоров ворожьих.
Не рубити яго не резати ни каму не дозваляти.
Лёгкой поступью еле слышно от избы прошуршали чьи-то осторожные шаги. Дверь тихо прикрылась.
В избе ещё долго слышался негромкий женский голос:
"Беру три тавинки: чёрну, белу, красну. Красна лети за окиян-море, на остров Руян, иде меч кладенец, черну травинку понесу сама для чёрна ворона, што свил гнездо на семи дубах, во гнезде уздечка бранна со коня богатырского, белу травинку запахну за пояс, на поясе колчан с калену стрелою. Черна травинка, няси уздечку бранну, бела травинка колчан с калену стрелою, красна травинка, неси меч кладенец. Обратаю коня ретивого, каленою стрелою прогоню супостата, отобью мечом силу несметную".
Когда наступила полная ночная тишина, и время покатилось ещё невидимым солнечным колесом к рассвету, а на людей напал глубокий крепче, чем от воздействия самой жгучей медовой браги сон, из дремучего леса за княжеской крепостью вылетела огненная полоска и рассыпалась искрами по крыше главного терема. Потом вторая, третья. Описав дуги, огненные змейки впивались в деревянные строения за крепостной стеной. Всё то, что могло гореть, скоро было объято пламенем. Выскочившие полураздетые варяги спасали, что попадало под руку. Княжеская прислуга металась с узлами по двору. Стоял плач и вой.
На рассвете можно было увидеть масштабы постигшего бедствия. От прежней роскоши теремов уцелело немного. Пахло гарью и кое-где ещё дымились головёшки.
Рюрик метался по берегу. Несколько варягов его дружины стояли неподалёку. Княжеская челядь разместились в деревянных строениях, предназначенных для приезжих купцов. В отгороженном наспех уголке на сколоченных топчанах горевали Ждана, Дубрава и беременная Ефанда.
Когда Рюрик более-менее успокоился, к нему подошли Олег и Веремид. Веремид поинтересовался:
– Што деять будем, княже?
Рюрик оглядел его своими голубыми глазами, на этот раз потемневшими, как мутные воды Волхова:
– К Ильмень озеру пойдём. Новый град рубить думаю. Усё сызнова зачнём.
– Обидчиков не след найтити и покарати?
В разговор вмешался Олег:
– Кромя беды и усобицы енти поиски принесть ничаго не можуть.
– Будеть ишо случай отыграться, – усмехнулся Рюрик, указывая взглядом на избы ладожан, стоявшие по берегу реки.
– Верно слово княже молвить, – произнёс Олег.
Через неделю суда варягов, загруженные под завязку имуществом, инструментом и провиантом отплыли в сторону большого озера. Мнения жителей Ладоги по поводу отплытия княжеского семейства разделились. Одни приветствовали ожидаемую свободную жизнь. Другие делились слухами о неминуемом голоде из-за угасания торговли и малую защищённость без регулярной дружины князя. А кое-кто поплыл следом.
20
Аскольд и сбежавшие с ним варяги вышли из Ильмень – озера и по Ловати, волоком по малым и большим рекам прошли в Днепр. В дороге общались мало, плыли в неизвестность. На случай неудачи строили планы уходить дальше по Днепру в Понтийское море, чтобы идти к Царьграду, а там поступить в варяжскую гвардию на службу к греческому императору.
После долгого плавания на рассвете подошли к Киеву. Долгий путь был позади. Глазам предстал раскинувшийся на холмах большой город. Место было солнечное, цветная радуга от брызг, производимых мощными гребками вёсел, немного скрасила мрачные взгляды и суровое выражение на лицах варягов. После казалось налитых свинцом отяжелевших облаков, отражавшихся на водах Волхова и низкого серого неба над Ладогой, новые яркие виды внушали надежду.
Ладья причалила к берегу там, где небольшая и тихая река Почайна впадает в широкий и полноводный Днепр. Место для причала было выбрано удачно. На берегу стояли избы киевлян. Дома зажиточных горожан состояли из нескольких пристроенных друг к другу клетей. Ближе к реке возвышались двух и трёхэтажные строения, чуть далее в большом количестве разбросанные по Подолу чернели рубленые избы и простые полуземлянки.
Аскольд, к этому времени уже вполне овладевший языком, пообщался с местными жителями и узнал, где находится княжеский терем.
Только с наступлением дня это было и так ясно. Лобное место занимало вершину одного из холмов, где поднимались над горой стены небольшой крепости. Аскольд взял с собой двух воинов и они зашагали к крепостной стене. Через стражников у ворот он на словах передал князю Диру, что прибыл гонец с вестью из Ладоги. Его и двоих спутников – Карла и Фрелава впустили без долгих разговоров и сопроводили к терему. Тот стоял посредине большого подворья, будто глазницами посматривая во все стороны круглыми оконницами. В стороне виднелась просторная площадка большого капища с круглым сложенным из камней жертвенником и высокой статуей Перуна. Варяги, переминаясь с ноги на ногу, постояли возле крыльца, ожидая разрешения. Аскольда разоружили и провели внутрь.
В большой просторной горнице на высоком резном стуле восседал человек с узким морщинистым лицом. Взгляд его карих небольших глаз светился проницательностью и хитростью. По обеим сторонам встали два рослых стражника с висевшими на поясе короткими римскими мечами в отделанных серебром ножнах. Вдоль стен на широких деревянных скамьях в расшитой и отороченной золотой каймой одежде в разноцветных кожаных сапожках сидели киевские бояре. Это были ближайшие помощники и советники князя, срочно приглашённые по случаю приезда Аскольда и его ватаги. Слух о том, что они причалили, уже долетел до стен княжеского терема.
– Здраве буде, княже Дир! – поклонился Аскольд киевскому князю.
– Здраве буде и ты гость… – с торжественным и серьёзным лицом многозначительно ответил восседавший на стуле правитель.
– Мяне прозывати Аскольд, – огласил он своё имя.
– З чим пожаловал, Аскольд?